La douleur passe, la beauté reste (с) Pierre-Auguste Renoir
Еврейские кладбища Нижнего Новгорода
Начинаем наше заочное путешествие по историческим кладбищам Нижнего Новгорода. Сегодня наш путь начнётся с улицы Белинского, которая раньше называлась Напольной и долгое время являлась границей старого Нижнего. Впервые контур этой магистрали появляется на плане города 1839 года. За ней располагались общественные выгонные земли – проще говоря, пастухи гоняли туда скот. Тут же настроили частных кирпичных заводов: на отшибе, ведь по тем временам это было очень огнеопасное производство. В 1866 году вплотную к Петропавловскому и Лютеранскому кладбищам приставили лесные склады. Неподалёку от них в середине XIX века образовалось старое еврейское кладбище. Теперь от него осталось одно лишь воспоминание.
Одним из главных преступлений христианства перед человечеством, как считаю я, является тот дух ненависти и нетерпимости, которым церковь – католическая в большей, православная и протестантская в меньшей мере – дышала по отношению к евреям, обвинив их в не совсем корректном поведении во время известных событий первых десятилетий нашей эры. Вплоть до конца позапрошлого века официальное имя этой нации было «жиды» (в украинском языке и по сей день так). Недаром демократы, противоставляя себя православным обскурантам, укоряли их:
«Не братства вами дух владеет, / А демон рабства и вражды:
Для всех евреи суть евреи, / Для вас евреи суть жиды».
Екатерининская, а потом александровская и николаевская государственная политика была однозначно направлена на всяческое притеснение евреев, попавших в состав Российского государства в основном в придачу к мирно отошедшим к нам при разделах Польши восточноевропейским территориям. Православная церковь как огня боялась распространения еврейского влияния на остальное население страны, поэтому было придумано держать «малых сих» в большой резервации: были очерчены области, где евреям разрешалось проживать: она получили название «черты оседлости».
Бюрократическая империя связывала быт и самоуправление евреев всяческими запретами и указами, ограничивала еврейские суды и школы, забирала еврейских мальчиков в армию в качестве кантонистов. Лишь в конце 1850-х – начале 1860-х годов вне черты оседлости было разрешено проживать евреям – купцам первой гильдии, выпускникам высших учебных заведений и ремесленникам, а также бывшим николаевским солдатам и их потомкам. В результате этого послабления образовываются еврейские общины в Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Казани и некоторых других крупных городах.
По данным книги Б.М.Пудалова «Евреи в Нижнем Новгороде» (вышла в 1998 году), в нижегородских архивных делах первые упоминания о евреях относятся к 1820-м годам, когда власти разрешили им временно приезжать в великорусские губернии по торговым делам – без прав поселяться здесь надолго. В 1822 году на ярмарку в село Богородское Горбатовского уезда (ныне г. Богородск) приехали могилёвские мещане, хорошо говорившие по-русски. Помимо закупки кож эти еврейчики смутили ум местного крестьянина Василия Ивановича Горохова, убедив его из Библии, что Иисус Христос – никакой не мессия и даже отдалённо не похож на спасителя, а настоящего мессию ещё ждать да ждать. Горохов всерьёз задумался о том, чтобы бросить православие и перейти в иудаизм. Как только об этом стало известно церковным властям, гостей-пропагандистов тотчас же выслали назад в Белоруссию, а доморощенным богоискателем вплотную занялись батюшки-катехизаторы. На память потомству о тех далёких событиях остался том уголовного дела.
Постепенно в город, обзаведшийся собственной Ярмаркой, просачивались беженцы 1812 года, всевозможные бродяги, колодники, торговцы, проезжие авантюристы, многие из которых действовали под личиной поляков или литовцев, под вымышленными именами. Когда всё сразу стало можно, в городе образовалась небольшая еврейская община во главе с раввином Ицкой Подиско (умер в 1901 г.). Примерно тем же периодом можно датировать и появление в городе старого еврейского кладбища. Неутомимый исследователь истории нижегородского еврейства Липа Грузман в своей книге «Еврейские тетради» приводит его точнейший адрес: под фундаментами домов № 45 и 47 по улице Белинского. Б.М.Пудалов приводит адрес немного по-другому: «в районе современных улиц Генкиной и Ломоносова, у перекрёстка улиц, где теперь фабрика «Чайка», ближе к оврагу».
Видимо, попервоначалу оно представляло собою клочок неблагоустроенной земли с холмиками без крестов – как известно, иудеи этот символ не очень жалуют. Из архивных бумаг мы знаем, что в 1876 году оно впервые за свою историю было благоустроено стараниями первого казённого раввина Нижнего Новгорода, которого звали Борух Заходер. В 1905 году этот человек тоже попал туда – больше было некуда. В 1884 году туда из Канавина были привезены для захоронения истерзанные тела жертв единственного в истории Нижнего еврейского погрома, статью о котором наша газета опубликовала в мае 2006 года. В том же 1884 году состоялось первое моление в новопостроенной нижегородской синагоге.
Евреи Нижнего Новгорода конца XIX века жили обособленно от русских, и было их, надо думать, немного. Больше не разрешали: каждую Ярмарку полиция проверяла бумаги на разрешение приехать и торговать у всех попадавших в её поле зрения евреев – и если у кого-либо они оказывались не в порядке, таких торговцев безжалостно высылали из города, с опубликованием этого факта в газетах. Не брезговала полиция и ночными облавами-проверками, и тщательным рассмотрением кляуз православных соседей на невесть как просочившихся в город евреев. Видимо, здорово боялись власти, что в довершение к старообрядцам под влиянием иудейской пропаганды в городе возникнут ещё и стихийные кружки «жидовствующих» (т.е. отвергающих отдельные христианские догматы, заменяя их еврейским взглядом на богословские вопросы). Такое на Руси один раз уже было, в средние века: сталинская историческая наука, боясь самого слова «жидовствующие», представляла это идеологическое движение под именем «московско-новгородской ереси». Чтобы не нарваться на полицейский окрик, на лишнюю проверку небескорыстного городового, члены общины старались держаться в тени, никак не выдавая своего присутствия на страницах газет. Не было принято у них и печатать и некрологи. Первому еврею, о котором мы имеем точное упоминание, что он был похоронен на своём моноконфессиональном кладбище, фамилия была Минкин, и скончался он в 1895 году. Первым «еврейским» некрологом Нижнего было сообщение о кончине через два года крупного по тем временам коммерсанта Григория Абрамовича Поляка.
За первые два десятилетия ХХ века мне удалось собрать около полусотни некрологов нижегородских евреев, большинство из которых не содержат никакой информации о заслугах и статусе покойного, кроме семейного: муж, брат, жена, сын такого-то. Довольно много среди них гимназистов, причём не все они скончались собственной смертью. Видимо, среди еврейского бомонда тогдашнего Нижнего было принято давать детям неплохое образование. В 1917-1918 годах на Еврейском кладбище погребаются тела многочисленных евреев-беженцев из западной губернии, в частности, из той же Могилёвской, которые бежали сюда от наступающего воинства кайзера. Из более-менее видных евреев назовём кончины раввина Блюмштейна (ум. в 1902 г.), владельца аптеки Абрама Призанта (ум. в 1912 г.), преподавателя музыки в Дворянском институте Вольфа Кожевникова (ум. в 1913 г.), основателя первой частной лечебницы Ефима Сыркина (ум. в 1916 г.), инженера-механика Бориса Бернштейна (ум. в 1919 г.), врачей Марка Евнина и Семёна Надельмана, скончавшихся в 1919 г. на борьбе с эпидемией тифа. Как самых замечательных евреев можно назвать родителей Якова Свердлова – мастера по изготовлению печатей Мовшу Израилевича и его супругу Гиту-Лею. Для русских они соответственно были Михаилом и Елизаветой. И ещё – типографского наборщика Израиля Моисеевича Пинуса, убитого черносотенцами в июле 1905 года: у нас в городе тоже были своеобразные «июльские дни».
На рубеже веков, чтобы не возить трупы на лодочке через Оку, для проживавших в Заречной части города было открыто ещё одно еврейское кладбище в Канавине: единственным его следом является некролог некоей Фрейды Годы Каган из газеты 1916 года, где указано, что похороны должны были состояться на «Канавинском еврейском кладбище». Мне лично кажется, что имелся в виду еврейский сектор на Канавинском Напольном кладбище, но это не доказано.
Как явствует из изучения старой прессы, захоронения на Еврейском кладбище на Белинке проводились примерно до конца 1920-х годов. Когда-то там даже, в условиях острейшего жилищного кризиса, жили и живые люди – так, в № 227 «Коммуны» за 1924 г. пропечатано о налёте бандитов на жилище некоего Израиля Яблика, домом которому в условиях жесточайшего квартирного кризиса было еврейское кладбище. Хочется думать, что всё-таки обитал он на первом этаже, а не на минус первом. Трогательное единение живых и мёртвых вообще в традициях наших земляков – читатель уже знает, что чуть ли не до хрущёвских времён при Крестовоздвиженском кладбище ютились монашки, и вскоре узнает, что на Старообрядческом – настоящем Бугровском – кладбище в старину гнездилась целая община приверженцев этой веры, всерьёз готовившаяся к свержению советской власти.
В «год великого перелома» советская власть впервые положила глаз на полубесхозные, ввиду большой убыли населения за революционные и послереволюционные годы, кладбища. Были у иудеев склепы или нет – история умалчивает. Мне лично кажется, что нет: их религия делает упор на соблюдение многочисленных мелочных предписаний при захоронении тела – зато когда еврей захоронен, по нему только изредка нужно приходить читать «кадиш» – заупокойную молитву – и больше он ничего не потребует. Попробуйте найти в Ветхом Завете упоминания о загробном мире, рае, аде или о чём-нибудь подобном. Не найдёте, даже при желании. Даже за деньги, и то не найдёте. Позднейшая литература разъясняла, что веровавшие иудеи после смерти якобы попадают в Шеол, в место, где совершенно ничего нет – и там постепенно растворяются в божественной пустоте. Иллюзией бессмертия иудаизм, как мы видим, не страдает – эту штуку философы изобрели уже в позднейшие времена.
Еврейское и Лютеранское кладбища в 1920-е годы оказались в центре района жилой застройки и угрожающе придвинулись к жилищам живых, навлекая на себя газетные перуны коммунистических журналистов. В 1929 году, перед началом массового сбора покойницкого металлолома, власти предложили населению перерегистрировать могилы, чтобы выяснить, кто из наследников старорежимных богатеев ещё остался жив, кого, в принципе, можно было бы посадить или «пощупать» обыском. Собрание для «граждан, имеющих могилы родственников» на еврейском кладбище, было назначено на 26 мая в час дня, причём оно начиналось с шутовской фразы «Граждане евреи!», набранной в газете жирным шрифтом. Предыдущее собрание евреев было в 6 часов вечера 15 января 1928 г. и было посвящено вопросу срочного ремонта разобранного на дрова кладбищенского забора.
В 1930-е годы, когда для атеистической власти не стало «ни иудея, ни эллина», нижегородских евреев хоронили вперемешку с русскими мертвецами в Нагорной части на «Бугровском» кладбище по улице Пушкина, в Заречной части – на кладбище «Красная Этна», основанном в 1934 году. В 1938 году, в связи с переполнением «Бугровского», было открыто муниципальное кладбище «Марьина Роща», где для приверженцев иудаизма отвели свой отдельный сектор – и даже построили свою особую сторожку, отличную от православной, на входе.
В военную пору, как представляется, население ограничивалось деревянными крестами и временными памятниками, а года с 1947-го начинается массовое производство надгробий и отдельных элементов к ним уже из современных строительных материалов, в т.ч. гранита и мрамора. Недостаток наличности население научилось тогда компенсировать повальным воровством памятников с дореволюционных кладбищ, сопровождавшимся сошлифовыванием и замазыванием всего лишнего, о чём мы уже писали. До 1937 года случаи подобного переиспользования «барских» памятников были единичны - видимо, тогда вывозить бесхозные монументы в утиль позволялось лишь государству. В 1939-1949 гг. в Нижнем Новгороде кражи стали массовыми, и именно среди евреев. В результате старый сектор еврейского кладбища на «Марьиной роще» буквально заставлен сотнями таких дореволюционных гранитных и мраморных надгробий, на которых всё русское и всё православное истреблено под корень. Мастера-шлифовщики сороковых либо соскребали всю ставшую ненужной надпись, оставляя после себя шероховатый прямоугольник или квадрат, нанося новые данные на полированный бок старого монумента – либо изощрялись во вписывании новых данных в межстрочные пространства уничтожаемых старых. Шли в ход и виньетки, и всевозможные украшения, и цветочки с завитками, и каббалистические крючки – в это время в Горьком существовала целая мастерская, если не сеть мастерских, обслуживавшая воров чужих памятников, в первую очередь почему-то евреев (на русских секторах даже 1940-х годов, даже на «Марьиной роще», с 1938 года сделавшейся главным кладбищем захоронения умиравших горожан, таких памятников мало). Промышляло этим население исключительно Нагорной части города – в Сормове, на Автозаводе и на «Красной Этне», бывших тогда далёкими задворками, подобных художеств практически нет.
Обеспечив тогдашнее еврейское население квартирами для загробной жизни, советская власть с чистым сердцем могла снести намозолившее глаза старое еврейское кладбище на Белинке. Это было сделано в 1951 году, желающим перезахоронить прахи предложено было это сделать своими силами и на свой счёт. На то, что иудаизм считает любые манипуляции с прахами или с костями страшнейшим грехом, напрямую запрещённым Торой, никто не посмотрел. Кто хотел, перекопали кости родных на «Марьину Рощу» - кто этого не сделал, на месте могил их близких прошли землекопы (экскаваторов ещё не было) и вырыли котлованы под фундамент. Куда дели полуистлевшие еврейские кости – неизвестно, думаю, что на свалку. Так что жители домов № 45 и 47 по улице Белинского могут быть спокойны – герань на их подоконниках не завянет: все останки начисто ликвидированы; живите и радуйтесь.
В деле безудержного сноса еврейских древностей наши родные большевики перещеголяли даже фашистов. Передо мной статья из берлинского журнала “ NBI ” № 44-1988. Называется «Доброе место». Стоит в Берлине, в микрорайоне Вайссензее, старое еврейское кладбище. Гитлер его снести не успел, слишком большое, и времени ему не хватило. Оставшиеся без родных могилы, - пишет журнал, – требуют приложения комсомольских рук. Не в плане мародёрства или вандализма – а несколько в другом аспекте. Ведь во всей ГДР после Холокоста осталось меньше тысячи этнических евреев – кому о чужих могилах заботиться ? А это, кстати, крупнейшее еврейское кладбище Европы (115 тысяч «посадочных мест», 42 гектара), и сохранёно оно должно быть, подчёркивает журнал, в память о погибших в печах Освенцима.
Впервые пришли туда немецкие комсомольцы в 1965 году – и с тех пор ходят ежегодно. Убирали кустарниковые заросли, чистили щёткой и мылом древние камни. Представители синагоги проводят обзорные экскурсии. А с 1967 г. над кладбищем взял шефство хемницкий политех. «Раньше мы понимали ужас Холокоста лишь умом, - рассказывали студенты, - а теперь ещё и сердцем». «Это – прекрасная прививка от возможности повторения погромов в грядущем», - объясняли в комитете комсомола.
