La douleur passe, la beauté reste (с) Pierre-Auguste Renoir
Прогулка по "Введенскому кладбищу" с "Иди и смотри" вдохновила на продолжение знакомства с жильцами Введенского кладбища.
Это уже не первая кладбищенская экскурсия, на которой удалось побывать, а если бы точнее, то 4-ая. И если сравнивать их между собой, то пока могу назвать ее лучшей. Да, конечно, много информации уже можно встретить у нас, но все-таки были и те вещи, что слышали впервые. Кроме того, гид адекватно воспринимает добавления со стороны, в отличии от некоторых других.
Естественно, не удержались от вопросов о статуях Христа и могиле Бормана. По первому пункту: путаница существует и ничего не ясно до сих пор. Краеведы, можно сказать, головы уже сломали. А про Бормана - выдумка. Другой разговор, что мною было замечено надгробие в виде этой специфической пирамиды, только вот рядом не было никакой плиты, вообще.
Везде можно прочесть, что ворота с Госпитального вала были построена по проекту А. А. Мейнгарда. Именно этот архитектор был ответственен за первоначальный вид Кафедрального собора Святых Петра и Павла в Старосадском переулке. На снимках: кирха в 1888 году и в наши дни (постройках начала XX века).
Напомним, что кирха связана с семействами Вогау и Кноппов.
В 1907 году архитектор А.Форинт выстроил новые красивые псевдоготические Северные ворота и перестроил в стиле модерн дом кладбищенского смотрителя с конторой при нем. Рядом с этими строениями, сразу за оградой находился особняк председателя Комитета по благоустройству Иноверческого кладбища, выстроенный архитектором Герингом.
Часовня доктора Овера
Александр Иванович Овер (1804—1864) — тайный советник, заслуженный профессор терапевтической клиники и директор терапевтического отделения факультетской клиники Московского университета, инспектор Московских больниц гражданского ведомства, гоф-медик, выдающийся хирург. wiki
+Елена Коровина: Цветы для доктора Овера+ Елена Коровина: Цветы для доктора Овера
Синие васильки — к радости,
Алые тюльпаны — к несчастью.
Помни об этом, мальчик!
Алые тюльпаны — к несчастью.
Помни об этом, мальчик!
Голос был женский. Тихий, но какой-то пугающий. Саша всхлипнул и попытался забыть. В голове вспыхнуло: «Это просто сон!» Но голос вновь прошептал: «Помни: васильки — к радости, тюльпаны — к несчастью!»
Маленький Саша Овер закрыл уши руками и бросился бежать. Голос стих. Наверно, не поспел за мальчиком, заплутал где-то вдали. Саша облегченно заулыбался и начал напевать песенку по-французски. В свои четыре года он уже бегло болтал по-немецки, как его матушка, и по-русски, как няня Акулина. А теперь сможет говорить с отцом на его родном французском языке. Это важно для Овера-старшего, ведь ему с женой пришлось бежать в далекую Россию из революционной Франции, где его ждала гильотина за верность королю. Счастье, что русский помещик Глебов предложил Жану Оверу место гувернера для своих чад в имении Панино Тульской губернии. Там в 1804 году и родился Саша.
Весело напевая, мальчик перескочил через канавку и вдруг застыл в изумлении: перед ним расстилалось огромное поле тюльпанов — алых, как кровь, и влажных, как свежее мясо. Саша в испуге вскрикнул и… проснулся.
За перегородкой звучали резкие голоса. Хлопнула дверь. Вбежала няня и кинулась к кроватке мальчика:
— Осиротел, соколик! Помер твой батюшка!
Загадка снов
Александр застонал и проснулся. Опять — проклятый сон: тюльпаны цвета крови… После смерти отца они снились ему дважды. Первый раз перед тем, когда неожиданно скончался любимый учитель Ивашковский, дававший Саше бесплатные уроки греческого языка. Саша жил тогда в Столешниковом переулке в Москве, куда мать и няня перебрались после смерти кормильца. Существовали почти в нищете. В 6 утра в любую погоду мальчик ходил к учителю через всю Москву, ведь без знания греческой грамматики даже самого способного ученика не возьмут на казенное обучение. Но однажды, вернувшись после урока под проливным дождем, Саша слег. Вот тогда-то и приснилось ему снова кровавое поле тюльпанов. А через два дня Ивашковский умер.
В другой раз Александр увидел проклятые цветы, когда ему стукнуло уже 25 лет. Он уже с блеском закончил медицинский факультет Московского университета и Медико-хирургическую академию, где получил степень доктора медицины. А ведь ему тогда исполнился всего 21 год! Молодого вундеркинда послали на стажировку за границу. Четыре года он проработал в клиниках Страсбурга, Парижа, Рима, Лондона. В мае 1829 года вернулся в Москву. К тому времени мать Александра переселилась на родину в Германию, так что в Москве новоявленного доктора медицины ждала одна няня. Овер снял дешевый мезонин на Трубной площади, и надо же — в первую ночь на новом месте увидел во сне красные тюльпаны. А через несколько дней узнал — в далекой Германии умерла его мать.
Московский спаситель
И вот снова! Александр вскочил в холодном поту:
— Няня! Опять во сне проклятые тюльпаны! Снова мертвечина…
Авдотья Тихоновна обняла воспитанника. Хоть и взрослый уже, а для нее — малыш.
— Что делать, соколик… В Москву индийская гостья пожаловала — холера!
Наутро Овера разбудил громкий стук в дверь. Кто бы так рано? У молодого доктора еще и клиентов-то нет. Заходили только монах из Симонова монастыря да разорившийся купчик из Марьиной Рощи. У обоих в карманах пусто, так что заплатили по полтине за визит. На что тут жить?! И вдруг — на пороге пристав:
— Вам приказано явиться в Басманную больницу!
