La douleur passe, la beauté reste (с) Pierre-Auguste Renoir
Ганс Гейнц Эверс (нем. Hanns Heinz Ewers; 3 ноября 1871, Дюссельдорф — 12 июня 1943, Берлин) — немецкий писатель и поэт, автор мистических рассказов и романов готической направленности. Среди наиболее известных произведений: «Паук», «Альрауне», «Смерть барона фон Фриделя», завершение неоконченного романа Шиллера «Духовидец».
Эверс начинал свой творческий путь с кабаре и публикации сказок и фельетонов. В 1910-е стали выходить его первые романы, принёсшие ему славу в среде декадентов. Эверс оказал большое влияние на западную фантастику первой половины XX века, сам он считал себя наследником Эдгара По и Оскара Уайльда. В 1913 году по его сценарию был снят фильм «Пражский студент». Дружил с Алистером Кроули.
В 1920-е гг. Эверс заинтересовался национал-социализмом, в частности, его идеями германского национализма и общими ницшеанско-оккультными нюансами философии национал-социалистов (эти симпатии позже сказались на негативном отношении к Эверсу после войны, в результате чего его сочинения оказались вычеркнуты из германской литературы). В 1932 году написал роман «Хорст Вессель» о командире нацистских штурмовиков, по которому в 1933 году был снят фильм (главный герой фильма и сам фильм были переименованы по настоянию Геббельса в «Ханс Вестмар»). В 1934 году Эверс стал председателем Германского Союза писателей. После «ночи длинных ножей» 30 июня 1934 большая часть книг Эверса, как писателя-гомосексуалиста, кроме «Хорста Весселя» и «Всадника немецкой ночи» была запрещена в Германии. В конце жизни Эверса печатали крайне мало, и умер он в бедности.
Лавкрафт в своей статье «Ужас и сверхъестественное в литературе», говорит о Гансе Эверсе следующие слова:
В наше время немецкую литературу ужаса с честью представляет Ганс Гейнц Эверс, который обосновывает свои темные концепции отличным знанием психологии. Романы вроде «Ученика колдуна» и «Альрауне», рассказы типа «Паука» имеют определенные достоинства, относящие их к классике жанра.
Сад, паук, мертвый немец, живой труп и его любовник
Классик литературы «хоррора» Ганс Гейнц Эверс
Мальчик очень любил животных; умилялся слепым котятам, подбирал и выхаживал выпавших из гнезда птенцов, кормил молоком щенков. Однажды на кухне дома, где жил мальчик, заметили следы мышки и – о, ужас! – поставили губительную мышеловку:эту пошлую пародию на гильотину. Ганс пожаловался родителям на бессердечие кухонного Конвента, но глупые родители отправили мальчика спать. Какой, однако, сон, когда мышеловка… Рано утром Ганс пробрался на место предполагаемой казни, обнаружил, что два хвостатых бандита попали в плен и, разумеется, спас мышек, выпустив их на свободу. Эту рождественскую сказку в духе яснополянского дедушки Мазая Г.Крюгер-Вельф рассказывает нам в монографии 1922 года, посвященной жизни и творчеству одного из самых извращенных писателей всё повидавшего века – Ганса Гейнца Эверса. Более всего умиляет точное число освобожденных мышей. Можно ведь было преувеличить, кто проверит… Нет. Мышей было две.
У меня нет ни малейших сомнений в вящей правдивости этой истории. Произведения самого Эверса кишат случаями слезоточивой любви. Конечно, он был очень нежным и трепетным мальчиком. Но Крюгер-Вельф, отчаянный апологет Эверса, умалчивает о другой стороне вещей. О том, что хваленая немецкая сентиментальность почти всегда таит на обороте сугубую жестокость. Тут дело, понятно, не именно в национальных особенностях (хотя именно у немцев эти черты обострены), а в вещах более общих: слезливость очень часто оборачивается жестокостью, утонченная чувственность – извращенной чувственностью, нежность – насилием.
Эверс в своем творчестве не просто «проявляет» означенную закономерность, он сознательно ее обостряет, на грубом, резком контрасте он переламывает бытие так, что самое светлое и невинное начинает соседствовать с наиболее отвратительным и тошнотворным.