Продолжается разрушение бывшего Еврейского кладбища, следы от которого остались лишь на пожелтевших планах и в воспоминаниях стариков, и поныне: около трикотажной фабрика в 1995 году строили очередную девятиэтажку, и из котлована выкопали множество костей и черепов. Вы думаете, куда их дели?! Ах, лучше не спрашивайте…
Теперь еврейских секторов у нас в городе четыре: на «Марьиной роще», на «Красной Этне» и на Румянцевском кладбище. Все они давным-давно переполнились и закрыты. Новых не открывают – по моим наблюдениям, евреев после 1990 года хоронят вперемешку с православными, заменяя на типовых табличках шестиконечный крест на шестилучёвую «звезду Давида». Раньше, при советской власти, еврейские сектора были самыми благоустроенными – эти люди имели достаточно средств, чтобы заказывать своим близким красивые и нестандартные памятники. Году в 1995-м ситуация переломилась до в корне наоборот: теперь еврейские сектора самые загаженные, заваленные листьями и ветками, заросшие деревьями и кустами. Людей там почти не встретишь, подзахоронения почти не производятся и убираться на могилах некому – как в Берлине: большая часть представителей этой нации, осознававших себя евреями, выехали ещё при Ельцине. Вместо посетителей на еврейский сектор захаживают хулиганы: в июне 2000 года, когда проход со стороны гаражей ещё не был намертво заварен железными решётками, на «Красную Этну» повадилась местная молодёжь, как потом выяснилось, по дороге на купанье и с купанья. От нечего делать недоумки изгилялись над «смешными» нерусскими фамилиями, а затем принялись валить памятники, отчего некоторые из них падали на цветочницы и разбивались. Это продолжалось около недели, покуда всё это безобразие не заметили кладбищенские землекопы: ведь обычные посетители на еврейский сектор никогда не заходят… Что тут началось! Нас показали не только по местному телевидению, но и по Первому каналу, и даже по телевидению Израиля. В город посыпались звонки: что там у вас?!
Милиция тотчас же заняла засаду на входе на «еврейскую» дорожку – но сделала это крайне неумело: их спрятанную в кустах машину было видно от самого входа. Участковые добились большего: поскольку в погромах принимали участие почти все подростки посёлка, особой тайны из этого не делалось – все участники «купательной» акции вскоре были выявлены и выловлены. Судить малолеток было нельзя, и порешили на том, что их родители скинулись и в рекордные сроки привели все могилы в порядок, присобачив цементом отколотые куски на прежнее место. Так это всё пребывает и доныне.
На рассвете ельцинской эры там же, на еврейском секторе «Красной Этны» другие, видимо, недоумки, завели моду 20 апреля, в день рождения бесноватого фюрера, развлекаться на еврейском кладбище, оставляя после себя кострища и свастики. С ними тогда удалось справиться тоже сравнительно быстро – на одну ночь выставлялись милицейские засады, которые доходчиво объясняли малолеткам, какие срока у нас предусмотрены за разжигание национальной розни. Я лично гулял по этому кладбищу с детства, и ни одной свастики там никогда не видел. Беседу же милиции с молодёжью я сам лично наблюдал в апреле 1995 года, схоронившись за куст.
Больше в области специальных еврейских секторов на кладбищах нигде нет, кроме крохотного участка в городе Дзержинске, где после 1990 года никто своих родных не хоронит. Во всех прочих географических точках современные еврейские могилы, особенно если они дисперсно раскиданы промеж русских, ничем, кроме фамилий, не отличимы от последних. По вышеуказанным причинам старые еврейские памятники у нас в области не сохранились, новые же весьма колоритны и интересны. Дело в том, что на надгробных памятниках 1940-1960-х годов родные старались продублировать данные на погребённых на еврейском языке; видимо, тогда он ещё не окончательно вышел из употребления; затем это делать перестали. Или же перевелись мастера, способные правильно и без ошибок изобразить семитские буквицы. Когда я был студентом, эти загадочные надписи настолько заинтриговали меня, я быстро выучил еврейский алфавит – это совсем несложно, всего около 30 букв – и ходил по кладбищу, наслаждался, дешифровывал восточные знаки.
Оказалось, что фамилии евреи пишут на языке идиш, где что как пишется, то так и читается. Имена же и отчества – на языке иврит, где большинство гласных на письме опускается, а звучание согласных сильно разнится. Например, «Лев Моисеевич» будет по-еврейски «Лейб бар Мойше», а с сокращениями это будет написано: «Лб бр Мше». Если кому интересно, походите по «Красной Этне» и примените своё знание еврейской азбуки для конкретного дела: студенты Лингвистического университета, это прикол для вас.
Для прочих любителей кладбищенских прогулок, «готов», ведьм, сатанистов и приверженцев культа Сета сообщаю точную развединформацию. Еврейский сектор «Марьиной Рощи» интересен для некротуриста абсолютно всем – старинными мраморными и гранитными экс-православными монументами, занятными фамилиями, обилием выдающихся в первой половине ХХ века нижегородцев, преимущественно врачей. Обратите внимание на деревянную сторожку: рядом с ней должна висеть копилка с надписью «Цдака» (милостыня). Слазьте рукой, проверьте, сколько там денег. Для остальных шепну на ушко: их там нет. Обратите внимание на техники семитского сбивания православной символики, на национальную специфику (орнаментика и пр.). Найдите могилку 14-летней Натальи Дмитриевны Бирман – дочери владельца крупной мебельной фирмы и местного политика, погибшей в конце августа 2000 года. Наша газета писала о тех событиях – перед началом учебного года супруги Бирман с двумя дочерями поехали с собственным шофёром в Москву за покупками. На обратном пути шофёр в темноте, на скользкой дороге, не справился с управлением – и в результате из двух сестёр Бирман в живых осталась одна. Если не жалко, поставьте на мраморное надгробие женские туфельки: по городу ходит легенда, что девушку по каким-то нам непонятным религиозным соображениям похоронили босой, и с тех пор по ночам она в виде призрака ходит по ночам по кладбищу и жалобно плачет, изрезав нежные девичьи ножки в кровь о битые бутылки. Ей многократно ставили эти самые туфельки, но призрак не уходит… Здесь же вы сможете лицезреть установленный в 1995 году на средства еврейской общины скромный памятник евреям – жертвам Холокоста и сталинских репрессий.
«Изюминками» еврейского сектора на «Красной Этне» являются уже упоминавшийся нами памятник врачу Идельсону, надгробие какого-то пожилого еврея с символикой «пальцы веером», хорошо видный с центральной дорожки, и бюст Сонечки Чапрак, скончавшейся в 1987 году студентки-дочери главы еврейской общины нашего города Эдуарда Чапрака. Знающие люди объяснили мне, что «пальцы веером» – это благословение, которым потомки Аарона по окончании молебна благословляют свою паству. Делать так имеют право далеко не все, а лишь лица, имеющие безукоризненную, уходящую на тысячелетия в глубь веков генеалогию. Один из них навеки упокоился на «Красной Этне». Это уже не городская легенда, а научный факт - парочку подобных я видел в Москве.
Бюст Софьи Чапрак, изваянный из мрамора на профессиональном уровне, установлен на гранитную колонну. Для советского времени, когда всё это было сделано, он казался немыслимо красив и оригинален – аналогов ему нет в Нижнем и до сих пор. Видимо, семейство Чапрак как-то оказалось причастно к традициям оформления кладбищ нашей северной столицы, где такие бюсты попадаются десятками (не исключено, что часть их похищена с дореволюционных дворянских могил).
Еврейский сектор загородного Румянцевского кладбища, где, по-видимому, хоронили рядовых «совков», ничего особого из себя не представляет – кроме, опять-таки, одной могилы 1995 года, где захоронена девочка-подросток, погибшая от ожирения. Эта могилка расположена в глубине квартала и является самой благоустроенной: она выложена плитками, рядом поставлена скамеечка. Первые годы после захоронения безутешные родные буквально заваливали насыпь игрушками, а в последующие годы одну за одной приносили и сажали на лавочку кукол, не поленившись шить им шубки – чтобы куклам не было холодно. Они же взяли себе за обыкновение навязывать на соседнюю берёзу цветные шёлковые ленточки, как язычники на Алтае.
***
Лютеранское кладбище Нижнего Новгорода
Старшее поколение нижегородцев хорошо помнит, что относительно ещё недавно, лет сорок назад, центр города украшало ещё одно кладбище – Лютеранское, Немецкое или Евангелическое: называли его тогда по-разному. Сегодняшний наш рассказ – о его печальной истории.
В Россию с чемоданчиком, из России — на тарантасе
Найти то место, где оно некогда было, не непросто, а очень непросто – так на совесть потрудились над нашим с вами любимым городом большевистские градостроители. Было это кладбище относительно небольшим, занимало в лучшие времена площадь в 1175 квадратных сажен, и единственное в городе содержалось тогда в образцовом порядке. Это к вопросу о порядке в Германии и бардаке в России. Как мы видим, пусти немца в Россию, у него тоже будет порядок; пусти россиянина в Германию, у него тоже будет бардак с крысами и тараканами. Дело, видимо, не в уровне доходов, а в убогом менталитете самой запьянцовской в мире нации. У немцев всё с ярлычками, всё по полочкам, русский берёт широтой своей души, не качеством, а, в основном, количеством. Видимо, потому, в расчёте на немалые наши природные, материальные и духовные богатства, и тянуло немцев в Россию. Сюда они приезжали с чемоданчиками, отсюда – на собственных тарантасах.
Сперва путь им был разрешён лишь в Архангельск – морские ворота допетровской эпохи, да в столицу, где была в годы оны расположена немецкая Кукуйская, она же Лефортовская слобода. О быте её и нравах любой заинтересованный читатель может узнать из весьма поучительного романа Алексея Толстого “Пётр Первый”. Одержимая православной спесью допетровская Русь немчинов не очень жаловала – по крайней мере, держалась по отношению к ним настороженно. “Лекарь, с Каменного моста аптекарь”, неизменно побиваемый толстой палкой, в петрушечном фарсе являлся одной из ключевых шутовских фигур. А о действительном отношении русского народа к гостям из-за моря свидетельствует само слово “немец”: ведь это не название нации германцев, а показатель оценки – человек немой, не наш, не умеющий разговаривать по-славянски, а значит, вроде бы как вообще безъязыкий.
Посланцы императоров Священной Римской империи полезли вверх и вниз по Волге и Оке как только проезд по ним немного расчистился от татар и разбойников. Путешественники и дипломаты, купцы и лекари сопровождали караваны как своих соотечественников, так и наших земляков. Голландец Корнелиус Витсен, англичане Джильс Флетчер, Джером Горсей, немец Адам Олеарий проехали и проплыли по Руси, оставив потомству карты, описания и гравюры. Надо ли говорить, что когда Пётр Великий прорубил немыслимыми усилиями «окно в Европу», в него хлынули не столько русские за рубеж, сколько иностранцы в Россию – немцы в первую голову. И им было никак не миновать великого волжского торгового пути вместе с Макарьевско-Нижегородской ярмаркой.
Швед не пережил потери денег
С собою иностранцы приносили в глубокую провинцию элементы западной культуры. Основатель первой нижегородской аптеки, Эвениус, был немцем; наличие в нашем областной научной библиотеке некоторых западноевропейских книг XVI-XVIII веков, имеющих владельческие записи, неоднозначно свидетельствует о том, что они были завезены сюда иностранцами, и лишь впоследствии по одной переходили к русским читателям.
Что касается лютеранских кладбищ, то здесь ранние сведения о них скудны. Первым скончавшемся у нас иностранцем, которого мы знаем по имени, был некий Иоанн Гебель, гессенский немец. Он отошел в мир теней в 1859 году и, скорее всего, был похоронен в нижегородской земле. Ведь не в Гессен же его везти, правда ? Первым из тех, про кого точно известно, что он “приземлился” именно на Лютеранском кладбище, а не где-либо ещё, был Рудольф Фёдорович Бер, по-русски он был бы Медведевым. Как сообщил “Биржевой листок”, последним днём жизни этого германца было 5 января 1877 года. В 1885 году к единоверцам присоединился голландец Михаил Корнилович Албертс – что он делал в наших краях, теперь уже вряд ли разобраться.
Косвенно о посещении лютеранами нашего Нижнего Новгорода и Ярмарки может служить старая криминальная хроника. Так, в 1881 году после потери денег в сарае повесился 49-летний швед Карл Александр Лёнстрем, в 1890 году от разрыва сердца у нас умирает финский швед Адольф Фердинанд Стёнстрем, в октябре 1869 года в Оке тонет финн Фёдор Матвеевич Пулби, а через два года возникает нужда похоронить жену финна Амалию Мален. Свою роль в пополнении Лютеранского кладбища сыграли и прибалты: в 1871 году в Оке утонул 5-летний сын латыша Индрик Яннизведе, а в июне 1885 года в Сормове спьяну утоп молодой эстонец Роберт Штрантман. Валом повалили сюда прибалты-беженцы в годы первой мiровой войны: в ноябре 1915 года у нас вешается латыш Фридрих Вильгельм Янау, в январе 1916 года умирает латыш Андрис Бризуль, а 14 июня 1917 года в Оке тонет Эдуард Перкон, конторщик завода «Новая Этна» (теперь «Красная Этна»), эвакуировавшийся к нам вместе с заводом из Риги.
В советские годы латышей-беженцев сменяют красные латышские стрелки – никому на Руси не родные жестокие садисты, которых большевики натравливали на русских именно в силу их безродства: чужих женщин и детей разве будет жалко? Немало их «тусовалось» по городу и в 1920-е годы – в частности, местные газеты даже изредка печатали объявления об их митингах, перевыборах и прочих совещанках… на латышском языке. Хоронили эту публику на Лютеранском, благо место позволяло: в октябре 1918 года туда отправили землемера Якова Берзина, в 1921 г. старого большевика Карла Адамовича Петерсона, заведовавшего при городском райкоме партии отделом по делам национальных меньшинств; в 1926 году партфункционера Якова Пуре, а через пару лет – его матушку; в феврале 1927 году бывшего латышского стрелка Жана Максимовича Полякова, видимо, изрядно обрусевшего. После Отечественной войны вся эта публика, носа не казавшая в буржуазную Латвию, всё-таки отбыла к родным пенатам: по крайней мере, на нынешних нижегородских кладбищах я латышей что-то не встречал, если не считать полковника КГБ Латвии Эдуарда Хербертовича Петерсона, 1929 года рождения, скончавшегося 29 июня 1997 года в селе Подлесово Кстовского района.
Идею погоста «Дружба народов» спустили на тормозах
Примерно в середине XIX века вопрос о нужде в лютеранском кладбище встал перед городскими властями в полный рост. Делаем вывод, что до той поры единичных покойников-немцев клали где-нибудь на задворках Петропавловского погоста. По плану городского обустройства от 1 февраля 1845 года предполагалось устроить шесть кладбищ (два православных, старообрядческое, единоверческое, лютеранское, еврейское) в едином комплексе, соединённых в единый паралеллограмм и расположить их в районе села Высокова. Однако почему-то это решение было отложено навсегда – хотя голоса в пользу высоковского плацдарма раздавались ещё лет двадцать. Неправославные задворки Петропавловского кладбища со временем получили особый статус, отмежевались от соседа и завелись собственной оградой. Так в Нижнем повелось специально лютеранское кладбище – штука, имевшаяся не в каждом дореволюционном губернском городе.
