Сопроводительный текст и комментарии: Уильям Карлтон.
Перевод баллады – адаптированный для восприятия подстрочник.
источник
место
Говорят, на церковном кладбище в Эрригал Труах в графстве Монахан бродит призрак, который является людям, чьи родственники похоронены на этом кладбище. Встреча с этим призраком носит фатальный характер, так как его появление означает скорую гибель того, кто его увидел. Когда на кладбище проходят похороны, этот призрак следит за человеком, который последним покидает территорию кладбища, а потом оказывает на него влияние. Если отставшим оказывался мужчина, то дух являлся в образе прекрасной девушки, очаровывал юношу и договаривался встретиться на кладбище ровно через месяц. Договор скреплялся поцелуем, через который человек заражался смертельной болезнью. После этого призрак исчезал, а юноша, едва покинув кладбище, оставлял все надежды на жизнь, заболевал и умирал, пополнив список жертв духа приходского кладбища. Хоронили его ровно в тот день и в том месте, где они с духом договорились о встрече. В том случае, если дух являлся девушке, то он принимал форму красивого элегантного юноши.
Несколько лет назад мне показали могилу юноши восемнадцати лет, который, как говорят, стал жертвой этого духа. А не более десяти месяцев до того скончался другой человек, который признался, что дал фатальное обещание, скрепленное поцелуем, и ему уже не выжить. Он заболел лихорадкой, умер, и был похоронен точно в тот день, на который была назначена встреча с духом. Я слышал еще о нескольких подобных случаях, но сам знаю только о двух. Тем не менее, говорят, призрак появлялся не только на кладбище, но и на свадьбах и танцах, где танцуя с жертвой, заражал её воспалением легких. Я не могу с уверенностью утверждать, локальное ли это суеверие, или оно распространено в других приходах Ирландии, либо где-то еще. В своем женском обличие это дух напоминает скандинавских дев Элле. Но до этого случая мне не приходилось слышать о духах или фейри, которые меняют пол, если только это не сам дьявол. Сельские жители говорят, что это сама Смерть.
-баллада-Невеста заплела свои золотые локоны
Киллеви, О Киллеви!
Её шаг был легок как ветерок
Что утром едва гнет цветы
В сине-зеленых лесах Киллеви.
И глаза её сияли так ярко
Киллеви, О Киллеви!
Когда ждала она рассвета следующего дня
Чтобы принести свадебные клятвы любви
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Приехал жених молодой челом
Киллеви, О Киллеви!
Услышать от Евы своей чистый обет
«Почему медлит невеста сердца моего?»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Горе! Горе!» - дважды подруги невесты вскричали
Киллеви, О Киллеви!
«Твоя невеста спит, она не проснулась
И сон тот вовек не нарушить»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Сэр Тарла со стоном упал
Киллеви, О Киллеви!
Его щеки стали как мрамор
«Мое сердце больше не бьется»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Погребальный плач громок [1], он снова звучит
Киллеви, о, Киллеви!
И, печальный, исходит от похоронной процессии
И, скорбный, разносится над равниной
В сине-зеленых лесах Киллеви.
И были белые перья чисты
Киллеви, о Киллеви!
Когда уныло трепетали они в воздухе,
Когда возносилась молитва за упокой [2]
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Голос, который мог слышать только один
Киллеви, о, Киллеви!
Мягко струился из-за гроба
Это знамение смерти для Сэра Тарлы
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Погребальный плач громок, а голос тих
Киллеви, о, Киллеви!
Он медленно поет свою печальную песнь
И с грустью зовет по имени молодого Тарлу
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Могила зарыта, месса отслужена
Киллеви, о Киллеви!
И невеста спит в своей одинокой постели
Прекраснейший труп среди мертвецов [3]
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Лежат девственно-белые венки
Киллеви, о, Киллеви!
В чистых руках незапятнанной девы
Усыпана цветами, но скоро они увянут
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«О, не уходи, не уходи пока
Киллеви, о Киллеви!
Дай нам почувствовать, что жизнь живет в нашем прахе».
Словно говорит покойная
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Но звук шагов и голос жизни ушли
Киллеви, О Киллеви!
И под каждым забытым холодным камнем
В одиночестве спят гниющие мертвецы
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Но кто он, тот, кто еще не ушел?
Киллеви, О Киллеви!
Зеленый дерн влажен от его слез
Его сердце в свадебной могиле лежит
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Кто как не сэр Тарла, молодой и смелый
Киллеви, О Киллеви!
Согнулся над свадебной могилой
И к своей скованной смертью Еве безумно взывает
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Не плачь, не плачь!» - сказала прекрасная леди
Киллеви, О Киллеви!
«Разве должны молодые и бесстрашные так отчаиваться
И приносить свои клятвы пустому воздуху?»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Волшебная музыка на её языке
Киллеви, О Киллеви!
Такая красота: яркая, и теплая, и молодая
Не встречалась у местных дев
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Легкий смех, нежное изящество
Киллеви, О Киллеви!
Сияет красотой вокруг её лица
И может прогнать горе из сердца смертного
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Та дева по кой ты соленые слезы льешь
Киллеви, О Киллеви!
Твою печаль и любовь не сможет вернуть
Она отдыхает под травяным покровом
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Мое сердце очаровано тобой
Киллеви, О Киллеви!
И теперь, когда ты свободен от помолвки
Дай мне нерушимую клятву
В сине-зеленых лесах Киллеви».
На Тарле крепкие чары
Киллеви, О Киллеви!
Его предательские слезы уже высохли
Его мягкое сердце перестает тосковать
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Тебе» очарованный вождь отвечает
Киллеви, О Киллеви!
«Я клянусь в любви над могилой моей невесты
Я пойду, и в замке Тарла буду ожидать»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Опять появился загробный голос
Киллеви, О Киллеви!
Снова завыл проносящийся бриз
И породил потоки печальной музыки
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Если я дорога твоему молодому сердцу
Киллеви, О Киллеви!