Овер горько усмехнулся — судьба-индейка: кому болезнь, а доктору заработок…
В Басманной больнице он пропадал теперь целыми днями. Холерных больных везли не переставая. Пришлось срочно возводить временные корпуса. Но вот чудеса — весь корпус доктора Овера выжил. И пациенты, и их родственники теперь кланялись Александру Ивановичу в пояс, а начальство назначило его старшим врачом больницы.
Однажды привезли, казалось бы, безнадежную женщину. Овер провозился с ней до поздней ночи. Еле добрел до ординаторской да и рухнул. Заснул прямо на полу и увидел свой сон. Опять бежал он по дороге, да свернул не налево, как раньше, а направо. Там тоже поле, да только все синими васильками усеяно. Проснулся, кинулся к безнадежной больной. А та ровно дышит. А наутро на поправку пошла. Вот вам и васильки! А выписываться стала — всей больнице объявила:
— Не доктор — московский спаситель!
Провидец
Кучер помог доктору Оверу усесться в карету:
— Не извольте беспокоиться, Александр Иванович, адреса для визитов я все помню. Прокатимся с ветерком!
Овер удовлетворенно крякнул: счастье, что расторопный молодой кучер попался, сам доктор в визитах вечно путается. Разве упомнишь столько пациентов? Да и все они — знатнейшие, богатейшие — вечно с претензиями. Куда интересней простых людей лечить, пусть даже бесплатно. Овер никогда не гнушается даже по трущобам ездить, коли зовут да случай интересный. Хотя времени все меньше. Ведь теперь он — старший врач Московской городской больницы, профессор Медико-хирургической академии и Московского университета, директор университетской клиники. Каждый день — то операция, то случай наисложнейший. От правильного диагноза жизнь зависит. В больницах люди на него, как на Бога, надеются. И ведь «московский спаситель» ни разу не ошибся! Что только коллеги-завистники ему не приписывали. Шептались, будто нянька у него — ведьма и во всем ему помогает. Иначе отчего он ее больше родной матери любит? Другие, правда, говорили, что не нянька — колдунья, а красавица-жена Овера. Иначе, почему доктор с ней все свободное время проводит, мужские клубы да рестораны не посещает, цыганок не привечает и даже картишками не балуется?
Доктор хмыкнул — вот идиоты, завистники! Да лучше б они сами, как Овер, после проведенной операции ночи у постелей пациентов сидели, течение болезней наблюдали. И медицинские труды штудировали чаще и тщательнее. Тогда бы и ошибались пореже! Хотя, конечно… Овер усмехнулся — есть у него мистические подсказчики — алые тюльпаны да синие васильки. Иногда даже, увидев красное поле во сне, доктор выкладывается вовсю, сам чуть не заболевает, да ничего не помогает — умирает больной. Зато уж если приснятся васильки, можно и не стараться особо — выздоровеет человек. Вот вам и цветочки-провидцы!..
Волшебный эликсир
Кучер с гиком подкатил к особняку на Моховой. Овер удивился:
— Куда ты меня привез?! Я только вчера осматривал графиню. Она абсолютно здорова!
Кучер почесал в затылке:
— Как же барин? Вы сами строго-настрого наказали на другой день вас к графине отвезти. Вот я и привез!
Овер нехотя выбрался из кареты. А то он не понимает, что творится! Верно, предприимчивая графиня щедро подмазала плута-кучера, чтоб привез к ней хозяина. Кажется, все московские истерические дамочки и барышни с ума сходят от посещения врачебного светила. Готовы платить любые деньги. Еще бы! Во-первых, он красив и обходителен, во-вторых — француз. Ну как объяснишь всем этим аристократкам да богачкам, что ему о развитии русской медицины думать должно?! А тут они со своими «нервами»!..
Вчера одна девица аж взвизгнула:
— Адамант! Денница! Азазелло!
До чего дошла, дура, — врача с дьяволом сравнила. Послать бы этих изнеженных дамочек на полевые работы, как крестьянок помещика Глебова, вся хворь отпала бы!
Графиня встретила доктора в гостиной. Ахнула, расплывшись в призывной улыбке:
— Сколь вы модны! Одеты по парижской моде, да модными духами надушены!
Рассказать бы ей, отчего после казенной больницы душиться да переодеваться приходится, там ведь не розами пахнет, — да нельзя, этикет соблюдать надобно. Графиня ведь за визит пачку ассигнаций в карман сунет, а на них сколько лекарств для бедняков накупить можно! Овер улыбнулся и приступил к осмотру. Да разве это осмотр?! Застенчивых дамочек полагается осматривать одетыми, ну, если только пару пуговок у ворота расстегнуть. Хорошо, что графиня здорова, а ну как заболеет?! — как таким застенчивым диагноз ставить?!
Доктор легонько похлопал пациентку по спине. Графиня задышала часто-часто и придвинулась к доктору. Вот вам и застенчивость! Овер отскочил — только обвинения в распущенности ему не хватает!
— Я выпишу вам, графиня, секретный рецепт! — бархатным голосом произнес он. — Это изобретенный мною волшебный эликсир. И делать его я дозволяю только самому верному аптекарю. Так что пошлите горничную по адресу на рецепте!
Через час горничная графини прибежала к верному аптекарю. Тот прочел рецепт на латыни и важно выдал пузырек с темно-розовой жидкостью. После ухода горничной аптекарша подмигнула мужу:
— Что прописывает доктор Овер на этот раз?
Аптекарь хохотнул:
— Волшебный эликсир для притворщиц — дистиллированную воду с малиновым сиропом!