Кстати, католического погоста в нашем городе так никогда и не создали. Католиков погребали частично на Петропавловском, частично на Лютеранском кладбищах. Конкретно на Лютеранском семейные могилы имели фамилии Сосонко, Завойских, Бучинских, Васбуцких, Зюлковских, Скирмунтов, Каменских, Родзевичей, Вильбушевичей и некоторых других. Все они были поляками. Фамилии Шарпье, Алкур, Ларетей и некоторые другие напоминают католиков-французов.
Расположено “Немецкое” кладбище было впритык (в 4-х саженях) к Петропавловскому, в сторону площади Горького. За немецкими могилами имелся прекрасный уход, территории вполне хватало для всех погребаемых (по дюжине примерно человек, не больше, ежегодно), поэтому никакие могилы за его историю не перекапывались, старые кости никогда не ворошились. Как только огороженное место закончилось, кладбище просто закрыли.
Как мы узнаём из “Волгаря” № 318 за 1903 год, между Петропавловским и Лютеранским кладбищами был проход, достаточно широкий для того, чтобы ассенизаторы могли сливать там своё “золото”, а грабители – подстерегать неосторожных жертв. Как показывают немногие чудом уцелевшие экземпляры “иностранных” надгробий, надписи на них выполнялись преимущественно на немецком языке. Функционировало кладбище примерно до Великой Отечественной войны, с которой началось гонение на всё немецкое и в тылу тоже – в частности, в августе 1941 года в одночасье была ликвидирована с вывозом населения вся автономная область немцев Поволжья: кремлёвский тиран опасался, как бы прожившие по полторы сотни лет среди русских потомки саратовских колонистов не ударили бы в тыл Красной Армии.!
В немецких склепах прятались... дезертиры
Обращает на себя внимание полное отсутствие постояльцев нижегородского Лютеранского кладбища, угодивших туда в результате уличных драк, перепоя, ночных пожаров и прочих криминальных эксцессов. Зато среди немцев был достаточно высок процент самоубийц. И это тоже понятно: лишить себя жизни не по пьяни может лишь человек философски мыслящий, да и огнестрельное оружие до революции не у всякого босяка в кармане болталось.
Немцы любили склепы: что тут говорить… Здесь скорее всего играл роль фактор стремления к стабильности: если, скажем, у семейства Зевеке или Мюнтеров завёлся личный склепчик – это значит, что на этой земле обосновались они надолго, здесь их новые корни. Насколько я понимаю, ради праздного любопытства похлопать по торцу дедушкин гроб (такая мода была во Франции, Литве и Польше) в склепы наши лютеране не лазили, отпирая массивные железные двери склепов лишь только когда в том была насущная нужда.
Всё это было, как вы понимаете, варварски разграблено в годы Великой Отечественной войны: уж наша пропаганда расстаралась, чтобы всё немецкое на несколько лет тыловые советские люди возненавидели лютой ненавистью. Есть в газете “Moscow News”, № 42 за 1992 год, весьма примечательная статья «Мёртвые и живые» Марины Бирюковой – про то, что стало с немецкими кладбищами АО Немцев Поволжья после того, как этих самых немцев Поволжья оттуда централизованно вывезли в Казахстан. Десятилетиями старинные немецкие памятники расхищались, распиливались полукустарными саратовскими мастерскими на блоки мрамора и гранита, из которых делали современные, более модерные надгробия – с другими фамилиями, естественно. Склепы разорили ещё в войну, а после войны там укрывались дезертиры.
Когда Хрущёв повёл борьбу с частнособственническими фазендами, селяне, как сговорившись, откармливали в склепах личных хрюшек. Но судьба всякого басурманского склепа, хоть под Нижним, хоть под Саратовом, рано или поздно одна – быть доверху засыпанным всяким хламом и дрянью – тем более, что протестантская вера, в отличие от православной, не только не препятствовала, а наоборот, поощряла захоронение с телом любимого усопшего всяческих драгоценностей – серёг, перстней, обручальных колец, шейных крестов, цепочек, даже часов. Делалось это отчасти из того соображения, что никто из живых не стал бы пользоваться чересчур личными вещами покойника – и отчасти, чтобы покойник в гробу выглядел более презентабельно при прощании. Это от лютеран пошла по России традиция хоронить невест в свадебных платьях, а мужчин – в военных мундирах, камзолах и фраках, со шпагами, в пышности и в блеске. На Руси хоть невесте, хоть купчине, хоть старухе, положено было одно и то же – саван, венчик, свечи и покров с чёрной картинкой. Всё же прочее считалось от Лукавого.
Памятник немца приспособили для могилы иерея
Когда на соседнем Петропавловском кладбище бродили козы и дети, отдавались проститутки и пили босяки, на немецкой территории у входа сидел сторож и запоминал входящих. Старожилы вспоминали, что очень долго уже при советской власти кладбище было ограждено высоким зелёным деревянным забором, доски которого были положены внакладку – чтобы без единой щёлочки, и сторож-инвалид ещё сидел. Примерно до 1936 года кладбище сохранялось в порядке – затем же, после “спланирования” соседнего православного погоста летом 1937 года, градостроительный молох навис и над ним. Подкапываться под него тоже начали загодя: 15 июня 1929 года «Нижегородская коммуна» публикует слезницу, из которой явствует, что Лютеранское городское кладбище – где клали всего-то по дюжине гробов в год – тоже переполнилось, и его хорошо бы в целях общего блага закрыть. В 1938 году там было сооружено здание нынешней школы № 19 – по адресу улица Новая, дом № 36 – под которое пошла часть кладбищенской территории - но за оградой этого детско-юношеского учреждения «старорежимных» памятников было ещё много. В конце концов островок могил в центре понемногу благоустраиваемого города надоел, и в конце 1960-х годов власти прислали туда бульдозеры, которые сдвинули ножами плиты, открыв школьникам свободный доступ в давным-давно разграбленные склепы. Как вы понимаете, в газетах по этому вопросу царило полнейшее молчание. Предположительно, датой полной ликвидации бывшего Лютеранского кладбища можно считать 1968 год.
Видимо, немецких памятников было не так много, или они были не столь притягательны для мародёров, но на ныне сохранившихся погостах «трофеи» оттуда почти не попадаются. В качестве исключения назовём камни с именами шведки Анны Эриксдоттер Хагелин (1818 – 1871), и ординатора земской больницы Якова Генриха фон Кюлевайна (1860 – 1899), вывезенные кем-то на Бугровское кладбище, а также либавского немца Карла Фюрста (1822 – 1860), пригодившийся служителям культа Высоковской церкви. Там, в селе Высокове, включённом в состав города, все советские годы хоронили немногих оставленных Сталиным православных попов. Памятник Фюрста с немецкими надписями развернули задом наперёд и приспособили отмечать могилу иерея Иоанна Цветкова (1874 – 1945). Упомянем также фигурный обломок чугунного креста с немецким начертанием имени некоего Германна Нея (1842 – 1860), попавшийся мне в селе Ачка Сергачского района. Почти точно, что он вывезен из областного центра: в 1940-е годы население именно этого района, преимущественно татары, «эвакуировали» из города Горького бесхозные памятники. Высокий крест, некогда стоявший на могиле немки Паулины-Марии Кусс-Бендер (1841 – 1870), теперь можно обозреть на кладбище «Марьина Роща» над захоронением С.И.Хомякова, скончавшегося в 1944 году.
С баронессой Татьяной Николаевной Дельвиг, урождённой Бухгольц, скончавшейся в Ницце 12 марта 1890 года, и доставленной к нам хорониться 31 марта того же года на Лютеранское кладбище за много тысяч вёрст, вообще получился интересный казус. Её памятника на «Марьиной роще» никогда не было… покуда он не появился на могиле некоего С.В.Титаренко, скончавшегося 2 июля 2000 года! Что это был за человек, кем приходится баронессе, и где провалялся исторический монумент столько лет – я думаю, лучше всего прояснили бы нам родственники этого самого человека. Если это только не банальное мародёрство, тут попахивает интереснейшим историческим детективом!
Две могилы были перенесёны: студент Германн Ливен, самосжёгшийся в апреле 1899 года в знак протеста против монархическо-тюремного произвола, был вместе со своим памятником перезахоронен на Бугровском кладбище, почти рядом с могилкой Катюши Пешковой. Профессор и доктор медицинских наук, основатель высшего медицинского образования в Нижнем Новгороде Пётр Григорьевич Аврамов (1866 – 26.10.1928), по старому некрологу числившийся на Лютеранском кладбище, попался нам на Бугровском. Кто его туда перенес – власти или безутешные родные – нам неведомо. Два десятка лет назад я отметил себе в блокнотике место, где стоял дореволюционный мраморный памятник с могилы знаменитого в своё время нотариуса Александра Васильевича Олигера (1840 – 1910). Пару лет тому назад я захотел снова свидеться с ним – безрезультатно. Слава этого человека была столь велика, что не исключено, что его прах перенесли тоже.
Кого же не перенесли? Многочисленных Фрумов, Эвениусов, Менцманов, Кольбергов, Пфорров, Гётцев, Шульцев и прочих – около сотни разных фамилий – ничего узнать о которых не удаётся даже с привлечением спецлитературы. Прежде всего – и это является несмываемым позором для городских властей уже брежневской (!) эпохи – могилу старейшины нижегородских краеведов, скончавшегося в 1893 году Александра Серафимовича Гациского. Если когда-нибудь настанет пора поставить памятник этому человеку, чего он, несомненно, заслуживает – лучшим местом для него мог бы быть двор той самой школы № 19: а что, ведь не стеснялись же у нас в школьных дворах ставить мемориалы в честь героических пехотных дивизий?! Несомненно, хотелось бы, чтобы сохранились могилы инженера-архитектора Роберта Яковлевича Килевейна, покойника с 1895 года – и гимназического преподавателя, писателя и педагога Александра Фёдоровича Мартынова (1823 – 1906). О факте их захоронения именно на этом кладбище мы знаем из некрологов.
***
Нагорное кладбище у села ВязовкаБлиже к концу 1986 года место среди оврагов на Румянцевском кладбище, закончилось, поэтому для массового захоронения жителей Нижегородского и Советского районов тогдашние власти были вынуждены открыть очередной погост. Место для него подбиралось втихую, кулуарно, а столь знаменательное событие в истории города тогда ещё Горького никак не было обозначено в тогдашней прессе. Мысля в том же направлении, коммунистическое руководство распорядилось учредить новое городское кладбище опять-таки подальше от жилищ живых, да ещё не около трассы: как в воду глядело, какой на этом кладбище будет со временем порядок.
Подходящий участок отыскался около древнего села Вязовка, что по Арзамасской трассе. Чтобы пустить пыль в глаза, кладбище было решено назвать Нагорным, дескать, оно расположено на пригорке поодаль от речки Кудьмы. Время доказало, что такой выбор был, мягко сказать, глубоко ошибочен: само-то село Вязовка, имеющее, кстати, свой собственный, столетиями эксплуатирующийся погост, получило своё название ни от каких не от вязов, а от самой натуральной прикудьминской вязкой грязи - стоит только весною или осенью немного прогуляться по окрестным полям без высокой резиновой обуви, как всё становится ясным. Кстати, старинное его название было Вязилки; лишь в XVIII столетии народная молва сместила смысл от вязи (т.е. жижи) к вязам.
Сказано – сделано: городские коммунальщики немного потеснили окрестные сады, яблони и сливы от которых частично оказались на кладбищенской территории, провели посильную мелиорацию, опоясав прямоугольный участок поля хорошо забетонированным обводным каналом, а также накопав водоотводных траншей через всё кладбище. Заасфальтировали площадку при входе, возвели кирпичное здание конторы, и принялись хоронить покойников.
Добираться туда пешком не стоит даже пытаться – очень далеко, от края города километров десять. Если у кого нет собственного автомобиля, то из Щербинок-II мимо этого кладбища вполне исправно, раз в полчаса, циркулирует автобус маршрута № 208, с конечным пунктом назначения «посёлок Комсомольский». Билет в один конец стоит 15 целковых. Если же Вы не стесняетесь пройти триста метров вбок от трассы, то может быть, имеет смысл брать билет за 11 рублей до остановки «Сады» (что на Арзамасском шоссе) на любой из автобусов (до Богоявления, «Нижегородца», Каменок и пр., следующих в южном направлении).
Очень скоро двусмысленное название села сказалось на комфорте кладбищенских постояльцев: вырыть здесь ямку глубже, чем по пояс, без немедленного заливания её почвенными водами оказалось невозможно. Сомневающихся просим спуститься по тропочке к берегу одного из двух предусмотренных в проекте озёр и визуально оценить, на каком уровне от поверхности почвы располагается гладь воды. Внутренняя полость опускаемых в тяжёлую глину гробов заполняется дурно пахнущей жидкостью уже на вторые-третьи сутки после похорон, и, не имея возможности просочиться вглубь через глиняные пласты, застаивается конкретно там, где по идее, должно бы быть место вечного упокоения усопших. Попав под воду, тело не тлеет, а сохраняет свои формы, превращаясь в подобие куклы в натуральный рост. В годы активного пополнения Вязовского погоста экстрасенсы неоднократно отмечали необычное скопление движущихся ночных огоньков, паривших над полями и над шоссе. Видимо, это были зримые образы духов усопших, второпях похороненных ТАКИМ образом.
Кстати, есть на окраине «Вязовки» одна уникальная ловушка на прохожих, такие до этого я видел лишь в Сергаче. Устанавливается она так: в грунт вкапывается длинная и толстая, метра три-четыре, метр в диаметре, бетонная труба. Нижняя её часть, естественно, заполняется почвенными водами. Затем убираются все торчащие над поверхностью стенки, а вокруг выращиваются крапива и репьи. Провалиться в такую ямку для пьяного, или кто движется впотьмах, или для животного – верная смерть.
Как-то сразу повелось, что складывали в Вязовку тела лишь тех наших земляков, которые недавно появились в городе и не успели ещё обрасти родственными могилами – равно как и тех, которые не имели денег и связей, чтобы за «барашка в бумажке», вовремя сунутого соответствующему должностному лицу, упокоиться где-нибудь подальше от вязей и вязов. Одним словом, как Сибирь для Руси, Вязовка на десять лет стала для нижегородских покойников местом вечной посмертной ссылки, где замотанные рвачкой, работой и семейными дрязгами родные будут не часто их навещать. Сюда не заедешь попутно с работы, сюда надо собираться специально, на полвыходного. Большинство могил кладбища содержатся именно в таком состоянии, как будто навещают их по разу, по два за год. Количество же живых вязовских посетителей Вы сами сможете оценить, приехав туда в ясный и тёплый воскресный денёк: тогда как у въезда на другие погосты личная автотехника выстраивается рядами, здесь одновременно пребывает с десяток, не больше, кучек посещающих. Что поделаешь: ссылка она и есть ссылка, пусть даже и посмертная.