Коротенький рассказ «В стране фей»: пароход Гамбург-Американской линии стоит в гавани Порт-о-Пренс (это Гаити), а милая шестилетняя девочка, белокурый ангел по позванию Голубой Бантик, любимица всего корабля, тянет экипаж и пассажиров на берег – показать чудное место, которое она только что обнаружила, место, где обитают прекрасные сказочные существа.
«… Там лежали нищие.
- О, мама, погляди только на того, который в чешуе. Ну, разве он не красив?
Девочка показала на негра. у которого всё тело было обезображено отвратительным разъедающим лишаем. Он был зелено-желтого цвета,и засохшие струпья в самом деле покрывали его кожу треугольными чешуйками.
- А тот, вон там! Капитан, посмотри! О, как весело смотреть на него! У него голова, как у буйвола, а меховая шапка приросла у него к голове.
Голубой Бантик постукал зонтиком по голове громадного негра… Негр страдал жестокой слоновой болезнью, и его голова распухла, как чудовищная тыква. Его волосы, густые, как шерсть, были всклокочены и свешивались со всех сторон, словно толстые длинные тряпки».
В обширном романе «Альрауне», одном из самых известных произведений Эверса, героиня – прелестная девочка, девушка, женщина – в отличие от маленького Ганса мучит напропалую птичек и прочих рыбок, а позже превращает в воплощенное зло едва ли не всё, к чему прикасается ее рука.
В рассказе «Белая девушка»… Впрочем, список примеров может быть очень длинным. Это важная особенность творчества Эверса: из рассказа в рассказ, из романа в роман он в разных комбинациях воспроизводит одну и ту же группу тем и мотивов. И особенно важно в этой важной особенности то, что она вполне навязчива… Когда мальчик, выпускавший мышек из мышеловки, вырастает и пишет о том, как нежная девочка издевается над животными, трудно не заметить здесь ослиные уши комплекса.
Мать из знатного рода, внучка банкира, дочь генерала кавалерии, литератор, переводчик, автор двух сборников сказок и басен, родственная душа (один рассказ Эверса будет называться «Моя матушка – ведьма»). Отец – жанровый художник и баталист, сын кузнеца, но придворный живописец Фридриха Франца II, Великого Герцога Мекленбург-Шверинского. Свадьба 6 октября 1869 года, первый ребенок (девочка) умер.
Ганс родился 3 ноября 1871 года. Здоровый, смелый и добрый мальчик любил рассказывать байки о том, как видел в саду крота в золотой короне или гнома в белой бороде. С четырёх лет сочинял стихи и сказки. Шоколадное домашнее детство. В школе неприятности с учителями, ненависть к математике и дисциплине (о том, что школа есть разновидность тюрьмы, мы прочтем в его романах).
Смерть отца; материальные сложности; в доме жильцы – французские и английские студенты. Вкус к иностранным языкам и культурам, интерес к английской лирике, влюбленность в Теннисона. Первые стихи – нежные любовные строфы. Вполне романтические сочинения. Ода «Бисмарк» в размере «Пира победителей» Шиллера. Стих о том, как поэт в лесу увидел нимф, но при ближайшем рассмотрении они оказались кошками, - крайне нравоучительный сюжет. Обычное романтическое противоречие между явью и мечтой. «Гейне научил его черпать из горькой чаши разочарований блаженство поэтической силы» (Крюгер-Вельф).
Чаша разочарований: 1889 (ясно, весна) - любовь к соседке по имени Лили (это имя будет кочевать из книги в книгу). Уже в августе в стихах «полуотцветшая мечта», а в сентябре тоска (Лили обманула, тайно повенчалась с другим). Тоска длится два года.
Март 1891 – аттестат зрелости. Берлин, военная служба. Через шесть недель уволен из-за прогрессирующей близорукости. Полтора года юридического факультета, лихая жизнь корпоранта. С осени 1892 года – Женевский университет. Живет в доме издателя, которому переводит французский путеводитель. На первый гонорар путешествует по Швейцарии и Северной Италии. Летом 1893 сдает в Вене госэкзамены. Первая должность – референт под Дюссельдорфом в родных местах. Глупая жизнь рядового юриста: кабачок, карты, светский треп. Выдержал года два. Дуэль, лето 1897 – в крепости. Пора становиться писателем.