Через месяц ты встретишь меня здесь
Где лежит гроб твоей невесты»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Он поцеловал её губы, когда она закончила говорить
Киллеви, О Киллеви!
И стон его банши [4]- еще далекий и надрывный -
Еле слышно произносит «Смерть», так как он дал обет
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Адьё! Адьё!» - говорит прекрасная леди
Киллеви, О Киллеви!
И она медленно исчезает, будто соткана из света
Или из утреннего облака, от взора сэра Тарлы
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Теперь в каждой вене сэра Тарлы – смерть
Киллеви, О Киллеви!
И страх, и печаль во всех его владениях
И прочат золото тому, кто успокоит его рассудок
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Приходи, поторопись, врач, быстрее приезжай
Киллеви, О Киллеви!
Сэр Тарла Храбрый, гордость Зеленого Труаха
Поклялся в любви невесте с кладбища»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Врач громко сказал: «Подойди, расскажи
Киллеви, О Киллеви
Ради надежд на благополучие и счастье
Подарил ли сэр Тарла роковой поцелуй?»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Крик банши протяжен и громок
Киллеви, О Киллеви!
Вечером поет она погребальную песнь,
Которую несет бриз в сумерках»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Значит роковой поцелуй подарен –
Киллеви, О Киллеви!
Последний из семьи Тарла уходит
На нем печать судьбы, его смерть близка»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
«Врач, не говори, что твои умения бесполезны
Киллеви, О Киллеви!
Успокой его воспаленный рассудок
И получишь половину его земель»
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Врач не справился, и седой священник
Киллеви, О Киллеви!
С благочестивой исповедью отпустил его душу
И дым высок на его похоронах
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Все рассказчики собрались
Киллеви, О Киллеви!
И хвалебные песни в замке сэра Тарлы
Легли на темную музыку печальной арфы
В сине-зеленых лесах Киллеви.
И там трофей, знамя и плюмаж
Киллеви, О Киллеви!
И великолепие смерти с её мраком
Над тенью могилы ирландского вождя
В сине-зеленых лесах Киллеви.
Вышел срок, и гордость Зеленого Труаха
Киллеви, О Киллеви!
Женат на смерти – и бок о бок –
Покоится со своей невестой с кладбища
В сине-зеленых лесах Киллеви.
[1] Ирландский плач или оплакивание усопшего. Пишется "Caoine", читается [кин]. Говоря об этой практике, которая еще встречается во многих частях Ирландии, Рев. А. Росс, ректор Дангивена, в своем статистическом обзоре того прихода отмечает: «Хотя это может вызвать осуждение или возмущение в нашем современном понимании, эти волнующие модуляции голоса найдут почитателей там, где истинная печаль и горе могут быть притягательными и понятными». Я всегда считал, что в ирландском плаче есть что-то особенно трогательное: он наполнен духом необузданного и естественного горя.
[2] В Северной Ирландии мессу по усопшему как правило проводят между домом, где покойный жил, и кладбищем. Для этого места обычно выбирают небольшую рощу. Сама церемония очень живописна и торжественна.
[3] Другое традиционное ирландское выражение: «Какой безупречный труп!» - «Как хорошо она умерла», «Ты не увидишь безупречнее трупа летним днем», «Она хорошо переносит перемены!» - все эти фразы достаточно обычны для сельских похорон.
[4] «Женщина холма». Исследуя суеверия ирландцев, Мисс Бэлфор пишет: «Сложно определить, какое положение занимает банши среди остальных сверхъестественных существ. Кажется, что её любимое занятие – это предсказание смерти членам семей, которым она покровительствуем, горестным плачем. Изначально каждая семья имела свою банши, но сейчас вера в их существование быстро угасает, и через несколько лет об их деяниях можно будет узнать только из старых историй».
Особенно опасно выходить из дома поздно ночью накануне ноября, так как в эту ночь проходит больший пир, когда мертвые танцуют на холмах с фейри, а после этого они возвращаются в свои могилы и лежат в холодной земле без музыки и вина до следующего ноября, когда они снова появятся в своих саванах и с безумных смехом поспешат за светом луны.
Однажды, в ночь накануне ноября женщина с острова Инишарк возвращалась домой поздно ночью, в час мертвых. Она устала и присела отдохнуть, внезапно появился молодой человек, он подошел и заговорил с ней.
«Немного подожди» - сказал он – «И увидишь на холме самые прекрасные танцы, что ты когда-либо видела».
Она внимательно посмотрела на юношу. Он выглядел бледным и печальным.
«Почему ты такой грустный?» – спросила женщина,- «И бледный как мертвец?»
«Посмотри на меня внимательно» - ответил молодой человек – «Ты узнаешь меня?»
«Да, я тебя узнаю» - проговорила женщина – «Ты молодой Брайан, что утонул прошлым летом на рыбалке. Зачем ты здесь?»
«Смотри на склон холма, и ты поймешь, что я тут делаю»
Она взглянула на холм и увидела множество людей танцующих под приятную музыку, среди этой толпы были все мертвецы, погибшие на её памяти – мужчины, женщины, дети, все в белых одеяниях и с бледными как лунный свет лицами.
«А теперь» - сказал юноша – «беги, если хочешь остаться в живых, иначе фейри затащат тебя в хоровод, и ты уже не сможешь выбраться»
Но пока они разговаривали, к ним приблизились фейри, образовав круг и держась за руки, они начали танцевать. Она упала в обморок на землю и больше ничего не видела. Очнулась женщина утром в своей кровати. Все увидели, что у нее было мертвецки бледное лицо, и поняли, что женщина пострадала от фейри. Люди послали за травником, который сделал все, что в его силах, чтобы спасти её, но все было напрасно. Едва взошла луна, вокруг дома послышалась приятная музыка, люди взглянули на женщину. Она была мертва.