Фамилию первопохороненного в Вязовке человека история не сохранила: его (или её) покосившийся деревянный крест за два с лишком десятилетия утратил не только опознавательные знаки, но и всякую видимость приличия. Второй стала некая Валентина Анатольевна Мирошник, 1933 года рождения, скончавшаяся 26 сентября 1986 года. После неё похороны тут, квартал за кварталом, стали производиться чуть ли не ежедневно, окончившись осенью 1999 года, когда кладбищенские отряды дошагали до самой асфальтовой дороги на посёлок Комсомольский. При этом (в 1993 году) стройные ряды могил шутя перескочили через бетонированную канаву, первоначально обозначавшую границу кладбища, выросшего против планировавшегося в два раза. На рубеже нового тысячелетия стало очевидно, что кладбище это, будь оно хоть трижды Нагорное, из-за отдалённости популярностью среди населения не пользуется, что найти желающего сидеть по ночам сторожем в такой дали затруднительно, что рыжая глина и подземные водотоки не лучшим образом влияют на посмертные судьбы захороненных там лиц, а также и окрестную экологию (на соседних полях продолжают выращивать злаковые культуры). Поэтому, несмотря на имеющиеся возможности расширения за счёт соседних полузаболоченных полей, его было решено без сожаления бросить.
Несмотря на удалённость от людского жилья и полузаброшенность, Вязовское кладбище никогда не пользовалось популярностью даже у мафии, чрезмерно расплодившейся в городе и в стране в 1990-е годы и постоянно нуждавшейся в нелюдном местечке для сокрытия криминальных трупов. Мафиози сделали свой выбор в пользу Нового Сормова, проводя нелегальные ночные похороны в тамошнем песке, а не в тутошней глине. Может быть, не хотели пачкаться, а может быть, виною тому пост ГАИ, разместившийся на выезде из города: наша семья часто ездит по этой трассе в деревню и хорошо знает, что именно у Ольгинского поста ГАИшники имеют обыкновение останавливать для проверки и досмотра показавшиеся подозрительными им автомобили.
Страшно представить, в каком виде содержались вязовские могилы в позднесоветские и раннеельцинские годы, когда похороны проводились тут каждый день. Я лично удосужился приехать сюда впервые в 1998 году, летом, когда кладбище почти закончило своё пополнение, а глина успела порасти сверху травой. Хоронили в тот год на одном, предпоследнем участке, среди яблонь и рябин бывших садов. Мне не повезло: только я собрался с пользой дела провести досуг, как попался на глаза компании… нетрезвых милиционеров в формах, собравшихся у одной из свежих могил помянуть безвременно ушедшего из жизни коллегу. Повелительным жестом подозвав меня на рандеву, один из пьяных стражей порядка барским жестом вытащил из кармана галифе мятую пятидесятирублёвку (тогда немалые деньги, ныне это было бы рублей двести) и протянул её мне:
- На, иди и купи себе еды, а тут не собирай ! – повелительно потребовал он, почему-то икая и запинаясь (я был небрит и одет как для дачи).
Когда я ответил, что я не бомж, не бродяга, а просто интересующийся с Автозавода (первым делом меня заставили назвать себя, адрес и даже домашний телефон), поддатое чудовище внезапно остервенело. Засунув купюру обратно в карман, краснорожий мужик заорал:
- Ну тогда просто дуй отсюда! Урод!!! Ну, кому говорю!!! Бегом!!!
Нехотя пришлось пробежаться до поворота: с пьяной милицией, да ещё при кобурах под рубашками, в любое время дня и в любом месте шутки плохи. Кто знает, насколько далеко простирается ментовское милосердие? Впрочем, это исключение: обычно на этом кладбище не то что наших заклятых друзей в погонах, а и попросту живого человека не сразу увидишь. Нет тут и сторожа: по моим многолетним наблюдениям, массивная железная дверь конторы запирается примерно в 4 часа пополудни, после чего на погосте кто угодно может делать что угодно: тут не водятся даже обычные для таких мест бездомные псы – видать, поразбежались с голодухи. Зато остатки от с корнем выкорчеванных позднесоветских памятников из нержавейки здесь налицо: наверное, поработали местные, вязовские, в качестве своеобразной мести горожанам за то, что уже четверть века как название их села стало ассоциироваться в общественном сознании именно с кладбищем и со стихийной свалкой неподалёку.
В плане поиска интересных могил в Вязовке, надо сказать, существует некоторая напряжёнка. Если сюда попадали мало-мальски видные нижегородцы, то не «своим ходом», а, как правило, «в приложение» к ранее захороненным тут менее примечательным родственникам. Из 29 попавшихся мне на глаза полковничьих могил только один военнослужащий – Григорий Сергеевич Токарев (20.02.1905 – 13.01.1988) – был закопан тут «сам по себе» в первые годы существования кладбища; остальные намного позже, рядом с жёнами или с родителями. Для убедительности одному из них – Николаю Алексеевичу Рожнову (18.09.1925 – 03.08.2004) вдобавок к портрету… принесли и положили на насыпь полковничьи погоны, за годы под открытым небом они покоробились и одеревенели, но звёздочки всё равно видно.
Кавалер ордена Ленина и трёх степеней медали «Шахтёрская слава» Сергей Тимофеевич Маслов (02.10.1928 – 22.08.1994) вырастил сына Николая, дослужившегося до майора. Прожил Николай Сергеевич Маслов всего 46 лет: в 2003 году он лёг рядом с отцом.
За три дня тотальной разведки я обнаружил захоронения заслуженного ветврача России Натальи Леонидовны Ширяевой (09.01.1944 – 06.09.2003), заслуженного изобретателя РСФСР Георгия Павловича Миронова (07.02.1924 – 04.04.2001) [на надгробии изображён силуэт корабля], профессора Василия Леонтьевича Конькова (23.01.1919 – 31.12.1997), могила которого практически заброшена, почётного радиста СССР Павла Мефодьевича Пидгайца (24.06.1927 – 15.01.1996).
Очень скромно оформлено захоронение Героя Советского Союза Кузьмы Антоновича Гаврилова (05.09.1922 – 10.09.1997), о высоком статусе которого я смог догадаться лишь по геройской Звезде на кителе на фото. Наоборот, понравилось мне оформление могилы некоего Григория Васильевича Крахмалина (04.09.1926 – 07.12.1991): вместо портрета покойного на надгробном памятнике изображены пограничный столб, орден Отечественной войны, медаль за боевые заслуги и одна из позднейших памятных медалей. Военного лётчика Сергея Николаевича Тиунцева (13.01.1952 – 14.12.1998), нестарого, в общем-то, человека, родные почтили следующими стихами:
Какая горечь: сердце рано отказало,
И истребитель в небо вновь взлететь не смог,
Но всё же в жизни этой ты успел немало,
Так пусть и в той тебе поможет бог.
Из эпитафий, собранных мною с Вязовского кладбища, мне понравилась ещё одна: на могиле 59-летней Марии Фёдоровны Бариновой (19.06.1929 – 28.04.1987):
Знаю: и весна зелёным пламенем / Не сожжёт тоски моей, поверь.
Как бы я шаги услышал мамины, / Как бы распахнул пред нею дверь.
Дуб к окну кривые ветви клонит, / Улица в холодной серой мгле… !
Вот теперь, теперь мы только поняли: / Мама, ты короткий праздник на земле!
Внимание постороннего наблюдателя при беглом знакомстве с этим погостом несомненно, привлекут две могилы: одного молодого парня, скончавшегося в 2000 году, нагробие которого, размещённое у центральной дорожки, украшено скульптурным художественно оформленным мраморным бюстом, до сих пор не разбитым и не осквернённым – и кореянки Ольги Трофимовны Ким (07.04.1926 – 06.09.2006), где на помпезном памятнике розового гранита она изображена в национальной расшитой цветами одежде на фоне гор. Рядом с нею ещё две-три корейских могилы: представители этой нации начали появляться в нашем городе в качестве эмигрантов из Казахстана, куда в своё время корейцы были выселены сталинскими властями с Дальнего Востока.
Для национальных меньшинств планировавшие Вязовское кладбище большевики предусмотрели создание двух национальных секторов – татарского и еврейского. Ни один из них не был заполнен до конца. Так и стоят эти кварталы полузахороненными; на свободных от могил участках буйно растёт жёсткая болотная трава. Схоронена в Вязовке даже одна цыганка по имени Патита (фамилия не указана). Был ей 41 год и ушла она в мир иной 15 февраля 1988 года. Судя по состоянию могилы, склеп ей едва ли устроили: грунт не тот, да и время было то зимнее, ещё советское, к замогильным излишествам имевших несчастье жить тогда в этой стране никак не располагавшее.
На могиле Жени Киреева (19.11.1981 – 23.08.2002) повешено… семь фотоовалов с портретами юноши в разных возрастах… и вдобавок к тому одно фото пока ещё живой матери. По два-три портрета одного и того же человека у нас на кладбищах можно встретить, такая же насыщенная иллюстративным материалом могила одна не только на город, но и на область. На ней также красуется надпись: “Последнее, что может мама сыну, любимому ею / По нити оборванной родословной и крови. / Прости ты, сынок, негодяев, / Прости и меня. Мама”.
Не откажешь в оригинальности и родным некоего Михаила Артемовича Кормщикова (02.02.1922 – 21.01.1991), которые украсили простенький памятник… приваренной к нему распрямлённой флотской поясной пряжкой с якорем. А вот Андрей Игоревич Платонов (12.06.1972 – 09.08.2008), видимо, был в жизни страстным автолюбителем: один из венков в свежевыкрашенной ограде подписан: “От соседей по гаражу”.
Не уснащено Вязовское кладбище могилами жертв массовых аварий, катастроф, лиц, трагические обстоятельства гибели которых в своё время обсуждал весь город. В этом плане самым примечательным я бы назвал скромное захоронение семейства Конновых: 46-летних Николая и его супруги Евгении, а также 19-летней Светланы, первокурсницы университета. 24 августа 1996 года они, будучи на даче, набрали в перелеске пластинчатых грибов, сварили их и съели. Среди даров леса оказался один экземпляр бледной поганки. Девушка погибла в мучениях уже наутро, в больничной палате, её отец пережил дочь на три дня, а мать – на три недели.
В случае с парным захоронением 35-летней Ларисы Яновны Банковой и её 5-летнего сынишки Димы, совместно ушедших из жизни 30 декабря 2001 года, мы, судя по всему, имеем дело с последствиями либо пожара в частном жилом секторе, либо автомобильной аварии. Взирает на нас с фотоовала Татьяна Сергеевна Никулина, родившаяся 17 января 1982 года и трагически ушедшая из жизни 17 сентября 1996 года. О том, как дружки убивали девушку, подробно рассказала 12 лет назад своим читателям газета “Нижегородские губернские ведомости”, снабдив материал целым пакетом фотографий.
Мать девятиклассницы из школы № 75 рано развелась с мужем и бросилась устраивать своё личное счастье. Дочь показалась мамаше временно излишней, поэтому Таню сослали на ПМЖ на Сортировку к бабушке. Девчонка озлобилась, связалась с шайкой молодых наркоманов, стала неряшливо одеваться, завшивела, принялась прогуливать уроки, выпивала, появлялась на занятиях с похмелья. Все запоздалые воспитательные меры результатов не давали: Татьяна по достижению совершеннолетия обещала сделаться редкостной оторвой.
Однажды Таня вместо уроков “догонялась” пивком на квартире у своего дружка Аркадия. Из этого состояния её вывела подруга Ирина, считавшая Аркадия своей собственностью. Все были навеселе, захотелось дополнительных развлечений. Чтобы неповадно было нарушать субординацию, Оксана с Аркадием сперва обстригли Татьяну наголо, затем же развесёлая компания молодёжи… отправилась полюбоваться на случайно приключившийся поблизости пожар. Подле пылающих сараев они повстречали поспешившего на огонёк их общего “друга”, временно неработающего Алексея, который “не отходя от кассы” обвинил Татьяну в имевшей место быть несколько ранее краже у него золотых украшений. Это было не в бровь, а в глаз: чтобы было на что веселиться, беззаботная девятиклассница уже не гнушалась мелкими кражами. Вскоре в заболоченном Сортировочном лесу “веселуха” продолжилась: Татьяну раздели, избили, а потом убили ударом ножа в шею. К обнажённому телу привязали кирпичи, пинками убедились, что оно действительно мертво, после чего столкнули в дренажную канаву. В таком виде девушку наутро и нашли грибники.
Оксану, Алексея, Аркадия и прочих участников лесного «пикничка», спокойно после выпивки дрыхнувших по домам, люди в форме подняли с постелей ещё непротрезвевшими. Все они быстро “раскололись” и дали нужные следствию показания. “В гроб Татьяну положили в наряде невесты”, “Гибель дочери заставила мать задуматься” – гласили подписи под газетными иллюстрациями.
Похожий случай: вечерком 16 апреля 2005 года на Автозаводе группа из четверых мончегорских молодчиков забила бейсбольными битами припозднившуюся Татьяну Валерьевну Дормидонтову, 22 лет: теперь её высокое надгробие чёрного гранита, хорошо видное даже из окна автобуса. Про это трагическое происшествие “Нижегородский рабочий” подробно писал в номере от 28 апреля того года. Добычей парней, трое из которых происходили из сельской местности, сделались кожаные пиджаки, ювелирные украшения, сотовые телефоны, а также… сапожки несчастной Татьяны и её выжившей подружки. Что они хотели делать с женской обувью, следователю они так и не сумели объяснить. Кстати, отметим: в Нижегородской области не зарегистрировано ни одного бейсбольного клуба, а продажа бит, особенно автолюбителям, растёт год от года.
Ещё одного из местных покойников, Геннадия Васильевича Земского (20.10.1964 – 22.07.1999), в своё время обойдённого вниманием прессы, родные почтили стихотворной эпитафией, из которой всё, в принципе, становится ясным:
“Он умер пляжною смертью / Без покаянья, в воде
Молю, чтобы в миг последний / Он всё же воззвал к тебе !
Забрав ты его, мой боже, / От худшего уберёг,
Чтобы души его светлой / Никто осквернить не мог.
Нашёл я в «Вязовке» могилы двоих старушек, перешагнувших столетний юбилей, что у нас является исключительной редкостью. Их звали Анна Павловна Безобразова (11.06.1898 – 14.06.1998) и Раиса Ивановна Соколова (02.09.1885 – 16.04.1993). Во втором случае возраст похороненной бабушки составляет 108 лет, что для нашего города есть замечательный результат, если, конечно, дело обошлось без ошибки.
Для эксперимента, осмотрев Вязовское кладбище с точностью до одной могилы, я подсчитал количество попавших туда детей в возрасте от двух до пятнадцати лет. Их набралось примерно поровну – 20 мальчиков и 18 девочек. Оказалось, что в этом возрастном промежутке дети умирали чаще всего в 5-6 и 14-летнем возрасте, тогда как менее всего в 3-х и 12-летнем возрасте. Самая большая детская смертность тут была отмечена в 1990 и 1991, а также в 1994 годах (по 4-5 случаев). Впоследствии, видимо, в связи с успехами медицины, она значительно сократилась и ныне (если не считать грудничков) составляет совершенно незначительную величину – кроме погибшего вместе с мамой пятилетнего малыша, за последнее десятилетие [правда, здесь тогда не старались много хоронить], попали всего два ребёнка: 14-летняя Надя Марычева в июле 2000 года и 10-летняя Вера Малюгина в сентябре 2007 года, последняя была единственным погибшим ребёнком из двух сотен заболевших от внезапно посетившей город прошлой осенью эпидемии менингита.
Совсем недавно, 3 сентября 2008 года, перед самым входом на кладбище, у центральной площадки, схоронили 18-летнюю студентку Викторию Вадимовну Модестову. Первые дни на могиле девушки сидел розовый медвежонок, а пространство внутри ограды было густо усыпано лепестками роз и хризантем. «Люблю, люблю, люблю» - было начертано на одном из венков.