Германская литература первой половины девяностых: царство натурализма а-ля Золя; картины мира нужды, безобразия и безнадежности. Рацио и социальность. Естественная реакция – эстетизм и индивидуализм. Входит в моду идея искусства для искусства. Юноши бледные, открыв рты, слушают Уайльда, который еще жив. Мир души. Глубокая рефлексия. Красота. Явление «Югендстиля» (приблизительные аналоги – неоромантика, модерн; в 1973 году вышла целиком посвященная Эверсу книга М.Шенневальда «Фантастика и югендстиль»). Тусовка Эверса: Стефан Георге, Гуго фон Гофманшталь, Даутенди. Молодые люди бежали от обыденности, натурализма и социалистов. В стихах – амуры и авентюры, в душах – неопределенная тоска. Индифферентный космополитизм, сверхгосударственная культурная нация и прочие симпатичные благоглупости.
В 1900 (год смерти Уайльда) Эверс вместе со своим другом Теодором Этцелем издает книгу басен (в основном про зверье). Басни привлекли внимание известного в ту пору писателя Эрнста Фон Вольцогена, который как раз носился с идеей учреждения в Германии института литературного варьете. Предполагалось облагородить низкий жанр: создать нечто среднее между варьете и солидным театром. Затея получила имя Юбербреттль («Сверхкабаре»), и Эверса пригласили участвовать. Поэт вышел на сцену. Слушатели были в восторге. Особым успехом пользовались басни «Утопленник, «Навозный жук» и «Марабу». Позже Эверс напишет рассказ «Утопленник» о молодом утонченном поэте, который, хохмы ради, сочинил текст про «водяной труп» и именно с этой вещью был принят бестолковой публикой.
Но пока Эверс – читает, и про водяной труп, и про навозного жука. Заводятся кое-какие деньги, гастроли. Язвительные антибюргерские выпады. Это публике не нравится. Серьезных вещей она не понимает.
Эверс сочиняет программный рассказ «Дельфы»: настолько принципиальный, что позже на его основании он напишет еще и драму. Рассказ о том, как два пастуха потеряли козу. Как один бросился ее искать, а второй заснул под кустом. Как первый стал атлетом, а второй поэтом. Как первый выиграл соревнования, а второй пришел на чествование победителя. Как поэт прочел балладу, в которой рассказал, как искал козуи встретил прекрасную нимфу (так всегда: ищешь нимфу – находишь кошку; ищешь коз – обретаешь нимф). Атлет уличил поэта во лжи. Жрец сделал выбор в пользу второго, ибо легенда выше и долговечнее правды.
Поэта, впрочем, потом тоже убили, чтобы некому было посягнуть на красивую легенду.
Эверс сообщил в эссе «Что есть истина?», что истина – есть и что она не в правде, а в выдумке, и уехал с молодой женой на Капри. Шел 1903 год.
Наконец Эверс начинает писать свои классические тексты, которые обеспечили ему достойное место в истории словесности вне зависимости от колебаний художественного вкуса и деформации политических систем. Он сочиняет два «золотых» сборника «Одержимые бесами»и «Ужасы», некоторые рассказы из них («Сердца королей», «Конец Джона Гамильтона Ллевеллина», «Мертвый еврей», «Тофар-невеста», «Паук», «Последняя воля Станиславы д’Асп») вполне могут претендовать на звание шедевров. Фантазия соперничает в незаурядности с болезненностью. Газетные рецензенты в восторге.
«Америка имеет Э.А. По, Франция – Барбе д’Оревильи, в Германии есть Ганс Гейнц Эверс. Еще более отменный мастер слога, нежели американец, более психолог,нежели француз, и более фантаст, нежели оба вместе взятые…» (О. Вольбрюк «Теглихе Рундхеу», Берлин).
«Первые же страницы отталкивают ужасами, но сразу же и притягивают – болезненной, странной ядовитой прелестью, как притягивает всё таинственное…» (К. Гофман, «Ди Дайт»).