Ордена на горе
Александр Иванович был в ярости. Только что приятель пересказал ему новый анекдот «про доктора-француза». В нем московский врач интересуется:
— Зачем вы так подробно расспрашиваете пациента об образе жизни? Разве это влияет на диагноз?
— На диагноз, батенька, — нет, — отвечает француз, то бишь — он сам — Овер. — А на то, сколько можно с пациента запросить, — да!
И вот так вся Москва сплетничает о гонорарах Овера, говорят, он в золоте купается. Как же! Почти все деньги от богатых пациентов переходят на лечение бедняков. А как иначе, если Овер стал теперь медицинским инспектором благотворительных учреждений. Да и практика сузилась, ведь Александр Иванович начал писать огромный труд по хирургической практике на латинском языке — чтобы все медики мира смогли прочесть его без перевода.
Однажды Овер заснул прямо над рукописью. И увидел не поле, а большую гору, буквально усыпанную различными орденами и медалями. Александр Иванович вгляделся и различил среди них не только орден Св. Анны 3-й степени, который уже успел получить за свои труды на медицинском поприще, но также знак камергерского отличия, известные немецкие, французские и английские ордена.
— Вот что тебе суждено получить в награду! — послышался тихий шепот. — А последней будет звезда Владимира.
— Ну это точно не вещий сон! Ведь иностранным-то орденам и вовсе неоткуда взяться! — уверил себя Овер и проснулся.
Но не тут-то было! Едва его научный труд вышел из типографии, медицинская общественность пришла в восторг. По настоянию самого Николая I профессор Овер стал камергером императорского двора. Тут-то Александр Иванович и вспомнил свой сон. И не зря — из-за границы тоже посыпались ордена. Больше десятка стран отметили выдающийся научный вклад российского доктора.
Райский сад
В 1864 году Александр Иванович пышно отметил свое 60-летие и 35-летие врачебной практики. Дарам и подношениям от благодарных выздоровевших больных не было счета. Сам император Александр II прислал поздравительное послание. Овер прочел и ахнул — император награждал выдающегося медика орденом Св. Владимира 2-й степени.
С того дня доктор Овер потерял покой. Жене и дочери сказал горестно:
— Теперь я получил все причитающиеся награды.
Настоятелю Введенского кладбища, где заранее прикупил себе место и выстроил часовенку, заявил:
— Скоро стану вашим вечным пациентом.
20 декабря лег спать, да вскочил в ледяном поту — приснились кровавые цветы. А через 3 дня доктор Овер уже не проснулся, — видать, остался посреди своих алых тюльпанов. Или это были васильки? Что ж, в райском саду много цветов…
Считается, что к доктору можно обратиться и сейчас, если сильно начало шалить здоровье.
Вход в склеп: через кованую пристройку.
***
Часовня над склепом Волконской, уроженки Кракова.
***
+Загадка Луизы, или cherchez la femme в судьбе русского драматурга+
Загадка Луизы, или cherchez la femme в судьбе русского драматурга
Эта трагедия полтора века тому назад взволновала бомонд обеих столиц Российской империи и дошла до самого Государя-императора.
«Гений и злодейство - две вещи несовместные» - утверждал Пушкин устами Моцарта в «Маленьких трагедиях». И все ж - кто и за что убил очаровательную француженку? Загадка эта так до сих пор и не разгадана...
-История преступления-РОМАНТИКА ПЕРВОГО СВИДАНИЯ
До последних дней жизни в одной из комнат дома Сухово-Кобылина висел портрет Луизы Симон-Деманш, его Луизы, с которой познал он счастье, тихое и безмятежное, как и образ ее, запечатлевшийся в его памяти. Долгие годы загадочная улыбка Луизы навевала на него светлую печаль, звала его в сумрак воспоминаний, в тот мрачный ноябрьский день 1850-го, когда тело ее обнаружено было вблизи Ваганьковского кладбища.
А начиналась все так романтично - весной 1841 года, в Париже, когда русский дворянин Александр Васильевич Сухово-Кобылин с бокалом в руке представился в ресторане очаровательной француженке лет 20 со словами: «Позвольте мне, чужестранцу, предложить тост за французских женщин!»
Очаровательная особа, к которой обратился Сухово-Кобылин, и была та самая Луиза. Она сетовала на то, что не может найти работу у себя на родине, во Франции.
«Поезжайте в Россию, -предлагает он. - Там вы найдете отличное место...»
Ко встрече с Луизой Александр Васильевич успел уже многое повидать и познать... Побывал за границей - в Италии и Франции, закончил Московский университет с золотой медалью, учился в Гейдельберге и там основательно увлекся философией Гегеля; ознакомился с репертуаром лучших европейских театров того времени, свел знакомство в Риме с Гоголем и оценил его чувство юмора. Как и подобает типичному представителю «jeunesse doree» (как называли французы «золотую молодежь»), Александр Васильевич вел праздную жизнь. Не забывал балов и маскарадов, карточной игры. Как истый джентльмен, участвовал в скачках и нередко побеждал в них. Посещал гимнастический зал Пуаре, где и познакомился со Львом Толстым. Красоту и обаяние 30-летнего Сухово-Кобылина запечатлел на портрете художник Тропинин. Александр Васильевич отличался блестящим остроумием, был самоуверен до дерзости и производил необыкновенное впечатление на женщин, заставляя их томиться любовью и безумствовать.
В своем кругу Сухово-Кобылины выделялись не только родовитостью (предки их восходили к царице Анастасии, жене Ивана Грозного), но талантами и культурными традициями. Не случайно дом Сухово-Кобылиных, по мнению Белинского, был «известен в Москве своей образованностью».