Начинаем наше заочное путешествие по историческим кладбищам Нижнего Новгорода. Сегодня наш путь начнётся с улицы Белинского, которая раньше называлась Напольной и долгое время являлась границей старого Нижнего. Впервые контур этой магистрали появляется на плане города 1839 года. За ней располагались общественные выгонные земли – проще говоря, пастухи гоняли туда скот. Тут же настроили частных кирпичных заводов: на отшибе, ведь по тем временам это было очень огнеопасное производство. В 1866 году вплотную к Петропавловскому и Лютеранскому кладбищам приставили лесные склады. Неподалёку от них в середине XIX века образовалось старое еврейское кладбище. Теперь от него осталось одно лишь воспоминание.
Одним из главных преступлений христианства перед человечеством, как считаю я, является тот дух ненависти и нетерпимости, которым церковь – католическая в большей, православная и протестантская в меньшей мере – дышала по отношению к евреям, обвинив их в не совсем корректном поведении во время известных событий первых десятилетий нашей эры. Вплоть до конца позапрошлого века официальное имя этой нации было «жиды» (в украинском языке и по сей день так). Недаром демократы, противоставляя себя православным обскурантам, укоряли их:
«Не братства вами дух владеет, / А демон рабства и вражды:
Для всех евреи суть евреи, / Для вас евреи суть жиды».
Екатерининская, а потом александровская и николаевская государственная политика была однозначно направлена на всяческое притеснение евреев, попавших в состав Российского государства в основном в придачу к мирно отошедшим к нам при разделах Польши восточноевропейским территориям. Православная церковь как огня боялась распространения еврейского влияния на остальное население страны, поэтому было придумано держать «малых сих» в большой резервации: были очерчены области, где евреям разрешалось проживать: она получили название «черты оседлости».
Бюрократическая империя связывала быт и самоуправление евреев всяческими запретами и указами, ограничивала еврейские суды и школы, забирала еврейских мальчиков в армию в качестве кантонистов. Лишь в конце 1850-х – начале 1860-х годов вне черты оседлости было разрешено проживать евреям – купцам первой гильдии, выпускникам высших учебных заведений и ремесленникам, а также бывшим николаевским солдатам и их потомкам. В результате этого послабления образовываются еврейские общины в Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Казани и некоторых других крупных городах.
По данным книги Б.М.Пудалова «Евреи в Нижнем Новгороде» (вышла в 1998 году), в нижегородских архивных делах первые упоминания о евреях относятся к 1820-м годам, когда власти разрешили им временно приезжать в великорусские губернии по торговым делам – без прав поселяться здесь надолго. В 1822 году на ярмарку в село Богородское Горбатовского уезда (ныне г. Богородск) приехали могилёвские мещане, хорошо говорившие по-русски. Помимо закупки кож эти еврейчики смутили ум местного крестьянина Василия Ивановича Горохова, убедив его из Библии, что Иисус Христос – никакой не мессия и даже отдалённо не похож на спасителя, а настоящего мессию ещё ждать да ждать. Горохов всерьёз задумался о том, чтобы бросить православие и перейти в иудаизм. Как только об этом стало известно церковным властям, гостей-пропагандистов тотчас же выслали назад в Белоруссию, а доморощенным богоискателем вплотную занялись батюшки-катехизаторы. На память потомству о тех далёких событиях остался том уголовного дела.
Постепенно в город, обзаведшийся собственной Ярмаркой, просачивались беженцы 1812 года, всевозможные бродяги, колодники, торговцы, проезжие авантюристы, многие из которых действовали под личиной поляков или литовцев, под вымышленными именами. Когда всё сразу стало можно, в городе образовалась небольшая еврейская община во главе с раввином Ицкой Подиско (умер в 1901 г.). Примерно тем же периодом можно датировать и появление в городе старого еврейского кладбища. Неутомимый исследователь истории нижегородского еврейства Липа Грузман в своей книге «Еврейские тетради» приводит его точнейший адрес: под фундаментами домов № 45 и 47 по улице Белинского. Б.М.Пудалов приводит адрес немного по-другому: «в районе современных улиц Генкиной и Ломоносова, у перекрёстка улиц, где теперь фабрика «Чайка», ближе к оврагу».
Видимо, попервоначалу оно представляло собою клочок неблагоустроенной земли с холмиками без крестов – как известно, иудеи этот символ не очень жалуют. Из архивных бумаг мы знаем, что в 1876 году оно впервые за свою историю было благоустроено стараниями первого казённого раввина Нижнего Новгорода, которого звали Борух Заходер. В 1905 году этот человек тоже попал туда – больше было некуда. В 1884 году туда из Канавина были привезены для захоронения истерзанные тела жертв единственного в истории Нижнего еврейского погрома, статью о котором наша газета опубликовала в мае 2006 года. В том же 1884 году состоялось первое моление в новопостроенной нижегородской синагоге.
Евреи Нижнего Новгорода конца XIX века жили обособленно от русских, и было их, надо думать, немного. Больше не разрешали: каждую Ярмарку полиция проверяла бумаги на разрешение приехать и торговать у всех попадавших в её поле зрения евреев – и если у кого-либо они оказывались не в порядке, таких торговцев безжалостно высылали из города, с опубликованием этого факта в газетах. Не брезговала полиция и ночными облавами-проверками, и тщательным рассмотрением кляуз православных соседей на невесть как просочившихся в город евреев. Видимо, здорово боялись власти, что в довершение к старообрядцам под влиянием иудейской пропаганды в городе возникнут ещё и стихийные кружки «жидовствующих» (т.е. отвергающих отдельные христианские догматы, заменяя их еврейским взглядом на богословские вопросы). Такое на Руси один раз уже было, в средние века: сталинская историческая наука, боясь самого слова «жидовствующие», представляла это идеологическое движение под именем «московско-новгородской ереси». Чтобы не нарваться на полицейский окрик, на лишнюю проверку небескорыстного городового, члены общины старались держаться в тени, никак не выдавая своего присутствия на страницах газет. Не было принято у них и печатать и некрологи. Первому еврею, о котором мы имеем точное упоминание, что он был похоронен на своём моноконфессиональном кладбище, фамилия была Минкин, и скончался он в 1895 году. Первым «еврейским» некрологом Нижнего было сообщение о кончине через два года крупного по тем временам коммерсанта Григория Абрамовича Поляка.
За первые два десятилетия ХХ века мне удалось собрать около полусотни некрологов нижегородских евреев, большинство из которых не содержат никакой информации о заслугах и статусе покойного, кроме семейного: муж, брат, жена, сын такого-то. Довольно много среди них гимназистов, причём не все они скончались собственной смертью. Видимо, среди еврейского бомонда тогдашнего Нижнего было принято давать детям неплохое образование. В 1917-1918 годах на Еврейском кладбище погребаются тела многочисленных евреев-беженцев из западной губернии, в частности, из той же Могилёвской, которые бежали сюда от наступающего воинства кайзера. Из более-менее видных евреев назовём кончины раввина Блюмштейна (ум. в 1902 г.), владельца аптеки Абрама Призанта (ум. в 1912 г.), преподавателя музыки в Дворянском институте Вольфа Кожевникова (ум. в 1913 г.), основателя первой частной лечебницы Ефима Сыркина (ум. в 1916 г.), инженера-механика Бориса Бернштейна (ум. в 1919 г.), врачей Марка Евнина и Семёна Надельмана, скончавшихся в 1919 г. на борьбе с эпидемией тифа. Как самых замечательных евреев можно назвать родителей Якова Свердлова – мастера по изготовлению печатей Мовшу Израилевича и его супругу Гиту-Лею. Для русских они соответственно были Михаилом и Елизаветой. И ещё – типографского наборщика Израиля Моисеевича Пинуса, убитого черносотенцами в июле 1905 года: у нас в городе тоже были своеобразные «июльские дни».
На рубеже веков, чтобы не возить трупы на лодочке через Оку, для проживавших в Заречной части города было открыто ещё одно еврейское кладбище в Канавине: единственным его следом является некролог некоей Фрейды Годы Каган из газеты 1916 года, где указано, что похороны должны были состояться на «Канавинском еврейском кладбище». Мне лично кажется, что имелся в виду еврейский сектор на Канавинском Напольном кладбище, но это не доказано.
Как явствует из изучения старой прессы, захоронения на Еврейском кладбище на Белинке проводились примерно до конца 1920-х годов. Когда-то там даже, в условиях острейшего жилищного кризиса, жили и живые люди – так, в № 227 «Коммуны» за 1924 г. пропечатано о налёте бандитов на жилище некоего Израиля Яблика, домом которому в условиях жесточайшего квартирного кризиса было еврейское кладбище. Хочется думать, что всё-таки обитал он на первом этаже, а не на минус первом. Трогательное единение живых и мёртвых вообще в традициях наших земляков – читатель уже знает, что чуть ли не до хрущёвских времён при Крестовоздвиженском кладбище ютились монашки, и вскоре узнает, что на Старообрядческом – настоящем Бугровском – кладбище в старину гнездилась целая община приверженцев этой веры, всерьёз готовившаяся к свержению советской власти.
В «год великого перелома» советская власть впервые положила глаз на полубесхозные, ввиду большой убыли населения за революционные и послереволюционные годы, кладбища. Были у иудеев склепы или нет – история умалчивает. Мне лично кажется, что нет: их религия делает упор на соблюдение многочисленных мелочных предписаний при захоронении тела – зато когда еврей захоронен, по нему только изредка нужно приходить читать «кадиш» – заупокойную молитву – и больше он ничего не потребует. Попробуйте найти в Ветхом Завете упоминания о загробном мире, рае, аде или о чём-нибудь подобном. Не найдёте, даже при желании. Даже за деньги, и то не найдёте. Позднейшая литература разъясняла, что веровавшие иудеи после смерти якобы попадают в Шеол, в место, где совершенно ничего нет – и там постепенно растворяются в божественной пустоте. Иллюзией бессмертия иудаизм, как мы видим, не страдает – эту штуку философы изобрели уже в позднейшие времена.
Еврейское и Лютеранское кладбища в 1920-е годы оказались в центре района жилой застройки и угрожающе придвинулись к жилищам живых, навлекая на себя газетные перуны коммунистических журналистов. В 1929 году, перед началом массового сбора покойницкого металлолома, власти предложили населению перерегистрировать могилы, чтобы выяснить, кто из наследников старорежимных богатеев ещё остался жив, кого, в принципе, можно было бы посадить или «пощупать» обыском. Собрание для «граждан, имеющих могилы родственников» на еврейском кладбище, было назначено на 26 мая в час дня, причём оно начиналось с шутовской фразы «Граждане евреи!», набранной в газете жирным шрифтом. Предыдущее собрание евреев было в 6 часов вечера 15 января 1928 г. и было посвящено вопросу срочного ремонта разобранного на дрова кладбищенского забора.
В 1930-е годы, когда для атеистической власти не стало «ни иудея, ни эллина», нижегородских евреев хоронили вперемешку с русскими мертвецами в Нагорной части на «Бугровском» кладбище по улице Пушкина, в Заречной части – на кладбище «Красная Этна», основанном в 1934 году. В 1938 году, в связи с переполнением «Бугровского», было открыто муниципальное кладбище «Марьина Роща», где для приверженцев иудаизма отвели свой отдельный сектор – и даже построили свою особую сторожку, отличную от православной, на входе.
В военную пору, как представляется, население ограничивалось деревянными крестами и временными памятниками, а года с 1947-го начинается массовое производство надгробий и отдельных элементов к ним уже из современных строительных материалов, в т.ч. гранита и мрамора. Недостаток наличности население научилось тогда компенсировать повальным воровством памятников с дореволюционных кладбищ, сопровождавшимся сошлифовыванием и замазыванием всего лишнего, о чём мы уже писали. До 1937 года случаи подобного переиспользования «барских» памятников были единичны - видимо, тогда вывозить бесхозные монументы в утиль позволялось лишь государству. В 1939-1949 гг. в Нижнем Новгороде кражи стали массовыми, и именно среди евреев. В результате старый сектор еврейского кладбища на «Марьиной роще» буквально заставлен сотнями таких дореволюционных гранитных и мраморных надгробий, на которых всё русское и всё православное истреблено под корень. Мастера-шлифовщики сороковых либо соскребали всю ставшую ненужной надпись, оставляя после себя шероховатый прямоугольник или квадрат, нанося новые данные на полированный бок старого монумента – либо изощрялись во вписывании новых данных в межстрочные пространства уничтожаемых старых. Шли в ход и виньетки, и всевозможные украшения, и цветочки с завитками, и каббалистические крючки – в это время в Горьком существовала целая мастерская, если не сеть мастерских, обслуживавшая воров чужих памятников, в первую очередь почему-то евреев (на русских секторах даже 1940-х годов, даже на «Марьиной роще», с 1938 года сделавшейся главным кладбищем захоронения умиравших горожан, таких памятников мало). Промышляло этим население исключительно Нагорной части города – в Сормове, на Автозаводе и на «Красной Этне», бывших тогда далёкими задворками, подобных художеств практически нет.
Обеспечив тогдашнее еврейское население квартирами для загробной жизни, советская власть с чистым сердцем могла снести намозолившее глаза старое еврейское кладбище на Белинке. Это было сделано в 1951 году, желающим перезахоронить прахи предложено было это сделать своими силами и на свой счёт. На то, что иудаизм считает любые манипуляции с прахами или с костями страшнейшим грехом, напрямую запрещённым Торой, никто не посмотрел. Кто хотел, перекопали кости родных на «Марьину Рощу» - кто этого не сделал, на месте могил их близких прошли землекопы (экскаваторов ещё не было) и вырыли котлованы под фундамент. Куда дели полуистлевшие еврейские кости – неизвестно, думаю, что на свалку. Так что жители домов № 45 и 47 по улице Белинского могут быть спокойны – герань на их подоконниках не завянет: все останки начисто ликвидированы; живите и радуйтесь.
В деле безудержного сноса еврейских древностей наши родные большевики перещеголяли даже фашистов. Передо мной статья из берлинского журнала “ NBI ” № 44-1988. Называется «Доброе место». Стоит в Берлине, в микрорайоне Вайссензее, старое еврейское кладбище. Гитлер его снести не успел, слишком большое, и времени ему не хватило. Оставшиеся без родных могилы, - пишет журнал, – требуют приложения комсомольских рук. Не в плане мародёрства или вандализма – а несколько в другом аспекте. Ведь во всей ГДР после Холокоста осталось меньше тысячи этнических евреев – кому о чужих могилах заботиться ? А это, кстати, крупнейшее еврейское кладбище Европы (115 тысяч «посадочных мест», 42 гектара), и сохранёно оно должно быть, подчёркивает журнал, в память о погибших в печах Освенцима.
Впервые пришли туда немецкие комсомольцы в 1965 году – и с тех пор ходят ежегодно. Убирали кустарниковые заросли, чистили щёткой и мылом древние камни. Представители синагоги проводят обзорные экскурсии. А с 1967 г. над кладбищем взял шефство хемницкий политех. «Раньше мы понимали ужас Холокоста лишь умом, - рассказывали студенты, - а теперь ещё и сердцем». «Это – прекрасная прививка от возможности повторения погромов в грядущем», - объясняли в комитете комсомола.