Островитяне в канун ноября особо почитают и заботятся о фейри, которые в это время быстро перемещаются с места на место, не желая быть увиденными, и обо всех духах, которые встречаются людям и помогают им. Но смертным следует оставаться дома, иначе они могут поплатиться, духи умерших в эту ночь года имеют особую силу, и этот праздник они проводят вместе с фейри, пьют красное вино из кубков фейри и танцуют под музыку фейри, пока не зайдет луна.
В одной деревне жил мужчина, который задержался в эту ночь допоздна на рыбалке, он никогда не верил в фейри, пока не увидел большое количество танцующих огней и толпу людей торопливо проходящих мимо с корзинками и сумками. Они смеялись и пели и веселились от души, так как шли одни.
«Вы веселая компания» - сказал рыбак: «Куда вы идете?»
«Мы идем на ярмарку» - сказал старик с загнутой шляпой и золотой лентой вокруг нее.
«Пойдем с нами, Король Хью, и ты получишь лучшую еду и лучшие напитки, что когда либо видывал».
«Только понеси вместо меня эту корзину» - попросила маленькая рыжеволосая Женщина.
Хью взял корзину и пошел с ними. Наконец они пришли на ярмарку, где было столько людей, сколько он не видел на острове за всю свою жизнь. Они танцевали, смеялись и пили красное вино из маленьких кубков. Там были волынщики, арфисты и маленькие сапожники, ремонтирующие обувь, и самые лучшие напитки и еда в мире, как будто они были во дворце короля. Но корзина была так тяжела, что Хью очень хотел её бросить и пойти попытать счастья с маленькой красоткой с длинными светлыми волосами, что смеялась недалеко от него.
«Что ж, поставь корзину сюда» - сказала рыжеволосая женщина: «Я вижу, ты сильно устал». Она открыла крышку корзины, и оттуда вылез маленький старичок, самый уродливый и гадкий дух, что можно представить.
«Ах, спасибо, Хью» - довольно вежливо сказал дух. «Ты хорошо меня нес, мои конечности слабы, не говоря уж о ногах, но я щедро отплачу тебе, моя дорогой друг. Протяни мне обе руки». И маленький дух сыпал и сыпал золото в его руки, блестящие золотые гинеи. « А теперь иди и выпей за мое здоровье, повеселись как следует и не бойся ничего, что увидишь или услышишь».
Все оставили его, кроме старика в загнутой шляпе и красным поясом вокруг талии.
«Подожди тут немного» – попросил он, – «Скоро на ярмарку приедет Король Финварра со своей женой»
Пока старик говорил, послышался звук рога, и вскоре подъехала карета, запряженная четырьмя белыми лошадьми. Из кареты вышел знатный джентльмен важного вида, весь в черном, а с ним прекрасная леди с серебряной вуалью на лице.
«Вот и сам Финварра с королевой» - сказал старичок. Хью уже был готов умереть от страха, как король заговорил:
«Что привело сюда этого мужчину?»
Финварра нахмурился и так сердито посмотрел на Хью, что тот чуть на землю не упал от страха. Затем все рассмеялись, и смеялись они так громко, что казалось, что от их хохота все вокруг трясется. Появились танцоры, они начали кружиться вокруг него и пытались взять его за руки, чтобы вовлечь в свой хоровод.
«Ты знаешь, кто эти люди: мужчины и женщины, что танцуют вокруг тебя? Посмотри внимательнее, может ты уже видел их раньше?» - спросил старик.
И когда Хью взглянул на них, он увидел девочку, что умерла год назад, и своих друзей, что умерли уже давно, и все эти танцующие женщины, мужчины, девочки были покойниками, одетыми в свои длинные белые погребальные наряды. Хью пытался сбежать от них, но не мог, так как они столпились вокруг него, танцевали, смеялись, протягивали к нему свои руки, пытались вовлечь его в свой танец. Ему казалось, что их смех проникнет в его разум и убьет его. Тогда он упал, как падает и засыпает ослабевший человек. Очнулся он уже утром и обнаружил, что находится у старого каменного круга, крепости фейри на холме. Все, что с ним произошло, было правдой, он действительно был с фейри, и никто этого не отрицал, так как его руки почернели от прикосновений мертвых, когда они пытались затянуть его в хоровод. Вот только золото, которое дал ему маленький дух, пропало навсегда.
Печальный Хью вернулся домой, так как знал, что духи посмеялись над ним и наказали за то, что он явился на их пир в канун ноября, потому что лишь на одну ночь в году они могут покинуть свои могилы и потанцевать в свете луны на холме, а смертным следует оставаться дома и никогда не сметь смотреть на них.
Мифический Туан жил триста лет в облике человека, триста — как дикий бык, двести — горным козлом, триста — птицей и еще сто — в виде лосося. Этого лосося съедает королева, и Туан возрождается в человеческом облике под первым своим именем.
Иной герой, Талейсин, изловленный в море в облике младенца, доставляется рыбаком во дворец ГВИДИОНА, где демонстрирует свое искусство барда, исполняя песнь, описывающую виденное им в разные периоды истории человечества — от низвержения Люцифера в ад, через ряд эпизодов, упоминающихся в Ветхом и Новом Завете, и до важнейших моментов (в мифологической интерпретации) истории Ирландии.
Рай ирландских мифов располагается на острове или островах, расположенных где-то в океане, и называется Землей Живых, Землей Женщин, Землей Молодых, Равниной Радостей и, наконец, с укреплением позиций христианства, Тир Тарнгири — Землей Обетованной.
По мнению западных кельтов, острова эти были населены богами, духами умерших королей и других героев мифов. Прокоп Цесарейский сообщал о том, как бретонские кельты, жившие на побережье, доставляли души умерших на Британские острова. Ночью этих людей будил стук в дверь, и они отправлялись на берег, где их поджидали глубоко погруженные в воду лодки, в которых, казалось, никого не было. Двигались эти лодки сами, причем с поразительной скоростью, а бретонцы лишь выполняли роль рулевых. По прибытии к британским берегам неведомый голос поименно вызывал души прибывших, и, по мере того как назывались имена, борта лодок все выше поднимались над водой...