НЕПРОСТЫЕ ОТНОШЕНИЯ ВЛЮБЛЕННОЙ ПАРЫ
Роман с Луизой продолжался в России, в Москве. Александр Васильевич снял для Луизы квартиру из пяти комнат (зал, гостиная, кабинет, приемная и спальня) в доме на Рождественке, закупил красивую мебель, придал в услужение крепостную прислугу - повара, кучера и двух горничных. С той поры он начал вести двойную жизнь...
Сухово-Кобылин открывает для Луизы винный магазин и предоставляет для торгового оборота капитал в 60 тысяч рублей ассигнациями. Миловидная француженка обретает статус и громоздкое звание «московской купчихи». При этом она занимается его столом, обеспечивая изысканное меню, заботясь о провизии, выполняя мелкие поручения членов его семьи, в то время как сам Александр Васильевич занят рационализацией своих имений и предприятий.
Положение Луизы было сложное. Родители и сестры Сухово-Кобылина относились к ней неплохо, хотя и не считали ее женой сына и брата, но в обществе с ним она не появлялась.
Казалось бы, чего желать еще: пятикомнатная квартира с изящной обстановкой, прислуга, красивые платья и драгоценности, лошадь для выездов...
И все же она не обрела желанного счастья. Александр Васильевич оставался «светским львом» несмотря на свою почти семейную жизнь с Луизой. Он по-прежнему влюблялся и охладевал и, по-видимому, постепенно привык делиться с Луизой своими любовными переживаниями, не щадя самолюбия молодой женщины, не признавая в «неравном» ему существе ущемленного достоинства - человеческого и женского. С годами Сухово-Кобылин стал тяготиться связью с нею - по существу содержанкой и экономкой, - избегал частых встреч, отделывался короткими записками и даже убеждал ее возвратиться на родину.
Наконец-то Луиза стала понимать, что жизнь ее с Александром Васильевичем долгой не будет.
А по Москве уже ходили слухи о его новом романе - с княгиней Надеждой Ивановной Нарышкиной, «...женщиной из лучшего московского общества и очень на виду», как писал о ней молодой Лев Толстой своей тетушке ТА. Ергольской. Княгиня Нарышкина походила во многом на «инфернапьниц» Ф.М. Достоевского, и, по словам Е.М. Феоктистова, домашнего воспитателя детей сестры Сухово-Кобылина, «многих положительно сводила с ума». К этим многим, кто не устоял перед ее чарами, относились и виднейшие мужи Франции -герцог Морни, брат Наполеона III, а также Александр Дюма-сын, автор «Дамы с камелиями», с которым обвенчалась она в 1864 году после кончины мужа. Надежда Ивановна жила любовью, бурными страстями и всегда - с привкусом скандала.
Демон обольщения сыграл на этот раз злую шутку с Сухово-Кобылиным. Роман с княгиней Нарышкиной дорого ему обошелся; его последствия он искупал всю свою долгую жизнь.
ЭМОЦИИ НЕСЧАСТНОЙ ФРАНЦУЖЕНКИ
Свою обиду и горечь вымещала Луиза на прислуге: именно этому, по мнению практически всех исследователей, она обучилась быстрее прочего в семье Сухово-Кобылиных. Не секрет, что и мать Александра Васильевича - Мария Ивановна -часто грешила этим. В ней проявлялся чисто русский парадокс, характерный для ее социальной среды, когда европейская образованность причудливо сочеталась с крепостническим варварством. По свидетельству Феоктистова, после расправы с горничными и лакеями (оплеух и пр.) «она закуривала сигару и усаживалась на диван с французским переводом Шеллинга в руках».
А жизнь Луизы протекала в 4-х стенах особняка на Рождественке и в узком кругу знакомых. Среди них -Эрнестина Ландерт, СП. Сушков (приятель Сухово-Кобылина, родной брат поэтессы Растопчиной), французская семья Кибер. Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, 7 ноября 1850 года Луиза устроила у себя обед - пригласила Эрнестину Ландерт с Сушковым, а также молодого человека С.А. Панчулидзева. После обеда все поехали кататься: по бульварам - от Тверских ворот до Мясницких, оттуда на Кузнецкий мост - в кондитерскую Люке, потом - к Эрнестине, а от нее Луиза возвратилась домой. Было уже девять часов вечера, когда она отпустила кучера. Вскоре Луиза покинула дом и больше туда не возвращалась...
На другой день отсутствие Луизы вызвало у Сухово-Кобылина странное беспокойство. Вместе с мужем сестры Евдокии Васильевны он отправляется к обер-полицмейстеру и высказывает опасение за ее судьбу, после чего возвращается на квартиру странным образом исчезнувшей Луизы.
Тело Луизы обнаружили лишь через два дня после того - вблизи Ваганьковского кладбища, в сугробе, и, как докладывал пристав Ильинский, со следами насильственной смерти. В следственном деле приводятся жуткие подробности убийства. Тело Луизы основательно изуродовали, причем «...кругом горла на передней части шеи, ниже гортанных частей, находится поперечная, с ровными краями, окровавленная рана, длиной около трех вершков. Кругом левого глаза опухоль темно-багрового цвета; на левой руке, начиная от плеча до локтя, по задней стороне сплошное темно-багрового цвета с подтеком крови пятно и много других пятен, опухолей и ссадин; начиная от передней части верхних ребер до поясницы и до позвонков, во весь левый бок, находится большое кровоизлияние, причем седьмое, восьмое и девятое ребра этой стороны, ближе к соединению их с позвонками, переломлены, а десятое -даже с раздроблением кости».