Продолжается разрушение бывшего Еврейского кладбища, следы от которого остались лишь на пожелтевших планах и в воспоминаниях стариков, и поныне: около трикотажной фабрика в 1995 году строили очередную девятиэтажку, и из котлована выкопали множество костей и черепов. Вы думаете, куда их дели?! Ах, лучше не спрашивайте…
Теперь еврейских секторов у нас в городе четыре: на «Марьиной роще», на «Красной Этне» и на Румянцевском кладбище. Все они давным-давно переполнились и закрыты. Новых не открывают – по моим наблюдениям, евреев после 1990 года хоронят вперемешку с православными, заменяя на типовых табличках шестиконечный крест на шестилучёвую «звезду Давида». Раньше, при советской власти, еврейские сектора были самыми благоустроенными – эти люди имели достаточно средств, чтобы заказывать своим близким красивые и нестандартные памятники. Году в 1995-м ситуация переломилась до в корне наоборот: теперь еврейские сектора самые загаженные, заваленные листьями и ветками, заросшие деревьями и кустами. Людей там почти не встретишь, подзахоронения почти не производятся и убираться на могилах некому – как в Берлине: большая часть представителей этой нации, осознававших себя евреями, выехали ещё при Ельцине. Вместо посетителей на еврейский сектор захаживают хулиганы: в июне 2000 года, когда проход со стороны гаражей ещё не был намертво заварен железными решётками, на «Красную Этну» повадилась местная молодёжь, как потом выяснилось, по дороге на купанье и с купанья. От нечего делать недоумки изгилялись над «смешными» нерусскими фамилиями, а затем принялись валить памятники, отчего некоторые из них падали на цветочницы и разбивались. Это продолжалось около недели, покуда всё это безобразие не заметили кладбищенские землекопы: ведь обычные посетители на еврейский сектор никогда не заходят… Что тут началось! Нас показали не только по местному телевидению, но и по Первому каналу, и даже по телевидению Израиля. В город посыпались звонки: что там у вас?!
Милиция тотчас же заняла засаду на входе на «еврейскую» дорожку – но сделала это крайне неумело: их спрятанную в кустах машину было видно от самого входа. Участковые добились большего: поскольку в погромах принимали участие почти все подростки посёлка, особой тайны из этого не делалось – все участники «купательной» акции вскоре были выявлены и выловлены. Судить малолеток было нельзя, и порешили на том, что их родители скинулись и в рекордные сроки привели все могилы в порядок, присобачив цементом отколотые куски на прежнее место. Так это всё пребывает и доныне.
На рассвете ельцинской эры там же, на еврейском секторе «Красной Этны» другие, видимо, недоумки, завели моду 20 апреля, в день рождения бесноватого фюрера, развлекаться на еврейском кладбище, оставляя после себя кострища и свастики. С ними тогда удалось справиться тоже сравнительно быстро – на одну ночь выставлялись милицейские засады, которые доходчиво объясняли малолеткам, какие срока у нас предусмотрены за разжигание национальной розни. Я лично гулял по этому кладбищу с детства, и ни одной свастики там никогда не видел. Беседу же милиции с молодёжью я сам лично наблюдал в апреле 1995 года, схоронившись за куст.
Больше в области специальных еврейских секторов на кладбищах нигде нет, кроме крохотного участка в городе Дзержинске, где после 1990 года никто своих родных не хоронит. Во всех прочих географических точках современные еврейские могилы, особенно если они дисперсно раскиданы промеж русских, ничем, кроме фамилий, не отличимы от последних. По вышеуказанным причинам старые еврейские памятники у нас в области не сохранились, новые же весьма колоритны и интересны. Дело в том, что на надгробных памятниках 1940-1960-х годов родные старались продублировать данные на погребённых на еврейском языке; видимо, тогда он ещё не окончательно вышел из употребления; затем это делать перестали. Или же перевелись мастера, способные правильно и без ошибок изобразить семитские буквицы. Когда я был студентом, эти загадочные надписи настолько заинтриговали меня, я быстро выучил еврейский алфавит – это совсем несложно, всего около 30 букв – и ходил по кладбищу, наслаждался, дешифровывал восточные знаки.
Оказалось, что фамилии евреи пишут на языке идиш, где что как пишется, то так и читается. Имена же и отчества – на языке иврит, где большинство гласных на письме опускается, а звучание согласных сильно разнится. Например, «Лев Моисеевич» будет по-еврейски «Лейб бар Мойше», а с сокращениями это будет написано: «Лб бр Мше». Если кому интересно, походите по «Красной Этне» и примените своё знание еврейской азбуки для конкретного дела: студенты Лингвистического университета, это прикол для вас.
Для прочих любителей кладбищенских прогулок, «готов», ведьм, сатанистов и приверженцев культа Сета сообщаю точную развединформацию. Еврейский сектор «Марьиной Рощи» интересен для некротуриста абсолютно всем – старинными мраморными и гранитными экс-православными монументами, занятными фамилиями, обилием выдающихся в первой половине ХХ века нижегородцев, преимущественно врачей. Обратите внимание на деревянную сторожку: рядом с ней должна висеть копилка с надписью «Цдака» (милостыня). Слазьте рукой, проверьте, сколько там денег. Для остальных шепну на ушко: их там нет. Обратите внимание на техники семитского сбивания православной символики, на национальную специфику (орнаментика и пр.). Найдите могилку 14-летней Натальи Дмитриевны Бирман – дочери владельца крупной мебельной фирмы и местного политика, погибшей в конце августа 2000 года. Наша газета писала о тех событиях – перед началом учебного года супруги Бирман с двумя дочерями поехали с собственным шофёром в Москву за покупками. На обратном пути шофёр в темноте, на скользкой дороге, не справился с управлением – и в результате из двух сестёр Бирман в живых осталась одна. Если не жалко, поставьте на мраморное надгробие женские туфельки: по городу ходит легенда, что девушку по каким-то нам непонятным религиозным соображениям похоронили босой, и с тех пор по ночам она в виде призрака ходит по ночам по кладбищу и жалобно плачет, изрезав нежные девичьи ножки в кровь о битые бутылки. Ей многократно ставили эти самые туфельки, но призрак не уходит… Здесь же вы сможете лицезреть установленный в 1995 году на средства еврейской общины скромный памятник евреям – жертвам Холокоста и сталинских репрессий.
«Изюминками» еврейского сектора на «Красной Этне» являются уже упоминавшийся нами памятник врачу Идельсону, надгробие какого-то пожилого еврея с символикой «пальцы веером», хорошо видный с центральной дорожки, и бюст Сонечки Чапрак, скончавшейся в 1987 году студентки-дочери главы еврейской общины нашего города Эдуарда Чапрака. Знающие люди объяснили мне, что «пальцы веером» – это благословение, которым потомки Аарона по окончании молебна благословляют свою паству. Делать так имеют право далеко не все, а лишь лица, имеющие безукоризненную, уходящую на тысячелетия в глубь веков генеалогию. Один из них навеки упокоился на «Красной Этне». Это уже не городская легенда, а научный факт - парочку подобных я видел в Москве.
Бюст Софьи Чапрак, изваянный из мрамора на профессиональном уровне, установлен на гранитную колонну. Для советского времени, когда всё это было сделано, он казался немыслимо красив и оригинален – аналогов ему нет в Нижнем и до сих пор. Видимо, семейство Чапрак как-то оказалось причастно к традициям оформления кладбищ нашей северной столицы, где такие бюсты попадаются десятками (не исключено, что часть их похищена с дореволюционных дворянских могил).
Еврейский сектор загородного Румянцевского кладбища, где, по-видимому, хоронили рядовых «совков», ничего особого из себя не представляет – кроме, опять-таки, одной могилы 1995 года, где захоронена девочка-подросток, погибшая от ожирения. Эта могилка расположена в глубине квартала и является самой благоустроенной: она выложена плитками, рядом поставлена скамеечка. Первые годы после захоронения безутешные родные буквально заваливали насыпь игрушками, а в последующие годы одну за одной приносили и сажали на лавочку кукол, не поленившись шить им шубки – чтобы куклам не было холодно. Они же взяли себе за обыкновение навязывать на соседнюю берёзу цветные шёлковые ленточки, как язычники на Алтае.
***
Лютеранское кладбище Нижнего Новгорода
Старшее поколение нижегородцев хорошо помнит, что относительно ещё недавно, лет сорок назад, центр города украшало ещё одно кладбище – Лютеранское, Немецкое или Евангелическое: называли его тогда по-разному. Сегодняшний наш рассказ – о его печальной истории.
В Россию с чемоданчиком, из России — на тарантасе
Найти то место, где оно некогда было, не непросто, а очень непросто – так на совесть потрудились над нашим с вами любимым городом большевистские градостроители. Было это кладбище относительно небольшим, занимало в лучшие времена площадь в 1175 квадратных сажен, и единственное в городе содержалось тогда в образцовом порядке. Это к вопросу о порядке в Германии и бардаке в России. Как мы видим, пусти немца в Россию, у него тоже будет порядок; пусти россиянина в Германию, у него тоже будет бардак с крысами и тараканами. Дело, видимо, не в уровне доходов, а в убогом менталитете самой запьянцовской в мире нации. У немцев всё с ярлычками, всё по полочкам, русский берёт широтой своей души, не качеством, а, в основном, количеством. Видимо, потому, в расчёте на немалые наши природные, материальные и духовные богатства, и тянуло немцев в Россию. Сюда они приезжали с чемоданчиками, отсюда – на собственных тарантасах.
Сперва путь им был разрешён лишь в Архангельск – морские ворота допетровской эпохи, да в столицу, где была в годы оны расположена немецкая Кукуйская, она же Лефортовская слобода. О быте её и нравах любой заинтересованный читатель может узнать из весьма поучительного романа Алексея Толстого “Пётр Первый”. Одержимая православной спесью допетровская Русь немчинов не очень жаловала – по крайней мере, держалась по отношению к ним настороженно. “Лекарь, с Каменного моста аптекарь”, неизменно побиваемый толстой палкой, в петрушечном фарсе являлся одной из ключевых шутовских фигур. А о действительном отношении русского народа к гостям из-за моря свидетельствует само слово “немец”: ведь это не название нации германцев, а показатель оценки – человек немой, не наш, не умеющий разговаривать по-славянски, а значит, вроде бы как вообще безъязыкий.
Посланцы императоров Священной Римской империи полезли вверх и вниз по Волге и Оке как только проезд по ним немного расчистился от татар и разбойников. Путешественники и дипломаты, купцы и лекари сопровождали караваны как своих соотечественников, так и наших земляков. Голландец Корнелиус Витсен, англичане Джильс Флетчер, Джером Горсей, немец Адам Олеарий проехали и проплыли по Руси, оставив потомству карты, описания и гравюры. Надо ли говорить, что когда Пётр Великий прорубил немыслимыми усилиями «окно в Европу», в него хлынули не столько русские за рубеж, сколько иностранцы в Россию – немцы в первую голову. И им было никак не миновать великого волжского торгового пути вместе с Макарьевско-Нижегородской ярмаркой.
Швед не пережил потери денег
С собою иностранцы приносили в глубокую провинцию элементы западной культуры. Основатель первой нижегородской аптеки, Эвениус, был немцем; наличие в нашем областной научной библиотеке некоторых западноевропейских книг XVI-XVIII веков, имеющих владельческие записи, неоднозначно свидетельствует о том, что они были завезены сюда иностранцами, и лишь впоследствии по одной переходили к русским читателям.
Что касается лютеранских кладбищ, то здесь ранние сведения о них скудны. Первым скончавшемся у нас иностранцем, которого мы знаем по имени, был некий Иоанн Гебель, гессенский немец. Он отошел в мир теней в 1859 году и, скорее всего, был похоронен в нижегородской земле. Ведь не в Гессен же его везти, правда ? Первым из тех, про кого точно известно, что он “приземлился” именно на Лютеранском кладбище, а не где-либо ещё, был Рудольф Фёдорович Бер, по-русски он был бы Медведевым. Как сообщил “Биржевой листок”, последним днём жизни этого германца было 5 января 1877 года. В 1885 году к единоверцам присоединился голландец Михаил Корнилович Албертс – что он делал в наших краях, теперь уже вряд ли разобраться.
Косвенно о посещении лютеранами нашего Нижнего Новгорода и Ярмарки может служить старая криминальная хроника. Так, в 1881 году после потери денег в сарае повесился 49-летний швед Карл Александр Лёнстрем, в 1890 году от разрыва сердца у нас умирает финский швед Адольф Фердинанд Стёнстрем, в октябре 1869 года в Оке тонет финн Фёдор Матвеевич Пулби, а через два года возникает нужда похоронить жену финна Амалию Мален. Свою роль в пополнении Лютеранского кладбища сыграли и прибалты: в 1871 году в Оке утонул 5-летний сын латыша Индрик Яннизведе, а в июне 1885 года в Сормове спьяну утоп молодой эстонец Роберт Штрантман. Валом повалили сюда прибалты-беженцы в годы первой мiровой войны: в ноябре 1915 года у нас вешается латыш Фридрих Вильгельм Янау, в январе 1916 года умирает латыш Андрис Бризуль, а 14 июня 1917 года в Оке тонет Эдуард Перкон, конторщик завода «Новая Этна» (теперь «Красная Этна»), эвакуировавшийся к нам вместе с заводом из Риги.
В советские годы латышей-беженцев сменяют красные латышские стрелки – никому на Руси не родные жестокие садисты, которых большевики натравливали на русских именно в силу их безродства: чужих женщин и детей разве будет жалко? Немало их «тусовалось» по городу и в 1920-е годы – в частности, местные газеты даже изредка печатали объявления об их митингах, перевыборах и прочих совещанках… на латышском языке. Хоронили эту публику на Лютеранском, благо место позволяло: в октябре 1918 года туда отправили землемера Якова Берзина, в 1921 г. старого большевика Карла Адамовича Петерсона, заведовавшего при городском райкоме партии отделом по делам национальных меньшинств; в 1926 году партфункционера Якова Пуре, а через пару лет – его матушку; в феврале 1927 году бывшего латышского стрелка Жана Максимовича Полякова, видимо, изрядно обрусевшего. После Отечественной войны вся эта публика, носа не казавшая в буржуазную Латвию, всё-таки отбыла к родным пенатам: по крайней мере, на нынешних нижегородских кладбищах я латышей что-то не встречал, если не считать полковника КГБ Латвии Эдуарда Хербертовича Петерсона, 1929 года рождения, скончавшегося 29 июня 1997 года в селе Подлесово Кстовского района.
Идею погоста «Дружба народов» спустили на тормозах
Примерно в середине XIX века вопрос о нужде в лютеранском кладбище встал перед городскими властями в полный рост. Делаем вывод, что до той поры единичных покойников-немцев клали где-нибудь на задворках Петропавловского погоста. По плану городского обустройства от 1 февраля 1845 года предполагалось устроить шесть кладбищ (два православных, старообрядческое, единоверческое, лютеранское, еврейское) в едином комплексе, соединённых в единый паралеллограмм и расположить их в районе села Высокова. Однако почему-то это решение было отложено навсегда – хотя голоса в пользу высоковского плацдарма раздавались ещё лет двадцать. Неправославные задворки Петропавловского кладбища со временем получили особый статус, отмежевались от соседа и завелись собственной оградой. Так в Нижнем повелось специально лютеранское кладбище – штука, имевшаяся не в каждом дореволюционном губернском городе.