«Г.Г. Эверс наиболее смелый и много странствующий из наших молодых писателей, фантазия которого не отступает перед самыми безумными видениями, предлагает нам сегодня новые плоды своей творческой зрелости. Э.Т.А. Гофман блекнет перед ними до трезвой бесцветности, гашишные грезы Бодлера и бредовые видения По представляются детскими сказками, и сатанизм самого Гюисманса не трогает наших нервов». («Берлинер цайтунг ам Миттаг»).
…Эверс без конца путешествует, обследует полмира, пишет несколько книг путевых очерков («Индия и я», «Своими глазами» и др.). Выходят романы «Ученик волшебника» и «Альрауне». Много пишет для театра. Война застает его в Америке; Новый свет интернирует немцев, и 1916-20 годы Эверс проводит в специальном лагере для перемещенных лиц. Это, очевидно, несколько подкосило его космополитизм. «Мы оплевываем всё хорошее, что у нас есть, и восхваляем всякое новейшее дерьмо, которое приходит из-за границы» - цитирует Эверс в послесловии к роману «Ясновидящий» (продолжение незавершенного романа Шиллера) наших родных славянофилов.
«Националистический» период достигает пика в 1932, когда появляется два романа – «Всадник в немецкой ночи» и «Хорст Вессель», воспевающие ранненацистских полулегендарных героев Герхарда Шольца и, соответственно Хорста Весселя. Но когда последние пришли к власти, им не очень кстати оказалась авантюрно-романтическая трактовка партийной истории. Из Эверса и «Хорста» не стали делать Горького и «Мать»; отсутствие в этих романах антисемитских погромных настроений уже признавалось «деструктивным». Эверс то ли ухитрился брякнуть где-то, что Германия выше национализма, то ли вел себя слишком независимо.
«Окружаете себя всякими Эверсами», - недовольно писал Розенберг Геббельсу в 1934. В 1935 все его книги запретили даже иметь, кроме «Хорста» и «Всадника», которые запретили только продавать (любопытная градация, у нас, кажется, такой не было). Начался аж процесс по лишению Эверса авторских прав (де, обогащается, спекулируя на личности двусмысленного Весселя), и только после вмешательства Гитлера писателя оставили в покое. Однако, выехать из Германии он не мог. Книги не издавались. Последние годы Эверс даже не писал. Автор сотни новелл, десятка романов, трёх десятков эссе, кучи предисловий и переводов и ста шестидесяти восьми(по мнению Шенневальда) стихов умер от быстро прогрессирующего старческого туберкулеза 12 июня 1943 года, за несколько недель до того, как его берлинская квартира была разбомблена.
Предыдущие несколько абзацев вынужденно конспективны.Ни слова не сказано о его работе в кино, о его отношениях с богемой, об истории создания девяти или десяти романов, о двух женитьбах, о многом другом. Но всё равно: блестящая судьба.
Ясно, что отношения Эверса и литературного мира были не так замечательны, как это представлено выше. В 1921 А. Бартель сообщил, что извращенная фантазия Эверса и Майринка противна национальному духу, и такие отзывы вовсе не были редкостью. Р. Чермак говорил в 1949, что «на фоне великих романов произведения Эверса не имеют ни малейшего значения и эстетической ценности». В 1965 В. Клаус писал в связи с «Альрауне» о склонности автора к грубым эффектам, дешевом наследственном детерминизме и псевдосоциальном критическом портрете общества (поганый, конечно, букет). Монография М. Шенневальда (1973) начинается со слов, что Эверс – «почти забытый автор». Однако о почти забытом авторе написаны кучи исследований, сейчас в Германии вновь выходят его книги.
В начале двадцатого века русские переводы Эверса издавались в Санкт-Петербурге и в Риге. Товарищество А.Ф. Маркс выпускало сборники «Ужасы» и «Одержимые», переводились романы «Альрауне» и «Превращенная в мужчину». Даже в советское время успела выйти книга в библиотеке «Огонька». Потом, понятно, об Эверсе забыли («мистик» и «фашист») и, возможно, курьезная строчка «автором сценария «Пражский студент» был плодовитый бульварный писатель Ганс Гейнц Эверс, впоследствии сотрудничавший с гитлеровцами и написавший сценарий фильма о Хорсте Весселе»(Н. Абрамов «Экспрессионизм в искусстве»: в кн. «Экспрессионизм». М., 1966, с. 132) – едва ли не единственное упоминание имени писателя за всю послевоенную эпоху.