НЕПРАВЫЙ СУД И РЫДАЮЩИЙ «ЗЛОДЕЙ»
Гибель Луизы привела Сухово-Кобылина в страшное отчаяние. Как писал Феоктистов: «Этот суровый человек рыдал, как ребенок, беспрерывно повторялись у него истерические припадки, он говорил только о ней и с таким выражением горя и любви, что невозможно было заподозрить его неискренность». Рядом с ним в те трудные дни неотлучно находилась княгиня Нарышкина. Не тая сочувствия к нему, она заботилась о том, чтобы Александра Васильевича не допускали к открытому гробу; писала письма к французскому консулу и аббату Кудеру; вмешивалась в следствие, не заботясь о своей репутации. Надежде Ивановне было очень трудно. Сегодня, полтора века спустя, мы вряд ли можем в полной мере оценить нравы того времени. Мужеству этой незаурядной женщины воздал должное и Феоктистов: «...она почти не покидала Кобылина, находилась постоянно в обществе его родных и ни единым словом, ни единым мускулом своего лица не обнаружила, что была сколько-нибудь причастна к страшной тайне».
По ходу начавшегося следствия были допрошены свидетели, в том числе и Сухово-Кобылин. Он показал, что последний раз виделся с Луизой в понедельник, 6 ноября, на ее квартире, где они были одни. В своем доме он не принимал ее со времени приезда к нему родственников, которые прибыли 3 или 4 ноября. На вопрос о том, где он находился 7 ноября вечером, Сухово-Кобылин ответил, что тот вечер провел у Нарышкиных, где ужинал; во втором часу ночи возвратился домой.
Между тем по приказу генерал-губернатора Закревского от 17 ноября образована Особая следственная комиссия, которая начинала свою деятельность передопросом арестованных и свидетелей.
А 20 ноября повар Ефим Егоров принес повинную и признался в том, что 7 ноября ночью «-..убил купчиху Луизу Иванову Симон-Деманш на квартире ее на Тверской...» Подельниками Егорова оказались «Галактион Козьмин и девки Аграфена Иванова и Пелагея Алексеева. Галактион переломал ей утюгом ребра», а Егоров «...ударил кулаком по глазу и прирезал перочинным ножом, потом свезли на ее лошади за Пресненскую заставу и бросили в овраге за Ваганьковским кладбищем, салоп сожгли. Горло перерезано им, Егоровым, в овраге, а не на квартире, а дома только убили и задушили. Убил он ее потому, что она была злая и весьма капризная женщина. Много пострадало по ее наговорам людей...»
Хотя все, кто так или иначе касался этого дела, оперировали одними и теми же документами, с самого начала, с момента первого расследования, выстроились две полноправные версии убийства Луизы Симон-Деманш.
Первая - преступление совершили повар Ефим Егоров и его соучастники.
Вторая - в злодеянии был виновен Александр Васильевич Сухово-Кобылин.
По версии Леонида Гроссмана, автора бестселлера «Преступление Сухово-Кобылина», вечером 7 ноября в доме Сухово-Кобылина произошла роковая встреча трех людей - Александра Васильевича, Нарышкиной и Луизы. «Сухово-Кобылин, -пишет Гроссман, - придя в ярость от поведения своей старой и уже опальной любовницы в месте свидания его с предметом новой любви - юной и прекрасной великосветской женщиной, - не помня себя от гнева, убивает Симон-Деманш шандалом. Нарышкина спешно вырабатывает план и организует сокрытие тела. Призываются двое преданных слуг - это могли быть только Макар Лукьянов и Ефим Егоров, которым за обещание денег и вольных, играя на их преданности и необходимости «спасти барина», поручается пока лишь вывоз тела на дорогу в Хорошово... Они выполнили поручение...».
Автор здесь явно опирается на мнение Феоктистова (который, в свою очередь, пустил в обиход известную московскую сплетню).
ПРЕСТУПНИЦА - КНЯГИНЯ?
Это преступление вогнало в шок бомонд обеих столиц.
Многие, слишком многие горячо настаивали на невозможности подобного преступления, совершенного крепостными людьми
- словно и не было никогда тому примеров в истории. А ведь они были, и отнюдь не единичные. Вспомним, какая жестокая участь постигла отца Ф.М. Достоевского;
- он погиб от рук крепостных крестьян, не выдержавших оскорблений. В своих мемуарах граф М.Д. Бутурлин рассказывает об одном из московских самодуров, П.А. Базилевском, который «был высечен крепостными его людьми за жестокое с ними обращение». Писал же Белинский Гоголю: «Правительство хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние режут первых».
Для любителей криминалистики немаловажен и еще один довод: если Александр Васильевич прикончил свою возлюбленную шандалом, то откуда взялись следы утюга по ребрам, резаная рана на шее? Неужели в состоянии аффекта он был способен добивать уже фактически умершую женщину? Или это Надежда Ивановна Нарышкина в приступе ревности довершила начатое своим возлюбленным?
Имя княгини Нарышкиной упорно связывали с этой трагедией. Упоминает ее в своем письме к тетушке и молодой Лев Толстой: «...в одно прекрасное утро г-жу Симон находят убитой, и верные улики указывают, что убийцы ее - ее собственные люди. Это куда ни шло, но при apecтe Кобылина полиция нашла письма Нарышкиной с упреками ему, что он ее бросил, и с угрозами по адресу г-жи Симон. Таким образом, и с другими возбуждающими подозрения причинами предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиною». Ни для мужа Надежды Ивановны, ни для кого в свете отношения между Нарышкиной и Сухово-Кобылина к моменту гибели Луизы не составляли секрета. Огласка привела лишь к фактическому расставанию Нарышкиной с мужем, московское общество отвернулось от «любовницы убийцы» и его пособницы...
Стремительный отъезд княгини Нарышкиной за границу через месяц после гибели Луизы, в декабре 1850 года, напоминал скорее бегство. Она бежала туда от сплетен, скандала и следствия, а более всего -для сокрытия от общества своей беременности. Там родила она дочь Сухово-Кобылина, названную именем погибшей Луизы.