Кстати, католического погоста в нашем городе так никогда и не создали. Католиков погребали частично на Петропавловском, частично на Лютеранском кладбищах. Конкретно на Лютеранском семейные могилы имели фамилии Сосонко, Завойских, Бучинских, Васбуцких, Зюлковских, Скирмунтов, Каменских, Родзевичей, Вильбушевичей и некоторых других. Все они были поляками. Фамилии Шарпье, Алкур, Ларетей и некоторые другие напоминают католиков-французов.
Расположено “Немецкое” кладбище было впритык (в 4-х саженях) к Петропавловскому, в сторону площади Горького. За немецкими могилами имелся прекрасный уход, территории вполне хватало для всех погребаемых (по дюжине примерно человек, не больше, ежегодно), поэтому никакие могилы за его историю не перекапывались, старые кости никогда не ворошились. Как только огороженное место закончилось, кладбище просто закрыли.
Как мы узнаём из “Волгаря” № 318 за 1903 год, между Петропавловским и Лютеранским кладбищами был проход, достаточно широкий для того, чтобы ассенизаторы могли сливать там своё “золото”, а грабители – подстерегать неосторожных жертв. Как показывают немногие чудом уцелевшие экземпляры “иностранных” надгробий, надписи на них выполнялись преимущественно на немецком языке. Функционировало кладбище примерно до Великой Отечественной войны, с которой началось гонение на всё немецкое и в тылу тоже – в частности, в августе 1941 года в одночасье была ликвидирована с вывозом населения вся автономная область немцев Поволжья: кремлёвский тиран опасался, как бы прожившие по полторы сотни лет среди русских потомки саратовских колонистов не ударили бы в тыл Красной Армии.!
В немецких склепах прятались... дезертиры
Обращает на себя внимание полное отсутствие постояльцев нижегородского Лютеранского кладбища, угодивших туда в результате уличных драк, перепоя, ночных пожаров и прочих криминальных эксцессов. Зато среди немцев был достаточно высок процент самоубийц. И это тоже понятно: лишить себя жизни не по пьяни может лишь человек философски мыслящий, да и огнестрельное оружие до революции не у всякого босяка в кармане болталось.
Немцы любили склепы: что тут говорить… Здесь скорее всего играл роль фактор стремления к стабильности: если, скажем, у семейства Зевеке или Мюнтеров завёлся личный склепчик – это значит, что на этой земле обосновались они надолго, здесь их новые корни. Насколько я понимаю, ради праздного любопытства похлопать по торцу дедушкин гроб (такая мода была во Франции, Литве и Польше) в склепы наши лютеране не лазили, отпирая массивные железные двери склепов лишь только когда в том была насущная нужда.
Всё это было, как вы понимаете, варварски разграблено в годы Великой Отечественной войны: уж наша пропаганда расстаралась, чтобы всё немецкое на несколько лет тыловые советские люди возненавидели лютой ненавистью. Есть в газете “Moscow News”, № 42 за 1992 год, весьма примечательная статья «Мёртвые и живые» Марины Бирюковой – про то, что стало с немецкими кладбищами АО Немцев Поволжья после того, как этих самых немцев Поволжья оттуда централизованно вывезли в Казахстан. Десятилетиями старинные немецкие памятники расхищались, распиливались полукустарными саратовскими мастерскими на блоки мрамора и гранита, из которых делали современные, более модерные надгробия – с другими фамилиями, естественно. Склепы разорили ещё в войну, а после войны там укрывались дезертиры.
Когда Хрущёв повёл борьбу с частнособственническими фазендами, селяне, как сговорившись, откармливали в склепах личных хрюшек. Но судьба всякого басурманского склепа, хоть под Нижним, хоть под Саратовом, рано или поздно одна – быть доверху засыпанным всяким хламом и дрянью – тем более, что протестантская вера, в отличие от православной, не только не препятствовала, а наоборот, поощряла захоронение с телом любимого усопшего всяческих драгоценностей – серёг, перстней, обручальных колец, шейных крестов, цепочек, даже часов. Делалось это отчасти из того соображения, что никто из живых не стал бы пользоваться чересчур личными вещами покойника – и отчасти, чтобы покойник в гробу выглядел более презентабельно при прощании. Это от лютеран пошла по России традиция хоронить невест в свадебных платьях, а мужчин – в военных мундирах, камзолах и фраках, со шпагами, в пышности и в блеске. На Руси хоть невесте, хоть купчине, хоть старухе, положено было одно и то же – саван, венчик, свечи и покров с чёрной картинкой. Всё же прочее считалось от Лукавого.
Памятник немца приспособили для могилы иерея
Когда на соседнем Петропавловском кладбище бродили козы и дети, отдавались проститутки и пили босяки, на немецкой территории у входа сидел сторож и запоминал входящих. Старожилы вспоминали, что очень долго уже при советской власти кладбище было ограждено высоким зелёным деревянным забором, доски которого были положены внакладку – чтобы без единой щёлочки, и сторож-инвалид ещё сидел. Примерно до 1936 года кладбище сохранялось в порядке – затем же, после “спланирования” соседнего православного погоста летом 1937 года, градостроительный молох навис и над ним. Подкапываться под него тоже начали загодя: 15 июня 1929 года «Нижегородская коммуна» публикует слезницу, из которой явствует, что Лютеранское городское кладбище – где клали всего-то по дюжине гробов в год – тоже переполнилось, и его хорошо бы в целях общего блага закрыть. В 1938 году там было сооружено здание нынешней школы № 19 – по адресу улица Новая, дом № 36 – под которое пошла часть кладбищенской территории - но за оградой этого детско-юношеского учреждения «старорежимных» памятников было ещё много. В конце концов островок могил в центре понемногу благоустраиваемого города надоел, и в конце 1960-х годов власти прислали туда бульдозеры, которые сдвинули ножами плиты, открыв школьникам свободный доступ в давным-давно разграбленные склепы. Как вы понимаете, в газетах по этому вопросу царило полнейшее молчание. Предположительно, датой полной ликвидации бывшего Лютеранского кладбища можно считать 1968 год.
Видимо, немецких памятников было не так много, или они были не столь притягательны для мародёров, но на ныне сохранившихся погостах «трофеи» оттуда почти не попадаются. В качестве исключения назовём камни с именами шведки Анны Эриксдоттер Хагелин (1818 – 1871), и ординатора земской больницы Якова Генриха фон Кюлевайна (1860 – 1899), вывезенные кем-то на Бугровское кладбище, а также либавского немца Карла Фюрста (1822 – 1860), пригодившийся служителям культа Высоковской церкви. Там, в селе Высокове, включённом в состав города, все советские годы хоронили немногих оставленных Сталиным православных попов. Памятник Фюрста с немецкими надписями развернули задом наперёд и приспособили отмечать могилу иерея Иоанна Цветкова (1874 – 1945). Упомянем также фигурный обломок чугунного креста с немецким начертанием имени некоего Германна Нея (1842 – 1860), попавшийся мне в селе Ачка Сергачского района. Почти точно, что он вывезен из областного центра: в 1940-е годы население именно этого района, преимущественно татары, «эвакуировали» из города Горького бесхозные памятники. Высокий крест, некогда стоявший на могиле немки Паулины-Марии Кусс-Бендер (1841 – 1870), теперь можно обозреть на кладбище «Марьина Роща» над захоронением С.И.Хомякова, скончавшегося в 1944 году.
С баронессой Татьяной Николаевной Дельвиг, урождённой Бухгольц, скончавшейся в Ницце 12 марта 1890 года, и доставленной к нам хорониться 31 марта того же года на Лютеранское кладбище за много тысяч вёрст, вообще получился интересный казус. Её памятника на «Марьиной роще» никогда не было… покуда он не появился на могиле некоего С.В.Титаренко, скончавшегося 2 июля 2000 года! Что это был за человек, кем приходится баронессе, и где провалялся исторический монумент столько лет – я думаю, лучше всего прояснили бы нам родственники этого самого человека. Если это только не банальное мародёрство, тут попахивает интереснейшим историческим детективом!
Две могилы были перенесёны: студент Германн Ливен, самосжёгшийся в апреле 1899 года в знак протеста против монархическо-тюремного произвола, был вместе со своим памятником перезахоронен на Бугровском кладбище, почти рядом с могилкой Катюши Пешковой. Профессор и доктор медицинских наук, основатель высшего медицинского образования в Нижнем Новгороде Пётр Григорьевич Аврамов (1866 – 26.10.1928), по старому некрологу числившийся на Лютеранском кладбище, попался нам на Бугровском. Кто его туда перенес – власти или безутешные родные – нам неведомо. Два десятка лет назад я отметил себе в блокнотике место, где стоял дореволюционный мраморный памятник с могилы знаменитого в своё время нотариуса Александра Васильевича Олигера (1840 – 1910). Пару лет тому назад я захотел снова свидеться с ним – безрезультатно. Слава этого человека была столь велика, что не исключено, что его прах перенесли тоже.
Кого же не перенесли? Многочисленных Фрумов, Эвениусов, Менцманов, Кольбергов, Пфорров, Гётцев, Шульцев и прочих – около сотни разных фамилий – ничего узнать о которых не удаётся даже с привлечением спецлитературы. Прежде всего – и это является несмываемым позором для городских властей уже брежневской (!) эпохи – могилу старейшины нижегородских краеведов, скончавшегося в 1893 году Александра Серафимовича Гациского. Если когда-нибудь настанет пора поставить памятник этому человеку, чего он, несомненно, заслуживает – лучшим местом для него мог бы быть двор той самой школы № 19: а что, ведь не стеснялись же у нас в школьных дворах ставить мемориалы в честь героических пехотных дивизий?! Несомненно, хотелось бы, чтобы сохранились могилы инженера-архитектора Роберта Яковлевича Килевейна, покойника с 1895 года – и гимназического преподавателя, писателя и педагога Александра Фёдоровича Мартынова (1823 – 1906). О факте их захоронения именно на этом кладбище мы знаем из некрологов.
***
Нагорное кладбище у села ВязовкаБлиже к концу 1986 года место среди оврагов на Румянцевском кладбище, закончилось, поэтому для массового захоронения жителей Нижегородского и Советского районов тогдашние власти были вынуждены открыть очередной погост. Место для него подбиралось втихую, кулуарно, а столь знаменательное событие в истории города тогда ещё Горького никак не было обозначено в тогдашней прессе. Мысля в том же направлении, коммунистическое руководство распорядилось учредить новое городское кладбище опять-таки подальше от жилищ живых, да ещё не около трассы: как в воду глядело, какой на этом кладбище будет со временем порядок.
Подходящий участок отыскался около древнего села Вязовка, что по Арзамасской трассе. Чтобы пустить пыль в глаза, кладбище было решено назвать Нагорным, дескать, оно расположено на пригорке поодаль от речки Кудьмы. Время доказало, что такой выбор был, мягко сказать, глубоко ошибочен: само-то село Вязовка, имеющее, кстати, свой собственный, столетиями эксплуатирующийся погост, получило своё название ни от каких не от вязов, а от самой натуральной прикудьминской вязкой грязи - стоит только весною или осенью немного прогуляться по окрестным полям без высокой резиновой обуви, как всё становится ясным. Кстати, старинное его название было Вязилки; лишь в XVIII столетии народная молва сместила смысл от вязи (т.е. жижи) к вязам.
Сказано – сделано: городские коммунальщики немного потеснили окрестные сады, яблони и сливы от которых частично оказались на кладбищенской территории, провели посильную мелиорацию, опоясав прямоугольный участок поля хорошо забетонированным обводным каналом, а также накопав водоотводных траншей через всё кладбище. Заасфальтировали площадку при входе, возвели кирпичное здание конторы, и принялись хоронить покойников.
Добираться туда пешком не стоит даже пытаться – очень далеко, от края города километров десять. Если у кого нет собственного автомобиля, то из Щербинок-II мимо этого кладбища вполне исправно, раз в полчаса, циркулирует автобус маршрута № 208, с конечным пунктом назначения «посёлок Комсомольский». Билет в один конец стоит 15 целковых. Если же Вы не стесняетесь пройти триста метров вбок от трассы, то может быть, имеет смысл брать билет за 11 рублей до остановки «Сады» (что на Арзамасском шоссе) на любой из автобусов (до Богоявления, «Нижегородца», Каменок и пр., следующих в южном направлении).
Очень скоро двусмысленное название села сказалось на комфорте кладбищенских постояльцев: вырыть здесь ямку глубже, чем по пояс, без немедленного заливания её почвенными водами оказалось невозможно. Сомневающихся просим спуститься по тропочке к берегу одного из двух предусмотренных в проекте озёр и визуально оценить, на каком уровне от поверхности почвы располагается гладь воды. Внутренняя полость опускаемых в тяжёлую глину гробов заполняется дурно пахнущей жидкостью уже на вторые-третьи сутки после похорон, и, не имея возможности просочиться вглубь через глиняные пласты, застаивается конкретно там, где по идее, должно бы быть место вечного упокоения усопших. Попав под воду, тело не тлеет, а сохраняет свои формы, превращаясь в подобие куклы в натуральный рост. В годы активного пополнения Вязовского погоста экстрасенсы неоднократно отмечали необычное скопление движущихся ночных огоньков, паривших над полями и над шоссе. Видимо, это были зримые образы духов усопших, второпях похороненных ТАКИМ образом.
Кстати, есть на окраине «Вязовки» одна уникальная ловушка на прохожих, такие до этого я видел лишь в Сергаче. Устанавливается она так: в грунт вкапывается длинная и толстая, метра три-четыре, метр в диаметре, бетонная труба. Нижняя её часть, естественно, заполняется почвенными водами. Затем убираются все торчащие над поверхностью стенки, а вокруг выращиваются крапива и репьи. Провалиться в такую ямку для пьяного, или кто движется впотьмах, или для животного – верная смерть.
Как-то сразу повелось, что складывали в Вязовку тела лишь тех наших земляков, которые недавно появились в городе и не успели ещё обрасти родственными могилами – равно как и тех, которые не имели денег и связей, чтобы за «барашка в бумажке», вовремя сунутого соответствующему должностному лицу, упокоиться где-нибудь подальше от вязей и вязов. Одним словом, как Сибирь для Руси, Вязовка на десять лет стала для нижегородских покойников местом вечной посмертной ссылки, где замотанные рвачкой, работой и семейными дрязгами родные будут не часто их навещать. Сюда не заедешь попутно с работы, сюда надо собираться специально, на полвыходного. Большинство могил кладбища содержатся именно в таком состоянии, как будто навещают их по разу, по два за год. Количество же живых вязовских посетителей Вы сами сможете оценить, приехав туда в ясный и тёплый воскресный денёк: тогда как у въезда на другие погосты личная автотехника выстраивается рядами, здесь одновременно пребывает с десяток, не больше, кучек посещающих. Что поделаешь: ссылка она и есть ссылка, пусть даже и посмертная.
Фамилию первопохороненного в Вязовке человека история не сохранила: его (или её) покосившийся деревянный крест за два с лишком десятилетия утратил не только опознавательные знаки, но и всякую видимость приличия. Второй стала некая Валентина Анатольевна Мирошник, 1933 года рождения, скончавшаяся 26 сентября 1986 года. После неё похороны тут, квартал за кварталом, стали производиться чуть ли не ежедневно, окончившись осенью 1999 года, когда кладбищенские отряды дошагали до самой асфальтовой дороги на посёлок Комсомольский. При этом (в 1993 году) стройные ряды могил шутя перескочили через бетонированную канаву, первоначально обозначавшую границу кладбища, выросшего против планировавшегося в два раза. На рубеже нового тысячелетия стало очевидно, что кладбище это, будь оно хоть трижды Нагорное, из-за отдалённости популярностью среди населения не пользуется, что найти желающего сидеть по ночам сторожем в такой дали затруднительно, что рыжая глина и подземные водотоки не лучшим образом влияют на посмертные судьбы захороненных там лиц, а также и окрестную экологию (на соседних полях продолжают выращивать злаковые культуры). Поэтому, несмотря на имеющиеся возможности расширения за счёт соседних полузаболоченных полей, его было решено без сожаления бросить.