В рассказе «Синие индейцы» герой Эверса, европейский путешественник,попадает в племя, обитающее в каких-то дебрях Мексики и обладающее удивительной способностью: помнить не только свою жизнь (вплоть до событий, которые происходили вокруг, когда ребенок был в утробе матери), но и жизнь своих родителей, своих дедов и дажесовсем уж далеких предков. Несложно сообразить, какая гуманитарная ситуация порождает подобные сюжеты. Интерес к психоанализу - коллективная память, бессознательное и круг тому подобных соображений, которым вовсе не обязательно принимать вид стройных теорий; важно направление мысли, - мы знаем то, что было далеко и глубоко до нас. Достижения этнографии: много образованных людей разъезжало тогда по таким вот синим индейцам, чтобы прикоснуться к собственному прошлому, к «безднам», в которых теряются началаистории человеческого рода. Прибавить к этому развитие естественных наук, «кризис» физики, крушение понятной и приятной рационалистической картины мира. Вот контекст, в котором родилась и расцветала до сих пор не дающая нам покоя «черная» литература: мирмистики и «хоррора». В творчестве Эверса идея происхождения «ужасов» не откуда-то извне, а непосредственно из недр человеческой психики нашла весьма последовательное воплощение. Хотя сюжеты Эверса вполне фантастичны, достаточно легко найти точку зрения,при которой все они будут начисто лишены тайны. В рассказе «Мертвый еврей» три молодых человека битый день проводят в карете с, натурально, мертвым евреем (убитым на дуэли членом их студенческой корпорации), пытаясь сдать куда-нибудь бездыханное тело. Привязанный труп мирно сидит на скамье в углу, но когда его провожатые, играя в карты, вставляют их, дурачась, в руку покойника, тот принимает вызов. Потом труп начинает говорить. Пить вино… Карета несется по лесу под проливным дождем, цель – далеко, еврей грассирует и хохочет. Сцена сугубо фантасмагорическая, но сюжет закруглен так, что его вполне можно списать на поврежденную психику героев. Простой рассказ о бреде. Отъявленная таинственность реалий и вместе с тем условная возможность естественного объяснения – обычный ход Эверса, он придает его прозе специфический привкус, как сказал бы Винни Пух, Настоящей Крови: одно дело, когда нас пугают запредельным, а другое, когда популярно объясняют, что «кошмары адские внутри нас».
Параллельный сюжет: уже упомянутые идеи красоты, чистоты гедонистического эстетизма, искусства для искусства; конкретно на них болталась этикетка «Оскар Уайльд», но понятно, что можно вспомнить и предшественников – Готье, Бореля, Бодлера. Идея служения практически бесполезной красоте уже чревата болезненностью; красота – планида странная, не связанная непосредственно ни с экономической, ни сбиологической судьбой индивида; искусство, с точки зрения «нормального» члена общества, вообще само по себе извращение. Красота, немотивированная социальными институтами, охотно и быстро осознает свою внеположенность морали и легко нарушает любые общественные установления. Кроме того, предоставленная себе самой красота склонна распространять свое влияние на все подряд, на то, что было ей до сих пор неподвластно, на не-красоту (логичный соблазн – эстетизировать безобразное). Эстетство – штука сплошь и рядом нездоровая. Уайльд, сидючи в тюрьме, со знанием дела сообщал: «Гениальности часто сопутствуют странные извращения страстей и желаний». Это, впрочем, и без Уайльда известно.
Идея «хоррора» и идея «красоты для красоты» имели, в общем, один психологический источник: желание уйти от плоской повседневности. Источник один, но стратегии, как правило, разные. Их соединение дает вполне гремучую смесь: творчество Густава Майринка, Лео Перуца, Артура Мейчена. Но из этого славного ряда Эверс выделяется вполне изощренной извращенностью.