Следствие откровенно велось спустя рукава: не нашлось в чиновной братии ни «Шерлоков Холмсов», ни «Фандориных». Сухово-Кобылину пришлось столкнуться с чудовищной безграмотностью ведения судопроизводства, с желанием чиновников найти не правых и виноватых, а возможности для получения хорошей взятки. Буквально через несколько дней после трагедии Александру Васильевичу намекнули, какую взятку надо дать следователю, чтобы «дело закрыть» (30 тыс. рублей). Отказ Александра Васильевича стоил ему тяжких судебных мытарств и сплетни о том, что Луизу убил он не один, а вместе с Надеждой Ивановной Нарышкиной.
Крепостные то давали показания, то полностью меняли их. Сухово-Кобылина мучили очными ставками, а самого важного не сделали. Не опросили, например, гостей Нарышкиных: видели ли они в тот вечер Александра Васильевича (сделали это лишь несколько лет спустя). Одежду убитой Луизы осмотрели через несколько месяцев, старательно не обращая внимания на свидетельства того, что женщину убили в постели, одевали уже труп, иначе как объяснить, что под нарядным платьем на ней не было корсета, зато были ночная сорочка, три нижние юбки, домашние полусапожки, что, наконец, шляпа была натянута не на прическу, а на распущенные волосы.
ОПРАВДАНИЕ
В своих мытарствах по судам и инстанциям Сухово-Кобылин поневоле задумывался над тем, правильно ли он поступил, не согласившись дать взятку? Месть чиновников, на самом деле, оказалась страшной. Ведь следствие длилось без малого семь лет -почти столько же, сколько прожили вместе Александр Васильевич и Луиза. Все это время «дело» шло по кругу: из Московского Надворного суда - в Сенат, оттуда - в Министерство юстиции, а затем - в Государственный Совет и обратно. Именно «дело» разбудило страстную натуру Сухово-Кобылина. Непрерывные выезды в Москву и Петербург, хождения по инстанциям и посещения высокопоставленных лиц, письма и жалобы дали выход его неуемной энергии. Его душевное состояние тогда ярко передают записи в дневнике: «Получил копию с разбойничьей бумаги и сел писать отпор». И далее пишет: «...писал отпор, работа тяжелая. Сила шла на убыль».
Наконец, «дело» дошло до высочайших инстанций - до самого Государя-императора Александра II. В декабре 1857 года Государственный совет оправдал одновременно и Сухово-Кобылина, и сознавшихся в содеянном преступников.
«Дело» квалифицировалось как нераскрытое, крепостные Сухово-Кобылина освобождались от всякой ответственности, а его самого приговорили «за прелюбодейную связь подвергнуть церковному покаянию для очищения совести».
Итак, «дело» было закрыто, однако оставались вопросы. Сам факт «всеобщего» оправдания поспособствовал разнообразным слухам, толкам, сплетням, преследовавшим Сухово-Кобылина при жизни и даже - за гробовой плитой.
С одной стороны, трудно вообразить преступника, у которого хватило бы духу не расставаться в течение всей жизни с портретом своей жертвы (как известно, портрет Луизы постоянно висел у кровати Сухово-Кобылина), и назвать ее именем свою дочь. И, наконец, из вещей Луизы Сухово-Кобылин намеревался обустроить себе мемориальную комнату.
С другой - не случайно оправдание по суду заподозренных в преступлении крепостных. Не мог быть их целью в этом убийстве грабеж, когда, кроме золотых часов да салопа, ничего не оказалось пропавшим. Не могла быть причиной и месть, так как не было замечено особой жестокости в обращении француженки с прислугой.
КТО ЖЕ И ЗА ЧТО УБИЛ ЛУИЗУ?
Историческую справедливость удалось восстановить лишь через 80 лет после убийства Луизы. Помогла экспертиза, проведенная профессором Н. В. Поповым на основании анализа судебных актов. Окончательные результаты экспертизы сводились к следующему: «Смерть Симон-Деманш последовала от асфиксии вследствие удавления шеи петлей, сделанной из платка, полотенца... Повреждения, нанесенные Симон-Деманш, не были смертельны и причинены множественными, довольно сильными ударами твердого, тупого предмета... Шандал не мог быть таким предметом... Горло Симон-Деманш перерезано после ее смерти острым режущим предметом, например, ножом... Пятна, найденные во флигеле Сухово-Кобылина и якобы происходящие от крови, значения для дела не имеют... Спальня Симон-Деманш в ее квартире могла быть местом ее убийства...»
По заключению профессора Попова «...эти обстоятельства ...не только колеблют, но и опровергают вывод, так безосновательно и безоговорочно высказанный Л. Гроссманом» (отчет о проведенной экспертизе был опубликован в качестве Приложения к книге Виктора Гроссмана «Дело Сухово-Кобылина» в 1936 году).
Таким образом, обвинения с Сухово-Кобылина снимались, но загадка так и осталась неразгаданной...
ТВОРЧЕСТВО И ОДИНОЧЕСТВО
Налаживалась творческая жизнь: «Свадьба Кречинского» шла на сцене Малого и Александрийского театров. Работа его над пьесами продолжалась и в последующие годы. Итогом этого стала знаменитая трилогия Сухово-Кобылина («Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина»), которая вот уже полтора века не сходит с русской театральной сцены. Не ладилась только личная жизнь.
С уходом Луизы из жизни Сухово-Кобылина не покидало чувство потерянности и одиночества. О глубине своей утраты и чувстве вины перед Луизой писал он сестре Евдокии Васильевне (Душеньке): «...моя потеря огромна, и что я никогда не найду привязанности, которая могла бы сравниться с этой. Только раз в жизни можно быть так любимым». Он ходил в Лефортово, на Введенское кладбище, подолгу стоял у могилы Луизы, прислонившись к холодному мрамору, на котором было высечено дорогое ему имя. Он просил ее «...о мирном, тихом, уединенном и полєзном окончании жизни».