Несмотря на удалённость от людского жилья и полузаброшенность, Вязовское кладбище никогда не пользовалось популярностью даже у мафии, чрезмерно расплодившейся в городе и в стране в 1990-е годы и постоянно нуждавшейся в нелюдном местечке для сокрытия криминальных трупов. Мафиози сделали свой выбор в пользу Нового Сормова, проводя нелегальные ночные похороны в тамошнем песке, а не в тутошней глине. Может быть, не хотели пачкаться, а может быть, виною тому пост ГАИ, разместившийся на выезде из города: наша семья часто ездит по этой трассе в деревню и хорошо знает, что именно у Ольгинского поста ГАИшники имеют обыкновение останавливать для проверки и досмотра показавшиеся подозрительными им автомобили.
Страшно представить, в каком виде содержались вязовские могилы в позднесоветские и раннеельцинские годы, когда похороны проводились тут каждый день. Я лично удосужился приехать сюда впервые в 1998 году, летом, когда кладбище почти закончило своё пополнение, а глина успела порасти сверху травой. Хоронили в тот год на одном, предпоследнем участке, среди яблонь и рябин бывших садов. Мне не повезло: только я собрался с пользой дела провести досуг, как попался на глаза компании… нетрезвых милиционеров в формах, собравшихся у одной из свежих могил помянуть безвременно ушедшего из жизни коллегу. Повелительным жестом подозвав меня на рандеву, один из пьяных стражей порядка барским жестом вытащил из кармана галифе мятую пятидесятирублёвку (тогда немалые деньги, ныне это было бы рублей двести) и протянул её мне:
- На, иди и купи себе еды, а тут не собирай ! – повелительно потребовал он, почему-то икая и запинаясь (я был небрит и одет как для дачи).
Когда я ответил, что я не бомж, не бродяга, а просто интересующийся с Автозавода (первым делом меня заставили назвать себя, адрес и даже домашний телефон), поддатое чудовище внезапно остервенело. Засунув купюру обратно в карман, краснорожий мужик заорал:
- Ну тогда просто дуй отсюда! Урод!!! Ну, кому говорю!!! Бегом!!!
Нехотя пришлось пробежаться до поворота: с пьяной милицией, да ещё при кобурах под рубашками, в любое время дня и в любом месте шутки плохи. Кто знает, насколько далеко простирается ментовское милосердие? Впрочем, это исключение: обычно на этом кладбище не то что наших заклятых друзей в погонах, а и попросту живого человека не сразу увидишь. Нет тут и сторожа: по моим многолетним наблюдениям, массивная железная дверь конторы запирается примерно в 4 часа пополудни, после чего на погосте кто угодно может делать что угодно: тут не водятся даже обычные для таких мест бездомные псы – видать, поразбежались с голодухи. Зато остатки от с корнем выкорчеванных позднесоветских памятников из нержавейки здесь налицо: наверное, поработали местные, вязовские, в качестве своеобразной мести горожанам за то, что уже четверть века как название их села стало ассоциироваться в общественном сознании именно с кладбищем и со стихийной свалкой неподалёку.
В плане поиска интересных могил в Вязовке, надо сказать, существует некоторая напряжёнка. Если сюда попадали мало-мальски видные нижегородцы, то не «своим ходом», а, как правило, «в приложение» к ранее захороненным тут менее примечательным родственникам. Из 29 попавшихся мне на глаза полковничьих могил только один военнослужащий – Григорий Сергеевич Токарев (20.02.1905 – 13.01.1988) – был закопан тут «сам по себе» в первые годы существования кладбища; остальные намного позже, рядом с жёнами или с родителями. Для убедительности одному из них – Николаю Алексеевичу Рожнову (18.09.1925 – 03.08.2004) вдобавок к портрету… принесли и положили на насыпь полковничьи погоны, за годы под открытым небом они покоробились и одеревенели, но звёздочки всё равно видно.
Кавалер ордена Ленина и трёх степеней медали «Шахтёрская слава» Сергей Тимофеевич Маслов (02.10.1928 – 22.08.1994) вырастил сына Николая, дослужившегося до майора. Прожил Николай Сергеевич Маслов всего 46 лет: в 2003 году он лёг рядом с отцом.
За три дня тотальной разведки я обнаружил захоронения заслуженного ветврача России Натальи Леонидовны Ширяевой (09.01.1944 – 06.09.2003), заслуженного изобретателя РСФСР Георгия Павловича Миронова (07.02.1924 – 04.04.2001) [на надгробии изображён силуэт корабля], профессора Василия Леонтьевича Конькова (23.01.1919 – 31.12.1997), могила которого практически заброшена, почётного радиста СССР Павла Мефодьевича Пидгайца (24.06.1927 – 15.01.1996).
Очень скромно оформлено захоронение Героя Советского Союза Кузьмы Антоновича Гаврилова (05.09.1922 – 10.09.1997), о высоком статусе которого я смог догадаться лишь по геройской Звезде на кителе на фото. Наоборот, понравилось мне оформление могилы некоего Григория Васильевича Крахмалина (04.09.1926 – 07.12.1991): вместо портрета покойного на надгробном памятнике изображены пограничный столб, орден Отечественной войны, медаль за боевые заслуги и одна из позднейших памятных медалей. Военного лётчика Сергея Николаевича Тиунцева (13.01.1952 – 14.12.1998), нестарого, в общем-то, человека, родные почтили следующими стихами:
Какая горечь: сердце рано отказало,
И истребитель в небо вновь взлететь не смог,
Но всё же в жизни этой ты успел немало,
Так пусть и в той тебе поможет бог.
Из эпитафий, собранных мною с Вязовского кладбища, мне понравилась ещё одна: на могиле 59-летней Марии Фёдоровны Бариновой (19.06.1929 – 28.04.1987):
Знаю: и весна зелёным пламенем / Не сожжёт тоски моей, поверь.
Как бы я шаги услышал мамины, / Как бы распахнул пред нею дверь.
Дуб к окну кривые ветви клонит, / Улица в холодной серой мгле… !
Вот теперь, теперь мы только поняли: / Мама, ты короткий праздник на земле!
Внимание постороннего наблюдателя при беглом знакомстве с этим погостом несомненно, привлекут две могилы: одного молодого парня, скончавшегося в 2000 году, нагробие которого, размещённое у центральной дорожки, украшено скульптурным художественно оформленным мраморным бюстом, до сих пор не разбитым и не осквернённым – и кореянки Ольги Трофимовны Ким (07.04.1926 – 06.09.2006), где на помпезном памятнике розового гранита она изображена в национальной расшитой цветами одежде на фоне гор. Рядом с нею ещё две-три корейских могилы: представители этой нации начали появляться в нашем городе в качестве эмигрантов из Казахстана, куда в своё время корейцы были выселены сталинскими властями с Дальнего Востока.
Для национальных меньшинств планировавшие Вязовское кладбище большевики предусмотрели создание двух национальных секторов – татарского и еврейского. Ни один из них не был заполнен до конца. Так и стоят эти кварталы полузахороненными; на свободных от могил участках буйно растёт жёсткая болотная трава. Схоронена в Вязовке даже одна цыганка по имени Патита (фамилия не указана). Был ей 41 год и ушла она в мир иной 15 февраля 1988 года. Судя по состоянию могилы, склеп ей едва ли устроили: грунт не тот, да и время было то зимнее, ещё советское, к замогильным излишествам имевших несчастье жить тогда в этой стране никак не располагавшее.
На могиле Жени Киреева (19.11.1981 – 23.08.2002) повешено… семь фотоовалов с портретами юноши в разных возрастах… и вдобавок к тому одно фото пока ещё живой матери. По два-три портрета одного и того же человека у нас на кладбищах можно встретить, такая же насыщенная иллюстративным материалом могила одна не только на город, но и на область. На ней также красуется надпись: “Последнее, что может мама сыну, любимому ею / По нити оборванной родословной и крови. / Прости ты, сынок, негодяев, / Прости и меня. Мама”.
Не откажешь в оригинальности и родным некоего Михаила Артемовича Кормщикова (02.02.1922 – 21.01.1991), которые украсили простенький памятник… приваренной к нему распрямлённой флотской поясной пряжкой с якорем. А вот Андрей Игоревич Платонов (12.06.1972 – 09.08.2008), видимо, был в жизни страстным автолюбителем: один из венков в свежевыкрашенной ограде подписан: “От соседей по гаражу”.
Не уснащено Вязовское кладбище могилами жертв массовых аварий, катастроф, лиц, трагические обстоятельства гибели которых в своё время обсуждал весь город. В этом плане самым примечательным я бы назвал скромное захоронение семейства Конновых: 46-летних Николая и его супруги Евгении, а также 19-летней Светланы, первокурсницы университета. 24 августа 1996 года они, будучи на даче, набрали в перелеске пластинчатых грибов, сварили их и съели. Среди даров леса оказался один экземпляр бледной поганки. Девушка погибла в мучениях уже наутро, в больничной палате, её отец пережил дочь на три дня, а мать – на три недели.
В случае с парным захоронением 35-летней Ларисы Яновны Банковой и её 5-летнего сынишки Димы, совместно ушедших из жизни 30 декабря 2001 года, мы, судя по всему, имеем дело с последствиями либо пожара в частном жилом секторе, либо автомобильной аварии. Взирает на нас с фотоовала Татьяна Сергеевна Никулина, родившаяся 17 января 1982 года и трагически ушедшая из жизни 17 сентября 1996 года. О том, как дружки убивали девушку, подробно рассказала 12 лет назад своим читателям газета “Нижегородские губернские ведомости”, снабдив материал целым пакетом фотографий.
Мать девятиклассницы из школы № 75 рано развелась с мужем и бросилась устраивать своё личное счастье. Дочь показалась мамаше временно излишней, поэтому Таню сослали на ПМЖ на Сортировку к бабушке. Девчонка озлобилась, связалась с шайкой молодых наркоманов, стала неряшливо одеваться, завшивела, принялась прогуливать уроки, выпивала, появлялась на занятиях с похмелья. Все запоздалые воспитательные меры результатов не давали: Татьяна по достижению совершеннолетия обещала сделаться редкостной оторвой.
Однажды Таня вместо уроков “догонялась” пивком на квартире у своего дружка Аркадия. Из этого состояния её вывела подруга Ирина, считавшая Аркадия своей собственностью. Все были навеселе, захотелось дополнительных развлечений. Чтобы неповадно было нарушать субординацию, Оксана с Аркадием сперва обстригли Татьяну наголо, затем же развесёлая компания молодёжи… отправилась полюбоваться на случайно приключившийся поблизости пожар. Подле пылающих сараев они повстречали поспешившего на огонёк их общего “друга”, временно неработающего Алексея, который “не отходя от кассы” обвинил Татьяну в имевшей место быть несколько ранее краже у него золотых украшений. Это было не в бровь, а в глаз: чтобы было на что веселиться, беззаботная девятиклассница уже не гнушалась мелкими кражами. Вскоре в заболоченном Сортировочном лесу “веселуха” продолжилась: Татьяну раздели, избили, а потом убили ударом ножа в шею. К обнажённому телу привязали кирпичи, пинками убедились, что оно действительно мертво, после чего столкнули в дренажную канаву. В таком виде девушку наутро и нашли грибники.
Оксану, Алексея, Аркадия и прочих участников лесного «пикничка», спокойно после выпивки дрыхнувших по домам, люди в форме подняли с постелей ещё непротрезвевшими. Все они быстро “раскололись” и дали нужные следствию показания. “В гроб Татьяну положили в наряде невесты”, “Гибель дочери заставила мать задуматься” – гласили подписи под газетными иллюстрациями.
Похожий случай: вечерком 16 апреля 2005 года на Автозаводе группа из четверых мончегорских молодчиков забила бейсбольными битами припозднившуюся Татьяну Валерьевну Дормидонтову, 22 лет: теперь её высокое надгробие чёрного гранита, хорошо видное даже из окна автобуса. Про это трагическое происшествие “Нижегородский рабочий” подробно писал в номере от 28 апреля того года. Добычей парней, трое из которых происходили из сельской местности, сделались кожаные пиджаки, ювелирные украшения, сотовые телефоны, а также… сапожки несчастной Татьяны и её выжившей подружки. Что они хотели делать с женской обувью, следователю они так и не сумели объяснить. Кстати, отметим: в Нижегородской области не зарегистрировано ни одного бейсбольного клуба, а продажа бит, особенно автолюбителям, растёт год от года.
Ещё одного из местных покойников, Геннадия Васильевича Земского (20.10.1964 – 22.07.1999), в своё время обойдённого вниманием прессы, родные почтили стихотворной эпитафией, из которой всё, в принципе, становится ясным:
“Он умер пляжною смертью / Без покаянья, в воде
Молю, чтобы в миг последний / Он всё же воззвал к тебе !
Забрав ты его, мой боже, / От худшего уберёг,
Чтобы души его светлой / Никто осквернить не мог.
Нашёл я в «Вязовке» могилы двоих старушек, перешагнувших столетний юбилей, что у нас является исключительной редкостью. Их звали Анна Павловна Безобразова (11.06.1898 – 14.06.1998) и Раиса Ивановна Соколова (02.09.1885 – 16.04.1993). Во втором случае возраст похороненной бабушки составляет 108 лет, что для нашего города есть замечательный результат, если, конечно, дело обошлось без ошибки.
Для эксперимента, осмотрев Вязовское кладбище с точностью до одной могилы, я подсчитал количество попавших туда детей в возрасте от двух до пятнадцати лет. Их набралось примерно поровну – 20 мальчиков и 18 девочек. Оказалось, что в этом возрастном промежутке дети умирали чаще всего в 5-6 и 14-летнем возрасте, тогда как менее всего в 3-х и 12-летнем возрасте. Самая большая детская смертность тут была отмечена в 1990 и 1991, а также в 1994 годах (по 4-5 случаев). Впоследствии, видимо, в связи с успехами медицины, она значительно сократилась и ныне (если не считать грудничков) составляет совершенно незначительную величину – кроме погибшего вместе с мамой пятилетнего малыша, за последнее десятилетие [правда, здесь тогда не старались много хоронить], попали всего два ребёнка: 14-летняя Надя Марычева в июле 2000 года и 10-летняя Вера Малюгина в сентябре 2007 года, последняя была единственным погибшим ребёнком из двух сотен заболевших от внезапно посетившей город прошлой осенью эпидемии менингита.
Совсем недавно, 3 сентября 2008 года, перед самым входом на кладбище, у центральной площадки, схоронили 18-летнюю студентку Викторию Вадимовну Модестову. Первые дни на могиле девушки сидел розовый медвежонок, а пространство внутри ограды было густо усыпано лепестками роз и хризантем. «Люблю, люблю, люблю» - было начертано на одном из венков.
@настроение: http://www.kokina.ru/moskvin/index.htm
@темы: российские кладбища
-
-
11.01.2014 в 22:47Я из Нижнего, было очень интересно.