«Отрезанные руки и ноги, выпотрошенные мозги, больные печень и почки – все это было ему одно удовольствие. Чем гнилее, тем лучше…» («Мертвый еврей»).
Более чем отчетливы в искусстве Ганса Гейнца Эверса мотивы некрофилии. Тема эта имеет достаточно солидную традицию; Эрос и Танатос идут рука обруку по крайней мере с эпохи барокко, а «тексты XVIII уже изобилуют историями о любви и мертвецами, и с мертвецами». (Ф. Арьес. «Человек перед лицом смерти», М., 1992, с. 319). Некрофилия Эверса это, во-первых, томное, надрывное любование смертью и разложением или «просто» картинками ужаснейших человеческих уродств (смешанное с омерзением, но совершенно откровенное наслаждение водило рукой автора в тех, например, описаниях нищих негров, что цитировались в начале статьи). Сюда же можно отнести страсть к подробным сценам казней, апофеоз которой – детальное описание расчленения тела преступника в новелле «Четвертование Дамьена» (Э. Фромм в не очень глубокой, но симпатичной работе «Адольф Гитлер и некрофилы» доказывает непосредственную связь между некрофилией и актом расчленения вообще).
Некрофилия Эверса, во-вторых, - буквальное обращение к сюжетам, связанным с любовью к мертвым телам: могильщик Стиф из новеллы «Чудовищная измена» - некрофил; происходит трагедия - Стиф влюбляется в живую; верно ждет, пока его пассия умрет; дожидается-таки своего, но обнаруживает, что похороны фальшивы, - для погребения приготовлен пустой гроб, а тело девушки увезено в крематорий. Тут не нужны кавычки: нам рассказали подлинную трагедию подлинной любви. «Извращенные» страсти героев Эверса – это очень искренние, светлые, «высокие» чувства, преисполненные романтической наивности, наивной прелести, прелестной нежности и нежного романтизма. Объект желаний – странен: быть может, это повод упрекнуть в чем-нибудь влюбленного, но никак не повод усомниться в качестве чувств. Чувства – настоящие. И они, в общем, куда человечней и надежней, нежели оглашенные устремления классического романтизма в абсолютные бездны или небеса; их «держит», им придает форму слишком кровяная, земляная, густая фактура. Слишком конкретная судьба.
И, наконец, третий и главный извод Эверсовской некрофилии: женщина, любовь, мертвое тело, смерть в этой прозе всегда вместе. Здесь нет любви без могилы, нет могилы, не освященной или оскверненной любовью. Причем в этой «триаде» - женщина-любовь-смерть – отношения элементов очень подвижные, возможна, в принципе, любая их расстановка.
Для Эверса симптоматична тема губительности женщины. Женщина несет смерть, кровь, несчастье. Милый образ в окне напротив заставляет покончить с собой подряд четырех обитателей рокового гостиничного номера («Паук»). Художник Джон Ллевеллин из рассказа имени своей кончины угораздилсявлюбиться в неолитическую женщину, чудом сохранившуюся в глыбе льда. Но когда бедный Джон решается прикоснуться к возлюбленной и разбивает ледяную цитату из сказки о хрустальном гробе, на свет божий является склизкая (ненавистное мне, но уместное слово)смесь вони и гнили. Но мотив дающей и отнимающей жизни женщины не способен отменить тоску о прекрасной даме… А пущую живость всем этим фантасмагориям придает практически неизбежная тема искусства. Искусство соперничает с любовью и смертью, искусство проигрывает Времени, искусство побеждает Время; художник соперничает с женщиной в праве-проклятии рождать и убивать. Роковые дамы Эверса – не злодейки, но волшебницы, кудесницы, артистки.