Луиза не питала особых иллюзий насчет отношения к ней прислуги. Темперамент Луизы, ее вспыльчивость, в которой она вряд ли уступала Сухово-Кобылину, не были порождением одних лишь сплетен. В следственном деле содержатся свидетельства ненависти к ней крепостных. Она старательно изучала язык страны, ее приютившей, записывала выражения, ей непонятные. В бумагах Луизы, найденных после ее гибели, сохранилась запись совершенно мистического смысла: «Они нас убили».
Казалось, ежа обладала даром провидения. Ведь убили не ее одну, но в каком-то смысле и Александpa Васильевича!
Портрет Луизы до последних дней жизни висел в одной из его комнат: очаровательная француженка в светло-русых локонах и с цветком в руке пристально глядела на Сухово-Кобылина, загадочно улыбаясь.
- Вот это она! - сказал Александр Васильевич писателю Юрию Беляеву, когда тот посетил драматурга на склоне его дней.
Ничего не добавив к сказанному, Сухово-Кобылин отвернулся от портрета...
Владимир СКРЫНЧЕНКО
+Француз, любовь и вино+
Француз, любовь и вино
Во время прогулок по центральной аллеи Введенского кладбища взгляд часто цеплялся за надгробие Филиппа Депре. Такое красивое созвучие имени и фамилии, что хотелось сочинить про него интересную историю. А вот поискать (или хотя бы сделать попытку) биографию этого француза как-то все забывалось.
И вот совершенно случайно попадается материал о Товариществе виноторговли К.Ф.Депре. Месье Депре сам нашел меня
Дальше пойдет рассказ от dedushkin1., в посте которого вы можете найти дополнительные фотоматериалы, которые мне не захотелось переносить сюда.
Исстари любили в Москве чаёвничать, но не менее чая уважали напитки и покрепче. И если водками, настойками и даже коньяками москвичей снабжали Смирновы и Шустовы, то иностранные вина и ликёры покупались в основном у французов. И самым, пожалуй, известным в дореволюционной Москве был торговый дом «К. Ф. Депре».
История этой виноторговой фирмы началась ещё в начале XIX века, когда раненный в Бородинской битве капитан наполеоновской армии Камилл Филипп Депре, после излечения решил не возвращаться на родину, а остался в России. А причиной тому была любовь. Влюбился бравый капитан в девушку, ухаживавшую за ним. И, оправившись от ран, женился и вскоре открыл в Москве своё дело. Как истинный француз, виноторговую фирму.
Избранница его – Анна Рисс – происходила из купеческой семьи «московских французов», владевшей домом на Петровке. Вот в этом-то доме, позже перешедшем к Депре, и был открыт его первый магазин иностранных вин.
Дело пошло, и магазин стал пользоваться большой популярностью у московских ценителей благородных напитков. «Вино, разумеется, берется на Петровке, у Депре»,- писал А. И. Герцен в книге «Былое и думы». Широкий кредит в магазине Депре был открыт и Николаю Васильевичу Гоголю. Как вспоминает современник: «На именинах [Гоголя] … вина на 40-50 человек заказывали у виноторговца Депре, где со счётом к Гоголю не приставали: были деньги - платил сразу, нет – ждали».
читать дальшеОсобо популярен был портвейн «Депре № 113», который, как считалось, не знал себе равных.
Занимались Депре и благотворительной деятельностью. Так в 1861 году дочь Камилла Депре, решив после смерти мужа уйти монастырь, передала 30 тысяч рублей на строительство нового реального училища для мальчиков, названного в честь Филиппа Нэрийского. Посвящение было выбрано неспроста. Имя Филипп было очень популярно в семье Депре. В последствии несколько представителей Депре, носящих это имя, вносили в школу пожертвования.
При наследниках основателя виноторговой династии дело расширилось. А сын его был некоторое время одновременно и купцом, и бельгийским консулом. В 1898 году архитектор Роман Клейн перестраивает для семьи Депре старое здание на Петровке 8. На первом этаже расположился фирменный «Магазин иностранных вин и гаванских сигар, поставщика высочайшего двора К.Ф. Депре», а под ним обширные винные подвалы.
Поклонником Депре был и Антон Павлович Чехов, упомянувший в «Драме на охоте» ликёр «Бенедиктин» от Депре. Об одном забавном эпизоде, связанном с конкурентами Депре пишет и В.А.Гиляровский. Некий мещанин Цезарь Депре предложил своё имя одной прогоравшей виноторговой фирме. И московские магазины наводнил поддельный «Депре». Мало кто обращал внимание, что на этикетке вместо орла с короной красовалась ворона. О качестве напитков речь, естественно, даже не шла, а стоила подделка намного дешевле. Дело закончилось судом.
Но был у фирмы и настоящий конкурент – Егор Леве, имевший свой собственный магазин в Столешниковом переулке. Что интересно, магазин этот сохранял свою специализацию все советские годы – знаменитый винный магазин в Столешниках. И только недавно здесь стали торговать часами.
И если Герцен и Гоголь пользовались услугами магазина Депре, то Л. Н. Толстой предпочитал его конкурента. Во всяком случае, Стива Облонский в «Анне Карениной» «к ужасу своему увидел, что портвейн и херес взяты от Депре, а не от Леве...» и дал срочное распоряжение «как можно скорее послать кучера к Леве».
В 1899 – 1902 годах всё тот же Роман Клейн строит для «Товарищества К. Ф. Депре» большой доходный дом с фирменным магазином и большими подвалами на Петровском бульваре.