Часто герои ирландских мифов отправляются в путешествие к этим таинственным островам, и путешествия эти не всегда заканчиваются благополучно. Один из старых мифов этого цикла — поэма о Бране, сыне Фебала. Соблазнительная колдунья живописно повествует ему о прекрасном острове — Земле Женщин, где нет ни смерти, ни горя, ни несчастий, где вечно звучит прекрасная музыка, а обитатели проводят время в достойных развлечениях, устраивая гонки лодок или колесниц, разъезжая на чудесных скакунах...
Бран, соблазненный описанием, в компании двадцати семи товарищей, отправляется в море и после полного приключений путешествия в западном направлении прибывает на Землю Женщин, где гостей встречает королева острова. После годового пребывания в чудесном крае, где жизнь действительно проходит в непрерывных турнирах, пиршествах и прочих удовольствиях, друзья решают все-таки вернуться на родину, к своим близким. На берегу родной Ирландии собравшиеся люди вопрошают прибывших, кто они. Бран отвечает, что он Бран, сын Фебала, но люди говорят, что не знают Фебала, хотя в древних сказаниях говорится о нем и его- не вернувшемся из путешествия сыне. Один из членов экипажа выскакивает на берег и тут же рассыпается в прах — "будто века пролежал в могиле". Бран понимает, что на самом деле в мире людей прошли века, и, рассказав собравшимся о своих приключениях, отправляется в обратный путь — в Землю Женщин.
Мотив двух разных систем отсчета времени в двух разных мирах не раз повторяется в мифах кельтов Ирландии, а тема сказочных путешествий дала начало более позднему циклу повествований святого Брендана.
С культом душ умерших были связаны также места захоронения, в особенности те, с которыми связывали биографии мифических и полумифических героев, в особенности богов первых двух поколений. Старинные курганы и кладбища назывались "сид", а мифические обитатели подземного мира, в который можно было попасть через гробницы (а иногда через пещеры), назывались Эс Сид — "народ сид". Когда бог подземного сида, МИ-ДИР, похищает у короля Эхеда супругу и забирает ее к себе, муж отправляется в сид, находящийся внутри холма, и, после схваток с темными силами, отвоевывает жену.
Как мы уже указывали, верования кельтов, связанные с загробной жизнью, были не слишком последовательными, однако некоторым образом можно их упорядочить. Некоторые умершие после смерти сохраняли черты своей личности. К таким избранным прежде всего относились те, чья смерть была необычной, чем-то схожей со смертью богов или великих героев.
В первую очередь к таковым относились люди, умершие от заразных болезней. Таким людям ставились специальные надгробия под названием тамлахта. Особое надгробие ставили всем тем, кто пал в бою либо в боевом поединке, являвшемся одним из видов божьего суда. К избранным относились и те, кто умер от руки божьей за нарушения табу или клятвы, а также утопленники; одна из наиболее богатых гробниц была возведена для покойного короля Дату, погибшего от удара молнии. Вообще, наибольшие шансы "заполучить" необычную гробницу — а значит, вести "индивидуальную" загробную жизнь — имели короли, друиды и филиды. Возможно, на развитие ирландской мифологии, получившей славных героев, повлияло и то, что к избранным относились и умершие от несчастной любви. О такой паре рассказывается в мифе, повествующем о влюбленных, чьи сердца разорвались от •боли, когда им сообщили ложные известия о смерти возлюбленного.
Все случаи необычной смерти делали такую смерть как бы обрядовой, свершившейся в результате божественного вмешательства, отчего умершие становились героями мифов и легенд, развивавшихся, обогащавшихся, с веками превращавшихся в литературные шедевры.
Богом, отвозившим души умерших на острова океана, был Мананнан, сын Лера, показавший Брану во время его путешествия дорогу к Земле Женщин.
Был еще один .способ попасть в страну мертвых — быть посвященным в тайные знания, которыми обладали друиды, филиды и великие волшебники. Целью таких путешествий было приобщение к высшей ступени знаний, что было уделом тех, кому удалось опробовать ягод Рябины Знания и Вдохновения. Эта рябина росла над ручьем, роняя в него ягоды, окрашивающие воду в красный цвет. Живущие в ручье форели поедали эти ягоды, и тот, кто съедал такую рыбу или пил воду из ручья, постигал высшие знания. А если священная форель случайно уходила из своих вод, ком.у-то' удавалось поймать и съесть ее, то такой счастливчик также приобщался к таинствам высших знаний.
Рябина Знаний является особым видом Древа Жизни. Ветви ее символизируют лозу — раздвоенную с одного конца палочку, которой и поныне пользуются лозоходцы в поисках воды, а иногда и скрытых сокровищ. Легенда гласит, что людям, отправлявшимся в мир иной, боги-проводники давали такие раздвоенные рябиновые веточки. Избранным считался тот, кто, пользуясь веточкой, находил в стране мертвых источник жизни. В этом случае "счастливчик" уподоблялся божеству и мог общаться с живыми людьми."