Женская сущность художника, прямо артикулированная,например, в рассказе «Сердца королей» («Художник – это женщина. Как женщина, привлекает он к себе идеи и образы и рождает в ужасных муках свои произведения») – одно из возможных объяснений «гомоэротичных» мотивов сочинений Эверса. Гордого немца явно не удовлетворяет бинарно-банальная дифференциация полов; среди «смещенных сексуальных ориентаций» его персонажей наряду с упомянутой некрофилией и педофилией (например, «Случай Петерсена») достойное месо занимают трансверсии, инверсии и взаимопревращения полов. Несколько раз промелькнет у него смикшированное признание, что «простой» гомосексуализм – механическая смена знака – явление довольно топорное; Эверса интересовали более запутанные случаи. Барон Фон Фридель является то мужчиной, то женщиной, какие-то силы переключают его против желания хозяина тела в ту или иную ипостась. Становясь мужчиной, он любит женщин, но при этом к нему тянутся дамы, известные доселе лесбийскими предпочтениями. Будучи женщиной, он может жить с мужчинами, но может найти себе партнера и среди прекрасного пола. «Любовь мужчины, чувствующего себя женщиной и, как таковая, все-таки любящего не мужчину, а женщину – но женщину, но женщину, которая, в свою очередь, чувствует как мужчина, и все-таки любит не женщину, а мужчину» - путано объясняется Эверс. В этом же рассказе, впрочем, он высказывается гораздо определеннее: «Я утверждаю, что мне не приходилось встречать ни одного индивида, в особенности среди художников, которого можно было бы назвать психически однополым».
Еще острее эта тема звучит в блестящем, на мой взгляд, романе «Превращенная в мужчину». Героиня романа соглашается на операцию по превращению ее в мужчину: ее многолетняя любовь к кузену Яну Ольеслегерсу потерпела крах, теперь все равно, можно даже сменить пол. Последнего жаждет богатая дама, которая страшно влюблена в нашу героиню; добившись своего, наделив любимую более уместным полом, она, однако, понимает, что любила «ту женщину», а не «этого мужчину»… Сильная и эффектная центральная линия, хорошо разработанный интригующий сюжет, хорошо выписанные типажи, яркие характеры, сочные побочные линии, теплые сцены детских воспоминаний и – нежная песня растоптанной неразделенной любви. Первоклассный текст. Повторю лишь то, что говорил выше: чувства героев Эверса – возвышенны они или «темны» - чувства очень живые, теплые, человеческие, естественные. зажигательные, а та девиационная изломанность сюжетных фильтров, через которые сочится плотное вкусное действие – не отнимает у текста его сентиментальных и мелодраматических качеств, но придает им еще и другое «странное» измерение.
Эверс вообще склонен плакать, умиляться, откровенно сентиментальничать; чувство как бы не мужское, не достойное бравого корпоранта «Норманнии», и потому должно забросать его чем-нибудь резко контрастным: например, детальным описанием страданий и отвратительных сцен.
«Бомбита Чико, последний жизненный сок которого окутывал побежденного во влажный красный саван, оперся обеими руками о землю и поднялся кверху так высоко, что из широкого разреза в его животе глубоковниз вывесились желтые кишки, словно клубок отвратительных змей. Он вытянул шею, вытянул голову – и в глубоком молчании ночи раздалось триумфальное «ку-ка-ре-ку!».
Читателя тошнит, автор любуется произведенным впечатлением. Автора тоже тошнит, но любованию это не мешает; вовсе наоборот: он верен своей роли садомазохиста. Жиль Делез даже не Эверса сравнивал с Мазохом, а Мазоха с Эверсом: «Такую разреженную и удушающую атмосферу, такую интенсивность добровольно претерпеваемых истязаний не найти больше нигде, кроме, разве что в лучших работах Г.Г. Эверса» («Венера в мехах», М.., 1992, с. 277) – свидетельство почетное и авторитетное.
