— Еще один вопрос, сударь.
— Пожалуйста.
— Что это за странный аграф, которым застегнута ее бархатка?
— Он сделан в виде гильотины.
— Гильотины?!
— Да. У нас эти штучки делают очень изящно, и все наши щеголихи носят не меньше одной. Ту, что носит Арсена, ей подарил Дантон.
— Гильотина! Гильотина на шее у танцовщицы! — повторил Гофман, чувствуя, что его череп вот-вот треснет. — Зачем ей гильотина?..
А. Дюма "Женщина с бархоткой на шее" Из Википедии: Конец якобинского террора 27 июля 1794 года и последовавшая днём позже казнь Максимилиана Робеспьера ознаменовали начало термидорианской реакции. Уже на следующий день после смерти Робеспьера на эшафоте на улицах Парижа вновь появились кареты с господами и слугами.
Молодые аристократы выходили на улицы элегантно одетыми и подчёркнуто роялистскими: во фраках зелёного цвета графа д`Артуа, младшего брата короля, с чёрным воротом, знаком траура по казнённому королю, и семью перламутровыми пуговицами в честь малолетнего узника Тампля, надушенные ароматом мускуса
Политическая ситуация в стране стабилизировалась, и столица возвращалась к привычной жизни социальной показухи и увеселительных сборищ. Стали организовываться особые танцевальные вечеринки, получившие название балов жертв, куда допускались только родственники дворян, казнённых в период революционной смены власти и диктатуры. Главной темой бала жертв была смертная казнь, могли танцевать в темноте или при свете луны, даже на кладбищах*, одевались подобающе: у мужчин появилась короткая стрижка, женщины имитировали причёской приговорённую к гильотине и повязывали на голую шею алую ленту, выглядевшую как кровавый след. Во время исполнения танцев они отчаянно мотали головой во все стороны, как будто она вот-вот скатится с плеч.* Встречаются упоминания о балах Зефира и лип в Париже. Бал Зефира был проведен на церковном кладбище церкви St. Sulpice, а Бал лип -
на монастырском кладбище кармелитов. Народные гуляния с танцами стали проводить и на
кладбище Эрранси.
Многие историки же уверены, что балы жертв - это легенда более поздних веков.
Александр Эткинд, историк русской культуры, профессор Кембриджского университета:После Французской революции родственники казненных регулярно собирались на «балы жертв» (Bals de victimes). Женщины стригли волосы так, как это делал палач, обнажая шею жертвы, и повязывали шею красной лентой – там, куда падал нож. Приглашая дам, мужчины не кивали головой, а дергали ею, подражая движению тела в момент удара гильотины. Танцуя и флиртуя, участники макабрических балов разделяли горе по погибшим.
Возможно, впрочем, что «балы жертв» – позднейшая легенда, созданная романтическими писателями эпохи Реставрации; потом многие авторы обращались к этой истории, как и я сейчас. Неизвестно, собирались ли французские аристократы постреволюционного поколения на «балы жертв»; но мы наверняка знаем, что они воображали их и передавали свои фантазии младшим поколениям, а те – следующим и так далее, вплоть до наших дней. Эта ситуация представляет прототипический случай того, что я называю «миметическим горем»: повторяющейся реакцией, которая символически воспроизводит потерю. Работа памяти и воображения обращается к вопросам, которые составляют сущность самого горя. Как это случилось? Где и когда? Почему все произошло именно так? Могло ли обернуться иначе? Мог ли я что-то сделать, чтобы предотвратить потерю? Скорбящий задает эти вопросы себе и другим, возможным свидетелям утраты, делая себя одним из рассказчиков, свидетельствующих об утрате. Независимо от того, есть ли у скорбящего факты, говорящие о том, что произошло, или свидетельства и воспоминания – плод одной фантазии, работа горя воспроизводит прошлое в воображении, тексте, социальном взаимодействии или спектакле. Воспроизводство прошлого делает его настоящим, хоть и в обезвреженной, сравнительно безопасной для субъекта форме: предки погибли на гильотине, а потомки, танцуя и дергаясь, лишь воспроизводят ослабленные, обезвреженные следы их участи. Работа горя возвращает мертвых к жизни, но это особенная жизнь.
Истории террора всегда состоят из двух частей, восходящей истории потерь и нисходящей истории горя. Первая повествует о массовых убийствах и одинокой смерти, вторая – о разделенном опыте и коллективном трауре. Странным образом поэзия, юмор и удовольствие важны для «балов жертв» и других траурных игрищ. Потомки тех, кто погиб в период террора, находили удовольствие в том, чтобы танцевать на «балах жертв», сочинять истории и о жертвах, и о балах, рассказывать их своим ровесникам и потомкам. В отличие от позднейших идей – таких, как фрейдовское «навязчивое повторение» и связанных с ним концепций травмы и посттравматического, – рассказы о «балах жертв» подразумевают, что их участники вполне осознают и свою личную утрату, и совместный траур. Общий опыт является источником наслаждения, и потому мы, пересказывая подобные истории, тоже испытываем некоторое остаточное удовольствие.
В «балах жертв», если они действительно были, участники сознательно участвовали в ритуале коллективного горя. Такое поведение, отвечающее на потребность физически собираться вместе и разделять груз прошлого, мы часто наблюдаем у переживших катастрофу и в первом поколении их потомков. Люди следующих поколений продолжают скорбеть и разделять это чувство с другими, но не ощущают необходимости связывать себя отношениями коллективного траура, входя в физический контакт с товарищами по несчастью.