"В мире мифов и легенд" В.Н. Синельченко, М.Б. Петров
Самая ранняя запись о празднике, которой мы обладаем, была найдена в календаре Колиньи, кельтском лунном календаре, написанном на бронзовых табличках и найденном в восточной Франции сотню лет назад. Календарь, датированный примерно 1-ым столетием нашей эры, написан на латыни и был найден вместе со статуей римского стиля (которую одни авторы называют статуей Аполлона, другие статуей Марса). Однако авторы использовали гэльский язык, а система датирования лишь немного походит на римские модели, подразумевая, что этот календарь представляет собой выжившую местную традицию, поддержанную местным духовенством. Детальное обсуждение календаря невозможно в рамках данной статьи, но для нас будет достаточно упоминания о том, что здесь год состоит из двенадцати месяцев, разделенных на две группы, одна возглавляется месяцем, который назван SAMON (Samonios), а другая месяцем под названием GIAMON (Giamonios), и что названия этих двух месяцев напрямую связаны с терминами " samos " - "лето" и "giamos" - "зима" (ср. гэльский "samh" - "лето", "geamh" - "зима"; уэльский "haf" - "лето", "gaeaf" - "зима"). Дата Самона (SAMON) определена как TRINVX SAMO SINDIV, что определенно может быть переведено, как "Trinouxtion Samonii sindiu", т.е. "Трехвечерний период Самониоса [-] сегодня". Это одна из немногих дат в календаре, которой дают определенное название, свидетельствуя в пользу ее важности, как священного праздника; и очевидно, что от названия Самони происходит современное название Samhain (Самхейн, Самайн, Саунь...). Разумно предположить, что Trinouxtion Samonii был одной из самых важных дат в ритуальном календаре кельтов.
Мы должны обратить внимание читателя на тот факт, что, поскольку Календарь Колиньи не дает никаких намеков на то, что его месяцы сопоставимы с месяцами римского календаря, у нас нет никаких доказательств того, что он соответствует структуре современного года, и по этому поводу спорит огромное количество ученых. Самый неясный пункт, конечно, это то, что Самон относится к лету и было бы естественным предположить, что месяц с этим названием возглавит летнюю половину года; причем многие из ранних интерпретаций Календаря Колиньи соглашаются с этим утверждением. Однако в живой кельтской традиции, праздник Самайн, несмотря на его название, символизирует начало зимы. Хотя этот факт не исключает возможность того, что континентальные друиды просто пользовались другой терминологией, многие практики сегодня признают силу живой традиции и празднуют Самониос в октябре/ноябре.
Что же в итоге означает название праздника? Здесь мы вновь сталкиваемся с противоречием. Традиционная интерпретация, первоначально предложенная в средневековых глоссариях и все еще поддерживаемая носителями языка, гласит, что имя означает "конец лета", как комбинация "samh" - "лето" и "fuin" - "окончание, сокрытие". Очевидно, что это ложная или народная этимология, так как мы знаем, что самая ранняя форма слова (Samoni-) имела другую структуру, но важность современного значения слова для живой традиции не позволяет нам просто так отказаться от этой версии. Хотя филологи не смогли доказать, что вероятным индоевропейским значением суффикса "-oni" было "конец" (суффикс этот, между прочим, встречается по крайней мере в названиях трех других месяцев Календаря Колиньи), это не страшно: существует несколько других суффиксов, встречающихся в старом кельтском, которые выделяются из простой индоевропейской этимологии, хотя их значения не вызывают сомнений. Важно учесть то, что в ритуальном контексте кельтского года, Самайн явно соотносился с "концом" или "сокрытием" Лета, Светлой Половины года. На современных гэльских языках праздник называется Samhain (Ирландия), Samhuinn (Шотландия) и Sauin (о. Мэн). Ночь, в которую начинается праздник (Oiche Shamhna в ирландском, Oidhche Shamhna в шотландском гаэлике, Oie Houney в мэнском), является апогеем празднества. Бретонские языки называют праздник именем, означающим "Начало Зимы", заимствуя латинский календарный термин, который обозначает первый день месяца ( Calan Gaeaf в уэльском, Kala - Goanv в бретонском, Kalann Gwav в корнуэльском), но верования и практики, связанные с ним, напрямую пересекаются с теми традициями, которые мы встречаем в гэльских странах, и помогают нам открыть пан-кельтскую теологию Самайна.
Разделение года на две половины в календаре Колиньи, связанное с летним и зимним периодами, очень ярко отражается в народной традиции кельтов, где годовой цикл состоит из темной половины, которая начинается в Самайн (1-ого ноября), которой противопоставлена светлая половина, которая начинается в Бельтан (1-ого мая). Ритуалы, проводимые в Самайн и Бельтан тесно связаны друг с другом и доказывают, что эти два праздника имеют свои параллели, но также что они посвящены противоположными силам, властвующим в течении года. То что является явным и активным в светлой половине, сокрыто и бессильно в темной, и наоборот. Этот принцип выражается в известном утверждении о том, что вещь, которая исчезает в нашем мире, сразу появляется в мире ином, и на этой почве даже появилось предположение, что "летнее" название Самайна первоначально предназначалось для того, чтобы объявить начало лета в Ином Мире!
Так или иначе, абсолютно точно лишь то, что Самайн отмечал начало одной из половин ежегодного цикла, в то время как Бельтан отмечал начало другой половины, и оба они могли быть рассмотрены как своего рода "Новый Год". В древней Ирландии Верховный Король во время праздника провозглашал начало нового года для своего двора (и, символически, для всего народа Ирландии) известным ритуалом в Таре, но в близлежащем Уснехе, священном центре, который друиды рассматривали как своеобразную противоположность Тары, именно в Бельтан начинался главный ритуальный цикл. В обоих случаях гасили и вновь зажигали священные огни, хотя в Самайн это происходило на закате, а в Бельтан - на рассвете. Бельтан был временем открытия и расширения, Самайн - временем сбора и закрытия, и для скотоводов, которыми, собственно, и были кельты, эта символика выражалась в выпасе рогатого скота на нагорных пастбищах в Бельтан и их возвращение в стойла в Самайн.
Какая из этих двух дат больше заслуживает титула "Кельтского Нового Года"? Хотя оба праздника связаны с началом цикла, Самайн открывает цикл во тьме и нет никаких сомнений в большей значимости тьмы в кельтской традиции. В " De Bello Gallico " Юлий Цезарь обращает внимание на то, что кельты отсчитывали свой ежедневный цикл начиная с заката ("spatia omnis temporis non numero dierum, sed noctium finiunt; dies natales et mensum et annorum initia sic obseruant, ut noctem dies subsequatur" - "они измеряют время не количеством дней, а количеством ночей; они празднуют дни рождения и начала месяцев и лет таким образом, что день следует за ночью "), и это подтверждено более поздней кельтской практикой. Тьма приходит раньше света, потому что жизнь появляется во тьме лона, все вещи берут свое начало в плодородном хаосе, который скрыт от рационального разума. Таким образом, год начинается с его темной половины, вынашивая светлую половину, как семя, пребывающее в темноте земли, хотя невидимые силы роста Иного Мира, дающие ему жизнь, уже пришли в действие. Момент смерти - вхождение в сокрытую тьму - это первый самостоятельный шаг, необходимый для возобновления жизни.