Любимые сквозные герои Эверса – Фрэнк Браун и Ян Ольеслегерс: сильные люди, артисты жизни, производящие опыты над душами тех, кого сводит с ними судьба (а в «Альрауне» и в «Превращенной в мужчину» - и над телами;здесь в центре сюжета – сложные хирургические операции, вмешательство в физическую природу человека). Эти герои – хозяева, они срывают цветы наслаждения, они играют с человеком, пока этого хочет их каприз. Классические демонические типажи; они царят, онимогут снизойти и облагодетельствовать свою игрушку, ни на мгновение не забыв, что это –игрушка. В книгах об Эверсе и в кратких критических отзывах нередко можно встретить мнение, что Браун и Ольеслегерс (к этому ряду примыкают менее проявленные персонажитакого типа, например, «пражский студент» Балдуин) – «второе я» Эверса; и это – серьезная ошибка. Эверс действительно очень хотел быть похожим на Фрэнка и Яна, очень хотел быть демонической личностью, жаждал сохранить яркий образ веселого, симпатичного, жестокого и циничного любимца студенческой корпорации. Он явно изживал детский сентиментализм, чересчур плаксивые истории о спасенных мышках и птенцах.
Поэтому его тянуло к таким героям – и к таким людям. Именно здесь причина его нацистских игр: он полюбил в наци их сильные целомудренные натуры, их демонизм – желанное, но не обретенное качество. Он даже заявил как-то, что в наци его прельщает «субстанциональное инобытие» (о мистических корпорациях нацизма см. Ж. Бержье, Л. Повель, Утромагов. М., «Мир», 1992)
Увы и к счастью, сам Эверс не смог стать демоном; не смог подавить в себе плаксивость, нежность, наивность, «позорную» веру в достижимость чистоты. Проходя через наворот пакости и мерзости, эти качества как бы закаляются и получают возможность подлинно просиять. Книги Эверса очень добры и трепетны, - именно благодаря фестивалю жестокости и извращений.
еще
список всей прозы
@темы: Ваши пальцы пахнут ладаном (поэзия, отрывки из романов, рассказы), Из дневников сержанта Бертрана
-
-
26.11.2011 в 18:18Спасибо!
-
-
26.11.2011 в 18:37Вот этой
Хотя там вообще странное издание. Называется "Ужасы: 27 кровавых историй", а на деле там в конце вообще подборка его сказок
А "Пражского студента" до сих пор люблю иногда под настроение пересматривать
-
-
26.11.2011 в 18:48Dead Admiral, ох, представляю -) моя младшая сестра безумно боялась эту обложку...а я естественно очень любил этим пользоваться
раньше пусть и выпускали в странных обложках, но именно в те годы выходили отличные сборники. Такие хорошо составленные издания сейчас редкость.
-
-
26.11.2011 в 18:57но именно в те годы выходили отличные сборники. Такие хорошо составленные издания сейчас редкость.
я знаю
Научную фантастику, к примеру, очень качественно выпускали. У меня дед работал в этой сфере, потому вот фантастики и мистики дома всегда было много
А мой старший брат тоже побаивался этой обложки
Жаль, что таких журналов сейчас больше нет
-
-
26.11.2011 в 19:13посмотрел в Гугле. красная обложка с мордой впечатляющая
-
-
26.11.2011 в 19:55Она у них самая известная
правда, персонажи Лавкрафта им давались с трудом тогда -) как и сейчас, честно говоря.
С Лавкрафтом всем, по-моему, нелегко. У меня большинство изданий сдержанно-неиллюстрированные. Но вот в одном из саспенсовых журналов начала 90-ых, которых, опять же благодаря дедушке, у нас было достаточно, был чудный и очень смешной в своей серьезности комикс по "Данвичскому ужасу"
-
-
26.11.2011 в 20:20вот эта серия еще прекрасна =) кстати, в ней (если не ошибаюсь) выходил Лавкрафт/Дерлет "В склепе" - вот там были отличные иллюстрации
очень смешной в своей серьезности комикс по "Данвичскому ужасу прелесть какая -)
-
-
26.11.2011 в 20:39вот эта серия еще прекрасна =)
Да! У нас была пара книжек. Вроде их же была "Бойся кошек" или как-то так
Но, увы, Лавкрафта такого я не видела
Надо бы поискать этот, спасибо за информацию
-
-
26.11.2011 в 21:17вот такое вот издание.
с совой вот это?
audio-booki.ru/uploads/posts/2011-02/1298909827...
Боймся кошек не видел =)
bbbook.ru/spaw2/uploads/files_2009/June/14/13/1...
-
-
26.11.2011 в 21:24Постараюсь приобрести, думаю, у кого-нибудь из приятелей точно найдется *___*