Эта ассоциация смерти с изобилием обеспечила теологическую основу для большого количества праздников конца урожая, отмечаемых многими культурами на всей территории Евразии. Подобно Самайну, эти праздники (например ритуалы поминовения предков в славянских странах и Vetrarkvold - скандинавский праздник) связывают успешное возобновление сельскохозяйственного цикла (после периода зимней "смерти") с примирением человеческого царства и страны мертвых. Мертвые ушли из этого мира в исконный хаос мира иного, где берет корни все изобилие нашей земли, но они все еще связаны с людьми узами рода. Люди надеялись, что усиливая эти связи в тот момент, когда естественный цикл проходил через пункт собственной смерти, они получат власть над силами роста, которые возвращают душу из смерти обратно в жизнь. Царство Смерти было союзником Племени в Ином Мире, таким образом силы творения, запертые в глубинах Земли, служили потребностям человеческого общества. Они были, выражаясь кельтскими понятиями, "человеческим" факторов в царстве Фоморов.
В девятом и десятом столетиях Церковь "назначила" свои ритуалы на 1-ое и 2-ое ноября. Первая дата была объявлена Днем Всех Святых, когда наиболее духовно сильные личности христианского мертвого мира (Святые) призывались для того, чтобы увеличить жизненную силу человека тем же образом, что и в дохристианский период. Вторая дата, День Всех Душ, была добавлена (сначала как практика монахов-бенидиктинцев, начиная приблизительно с 988 г. н.э.) как своеобразное расширение этой концепции, включив в себя призвания мертвых членов семейств и местных общин. Под покровом определенно христианского обычая сохранились более древние обычаи почитания предков.
Наиболее традиционные кельтские общины поддерживают с колесом года особую связь, которая превращает их самих в часть важных событий, происходящих в семействе, как например рождение детей, свадьбы и похороны. В Ирландии до сих пор можно встретить "seomra thiar" ("западную комнату", "западное место"), часть дома (часто просто укромный уголок или альков) посвященный мертвым членам семейства. Объекты, которые ассоциируются с мертвыми родственниками (старые фотографии, трубки, драгоценности и т.д), разложены на полке или столе, и все как один они указывают в направлении солнца, уходящего на запад, направляя мертвых в их путешествии в Ином Мире.
Ритуалы Самайна предназначались для плотного общения с мертвыми, используя способы, которые в кельтской традиции использовались для того, чтобы укрепить социальные связи в особом священном контексте всеобщего празднества. Разделение пищи в торжественном контексте ("между богами и смертными") распределяло общие и личные обязанности между всеми участниками. Приглашение мертвых на такое пиршество призывало живых помнить и почитать своих предков, в то время как мертвые, возвращаясь в мир живых, узнавали о благосостоянии их живой семьи.
На Самайн, в момент смерти года, этот и Иной мир были равны друг другу, границы определений исчезали, не существовало никаких преград между мертвыми и живыми, так что и те и другие могли свободно собраться в определенном месте, чтобы разделить ритуальный ужин. Отдельные кельтские общины сохранили великое множество различных обычаев, связанных с тем, как изначально отмечался этот праздник: все еще можно увидеть некоторые искаженные элементы этих верований в современных городских поверьях, типа вечеринок Хэллоуина или "испуга-или-угощения". Большинство обычаев, однако, можно разделить на две большие группы. Первая - некоторое количество продовольствия откладывалось исключительного для мертвых. Мертвые, как считалось, присутствовали среди нас, будучи невидимыми; двери и окна оставлялись открытыми, чтобы облегчить им вход в дом. Иногда какую-нибудь пищу (обычно это были пироги) готовили специально для мертвых; иногда часть пищи, которую ели живые, откладывали специально для умерших. Самый классический пример этого обычая (который также встречается в Ирландии и Шотландии) - boued Anaon ("пища хозяев мертвых"), традиция, распространенная в Бретани. Anaon (слово похоже на Annwn, уэльское название Иного Мира; это конечно же дохристианский термин) - хозяева духов предков, которые обычно описываются как существа, жаждущие хлеба насущного из мира живых. Большое количество пищи откладывали специально для их пиршества, и она должна была оставаться нетронутой никем из живых в течении всего ритуального периода. Съесть пищу мертвых (даже если человеку ужасно хотелось есть) считалось ужасным кощунством: после смерти человек, совершивший этот проступок, превращался в вечно голодного призрака, которому запрещалось есть на пире в честь Самайна вместе с остальными жителями Аннуна.
Второй вид традиций, связанных с Самайном, напротив, поощряет возвращение предложенной пищи в общество живых, таким образом укрепляя социальные связи между людьми и духами. Самый распространенный пример второй традиции - уэльсский обычай cennad y meirw ("посольство мертвых"), подобные традиции распространены по всему кельтскому и экс-кельтскому миру. Здесь, в то время как состоятельные члены сообщества устраивают щедрые пиры в своих домах, бедняки отождествляют себя с сообществом мертвых, и идут от двери до двери, чтобы потребовать пожертвований от имени предков. В каждом доме им дают немного пищи, которая была отложена для духов. Первоначально участники шествия надевали маски, чтобы таким образом отказаться от своих мирских социальных ролей и более убедительно представить образ мертвых. Отказывать в пище кенадону (участнику шествия) по любой, даже уважительной причине, считалось актом непочтительности, который влек за собой возмездие в форме разрушения собственности . Здесь мы можем увидеть корни происхождения "уловки" нашего современного Хэллоуина, хотя в настоящее время этот обычай в значительной степени потерял свой прежний уровень.
Общее пиршество, конечно, это нечто большее, чем просто разделение пищи. Мертвые желают не только поесть, еще их нужно развлекать. Различные игры, связанные с празднованием Самайна, сильно изменяются от общества к обществу, но в основе их всех лежат общие темы. В то время как молодые люди участвуют в ритуализированных играх, старшие сплетничают, вспоминая все важные события прошлого года, которые были бы интересны мертвым, все еще интересующимся делами живых. Часто кажется, что сами игры имеют определенные связи с мифологией смерти и загробной жизни. Во многих из них используются яблоки - отчасти, конечно, потому что это один из плодов, которые собирают последними, и таким образом яблоки легко доступны в это время года. Но здесь мы также видим отголоски роли яблок в поверьях о смерти: в ирландской традиции место в Ином Мире, где мертвые собираются на праздник, называется Эмайн Аблах ("рай яблок"), его уэльсский аналог - Аваллон. Некоторые шотландские игры включают испытания водой и огнем, двумя главными элементами, из которых сотворен мир. Испытание водой - знакомое всем испытание с использованием ведра воды и яблок, которые надо оттуда достать. Во время испытания огнем, участники пытаются откусить кусочек от яблока, которое, привязанное к палке, проносится над горящей свечой. Похоже, что это прямое указание на мифы об испытаниях героев душами мертвых во время их путешествия в Иной Мир - основа многих верований, которые, к сожалению, дошли до нас лишь частично, хотя основная концепция путешествия и испытаний реконструирована довольно хорошо. Познание опыта мертвых было одним из способов подтверждения связи между мертвыми и живыми и баланса сил смерти и возрождения в Ином Мире, согласно его законам.
В то время как мертвые переносились ближе к миру живых при помощи обряда формального разделения пищи, людям также было нужно принести жертвы Духам Земли, чтобы вознаградить их за их помощь во время периода Урожая и пополнить их энергию роста в то время, когда они начинали подготовку к новому жизненному циклу. С Самайна период "перемирия", который начинался на Лунасу, официально заканчивался, и плоды, приходящие из почвы (особенно дикие зерновые культуры) больше нельзя быть собирать безнаказанно. Детей в кельтском обществе предупреждали о том, чтобы они не ели последние ягоды, которые еще можно было найти на придорожных кустарниках, потому что "фейри" или "дьявол" сделали их опасными для человека. Позволив человеческому обществу пережить время жатвы, дав спокойно расти зерновым культурам и отойдя в сторону, чтобы дать людям собрать Урожай, силы царства Фоморов теперь имели право на дар крови, возрождающей жизнь; И Самайн был временем, когда рогатый скот, который не должен был пережить зиму, пускали на мясо. В исторические времена этой датой был Мартинмас (11 ноября), конечно отчасти потому, что имя святого, давшего имя этому празднику ( Mart ), в переводе с гэльского означает "рогатый скот, отмеченный для резни". Уже в 1830-е гг., когда Авлоф О'Салливан описывал некоторых из этих обычаев в своем известном дневнике, этот день был понят им как ритуал "потери крови". Другие источники также указывают, что в это же время в домах могли проводиться жертвоприношения с использованием крови, которой окропляли каждый угол, чтобы защитить дом от злых магических воздействий.
Возобновление социальных связей с мертвыми и кормление Духов земли были ритуальными средствами обеспечения безопасного будущего. В то время как Самайн (и сама смерть, которую восхвалял этот праздник) был очевидным концом цикла, он же был и началом нового. Поскольку все воистину новое проистекает из хаотической свободы и жизни Иного Мира, новый цикл мог быть открыт только после уничтожения всех старых структур - также, как момент смерти уничтожает наше "Я" в этом мире, позволяя новым энергиям Иного Мира побудить нас к новой жизни. Как и в прочих подобных праздниках многих культур, во время Самайна некоторые виды социальных волнений и беспорядков активно поощрялись, поскольку считалось, что они усиливают влияние Иного Мира в этой точке годового цикла. Обычаи, происходящие из мира культурных ценностей – особенно те, которые относятся к социальному уровню или поведению, соответствующему роду занятий - нарушались с особым удовольствием. Старшим семейства или представителям высших классов общества можно было выказать свое непочтение. Переодевание в одежду другого пола было одним из наиболее широко распространенных и популярных способов выражения упразднения социальных категорий. В некоторых районах Уэльса в этот день можно было встретить группы молодых людей в женской одежде, которые назывались gwrachod ("хаги" или "ведьмы"), они бегали по окрестностям, творя всяческие бесчинства и беспорядки.
Но весь этот хаос, конечно, был лишь прелюдией к возвращению на землю порядка. Структуры которые были разрушены, должны были быть обновлены, чтобы направить новую энергию от Иного Мира в нужном направлении. Тогда как местные общины имели свои собственные различные методы ритуального возвращения порядка (часто через гашение и разжигание огней и костров), более сложные церемонии проводились религиозными специалистами в священных центрах территории, от имени всего населения. В дохристианской Ирландии ритуал Тары, сосредоточенный на Верховном Короле и его роли опоры для государства, был способом обновления мира на Самайн. Ирландский текст под названием Suidigud Tellaig Temra (Основание Дома Тары) описывает ритуальные предметы первой необходимости и содержит мифологическую часть, которая объясняет символику ритуала (хоть и с несколько христианским аспектом), в то время как Джеффри Кетинг, исследователь традиционных ирландских знаний, живший в 17-м столетии, дает нам дополнительные объяснения некоторых из его элементов. Начиная непосредственно с Земли, как сущности, принимающей участие в ритуале, которая представляла собой квадрат, именно поэтому Тара, рассматриваемая в контексте этого ритуала, представляла собой "четырехстороннее пространство". Каждое из направлений было связано с одним из трех функциональных классов общества (и с божеством, которое было покровителем определенной функции). Юг определенно был посвящен силе Земли и Богине, которая отдала свою энергию для осуществления социальных функций. Великий Король занимал центр ритуального пространства, в то время как вокруг него, строго согласно своему общественному положению, выстраивались представители этих четырех областей. Таким образом, когда Новый Год наконец наступал, магическое сердце Ирландии фактически представляло собой модель абсолютного порядка в стране. Общество объединялось в торжественном пиршестве, посредством которого крепли социальные связи и все уголки страны извлекали выгоду из влияния этого ритуала. Начало нового цикла возвещалось зажжением огня не в Таре, а в Тлахтге, которая символически представляла южную область Мунстера в пределах центрального царства Великого Короля. Это было место, где Тлахтга, дочь мифологического друида Маг Руита, умерла после того, как была изнасилована "сыновьями Симона Мага" (которые хотели заполучить ее знания и таланты, унаследованные от отца) и родив трех сыновей от трех разных отцов. Современная версия этого мифа очевидно искажена, и все же мы все еще можем заметить в этом образе лик Богини Земли и ее трех "функциональных" супругов. Ассоциация праздника с исключительно "женской" южной четвертью может объяснить такой обычай: в некоторых Уэльсских и Шотландских общинах ритуал Самайна (подготовка церемониальной пищи и т.д.) должен был проводиться девятью женщинами (в отличие от девяти мужчин, проводящих обряд Бельтана).
Какова роль богов в этой критической поворотной точке ритуального года? Так как фактически все наше знание ритуальных практик кельтов происходит из уже христианизированных обществ, упоминания богов, которым действительно поклонялось население, довольно редкие и косвенные. Однако некоторые из историй, сохранившиеся в фольклоре и средневековой литературе, приподнимают завесу тайны над богословием этого праздника. Такие образы, как например герой Диармайт, убитый боровом после его романа с Грайне, женой Финна Мак Кумала; или образ дикого Мирддина, приходящего из леса со стадом оленей, чтобы убить любовника своей жены, проткнув его парой своих рогов; или образ Гвин ап Нудда ("Белого сына Творца Туманов"), сражавшегося с Гвитир ап Грейдалом ("Гневным сыном Зноя") каждый Calan Mai (Бельтан) "до самого судного дня", за руку их общей возлюдленной Креддилад; и образ фения, живущего среди дикой природы от Бельтана до Самайна и в своем доме от Самайна до Бельтана - все эти образы составляют один образ некоего божества, изменяющего свой статус по отношению к Богине Земли в ответ на смену сезонов по оси Самайн-Белтан. Общим знаменателем этих мотивов по всей видимости является фигура бога с оленьими рогами, традиционно упоминаемого как "Кернуннос", чья мифология имеет определенные связи с легендами о фениях и чьи атрибуты в символической форме отображают как смену сезонов, так и взаимодействие между природой и культурой. Рога - сезонное явление: они будут сброшены зимой, чтобы вновь начать расти в конце зимы, полностью обретя свой прежний вид в разгар весны. В терминологии шотландского гаэлика, месяц, предшествующий Самайну, называется Damhar (damh-ghar, "оленья колея"), потому что в это время, когда происходили сражения оленей во время сезона спаривания, незадолго до потери их рогов, рогатый бог, несомненно, точно так же сбрасывал свои рога (вот почему некоторые его статуи, как например одна фигура из монастыря Св. Германа, содержат отверстия для сменных рогов). Важный символический смысл этого атрибута в кельтской ритуальной символике также подтвержден традицией юго-западной Бретани - там пекутся сдобные пироги, называемые kornigou ("маленкие рожки"), которымиотмечают приход зимы. Из многочисленных вариаций мифа можно сделать вывод, что рогатый бог отделен от своей богини-супруги (которая выбирает себе другого любовника) в течение светлой половины года, когда он живет как отшельник в дикой местности и носит свои рога; но с наступлением темного сезона его конкурент уходит и он может возвратиться в объятия своей супруги в Ином Мире. Вряд ли является совпадением тот факт, что "bonnag Samhna" (вновь шотландский гэлик) - пирог Самайна - приготовленный специально для ритуала женщинами, управляющими пиршеством Самайна, нарекается именем какого-нибудь известного "рогоносца". И мы слышим эхо того же самого мотива (как это часто бывает) на другом конце индо-европейского мира, в ритуальном календаре Индии, где на Дивали (Dipavali), Праздник Огней, который обычно празднуется примерно тогда же, когда и Самайн, Лакшми, богиня изобилия и благосостояния, оставляет своего супруга Вишну (который засыпает в это время), чтобы на время возвратиться к своему первому мужу, Кубер, жирному богу материального богатства.
Богиня земли также, изменяет свою внешность в это время: ее "плодородная часть" отступает в Иной Мир, где она может соединиться со своим супругом в начале творения нового ежегодного цикла (в Ином Мире - лето, которое является нашей зимой), но в нашем мире остается только ее "Фоморский" аспект, делая землю бесплодной и враждебной человечеству. В горах Шотландии это время называют сезоном Каллех Бер, чудовищной ведьмы, которая блуждает по холмам, принося дурную погоду, в то время как в Уэльсе мы слышим о Хуче Ддуе Гутае ("бесхвостой черной свинье"), которая скрывается в темноте. Тем не менее все они являются аспектами одного и того же существа, многоликой Кормилицы, от которой все мы зависим, которая, подобно всему сущему, должна пополнить себя в чередующиеся периоды действия и отдыха, и которая уходит - как должны поступить все мы - во тьму и смерть, чтобы найти там источник истинного возрождения.
@темы: обряды и традиции, ирландские кладбища, поверья и приметы, загадки и мистика некрополей, Ваши пальцы пахнут ладаном (поэзия, отрывки из романов, рассказы), Прогулки с Бароном (Мифологические образы Смерти), Haunted