Вино на завод привозили в цистернах, на многих из которых, чтобы не возбуждать нездорового ажиотажа среди граждан, красовались надписи «Молоко», хотя людей искушённых они не вводили в заблуждение. Порой при перекачке вино проливалось, и на асфальте образовывались живописные лужицы, притягивавшие сюда немало жаждущих. Но, конечно, не лужицы были причиной паломничества к заводу ряда представителей сильной половины человечества. Водители довольно активно приторговывали содержимым вверенных им цистерн. Наиболее ушлые приваривали даже внутрь к потолку цистерны металлические ёмкости, в которых после откачки вина оставалось несколько литров вожделенного напитка. Это и шло в продажу.
Сейчас от былых ароматов не осталось и следа. Доходный дом по Петровскому бульвару ещё в советское время получил новых хозяев – в него въехали конторы «Интуриста» и в середине 1930-х годов он был надстроен двумя этажами. А здание бывших винных складов в Колобовском переулке, к радости жителей близлежащих домов, уже несколько лет стоит в строительных «пелёнках».
Напоминает нам о знаменитой фирме только отреставрированный недавно барельеф дома на Петровке: «Тво виноторговли К. Ф. Депре».
К сожалению, поиски того, кто же все-таки похоронен на Введенском кладбище, ни к чему не привели.
В брошюре Артамонова "Введенские горы" написано, что Депре скончался в 1858 году. Мог бы это быть сам Филипп? Не знаю. Захоронение является семейным - Риссов-Депре, поэтому можно сказать, что там точно покоятся его родственники.
Еще удалось найти такой момент: В 1809 году здесь уже стоит дом владельца книжной лавки Франсуа-Доминика Рисса (1770— 1858). После пожара 1812 года Рисс строения восстановил. Семья Риссов, породнившись с семьей купцов Депре, предоставила им помещения для торговли. Филипп Депре славился поставкой и розничной продажей иностранных вин. Его сын К. Ф. Депре был одновременно и купцом, и Бельгийским консулом и как благотворитель помогал денежными взносами Басманному отделению попечительства о бедных.
Этот отрывок говорит нам, что Филипп был все-таки бельгийцем, а не французом.
Немного разобраться с биографией Депре помогла английская Вики по Чайковскому, в которой упоминается Адель Богомолец (Adèle Bohomoletz 1832-1897) - дочь Филиппа Иосифа Депре (1789-1858) и его второй жены - Кэролайн Руже (Caroline Modeste 1808–1885). Камиль Филипп, к которому и уйдет отцовский бизнес, был старшим братом Адель. К слову, за делами он следил из Парижа, куда переехали все дети Филиппа Депре.
Адель стала знаменита тем, что перевела для французской публики "Анну Каренину" Льва Толстого (по совету Тургенева), письма Софьи Ковалевской и некоторые другие вещи. Еще Адель вела переписку с Петром Ильичом Чайковским.
-Жены и дети Депре-Philippe-Joseph Depret
Born 12 May 1789 - Tournai (Belgique)
Died 12 August 1858 - Paris , age at death: 69 years old
Married 11 November 1816 , Moscou (Russie), to Annette Riss †1826:
Louise Depret married to Louis Tresca
Cécile Depret †1896 married in 1843 to Charles Catoire †1886
Married in 1828 , Moscou (Russie), to Caroline Modeste Rougé 1808-1885 (Parents : François Rougé †1850 & Thérèse Hubin †1849 ) with
François Camille Depret 1829-1892 married 6 July 1858 to Hélène Bixio 1839-1902
Pauline Depret ca 1830-1866 married 8 July 1852 to Charles-Louis Destouches
Adèle Depret ca 1832-1897 married to Charles-Louis de Bohomoletz
Marie Depret 1840-1919 married 5 July 1865 to Camille Clerc 1828-1882
Juliette Depret †1913
***
Семейство Кирхгоф
Из газет за 1903 год.
11 июня на одном из деревьев близ Лубянского бассейна прохожие заметили целый рой пчел. Полиция дала знать об этом содержателю магазина сельскохозяйственных принадлежностей с отделом пчеловодства купцу Кирхгофу. Последний явился на площадь с разными приспособлениями, в которые и был загнан весь рой.
Кирхгоф Клара Васильевна, владелица дома в Москве, на Сухаревской-Садовой улице. В этом доме, в квартире 17 жила М. П. Чехова
***
+Знакомство с некоторыми другими жильцами ВВ+
Семейство Кампиони
В 1783 году ребёнком переехал из города Варезе в Италии вместе со своим отцом Пьетро Антонио в Санкт-Петербург, где отец основал мастерскую для работ по мрамору, алебастру и отливки статуй.
В 1790-х годах участвовал в создании архитектурно-паркового ансамбля Гатчины для императора Павла I, выполняя работы в разных жанрах искусства.
Мастерская Кампиони переехала в Москву в 1795 году и по-прежнему занималась орнаментальными и облицовочными работами и изготовлением фризов во взаимодействии с известными архитекторами.
Работа мастерской продолжалась и при детях Сантино Петровича.
Кампиони принимали участие в отделке:
Благородного собрания на Моховой;
дворца Разумовских на Гороховом Поле;
дома-голубятни графа Г. А. Орлова-Чесменского у Калужской заставы;
странноприимного дома графов Шереметевых на Сухаревке;
усадьбы Шереметевых Останкино, где применили отделку «стукко» и создали барельеф «Вакханки с лютнями» в Итальянском павильоне;
Голицынской больницы (1796, отделкa мрамором и роспись «гризайль»);
Господского дома Голициных в Кузьминках (впервые в 1804 году, в 1838 году изготовили модели для шестнадцати чугунных скульптур «египетских» львов).
Кампиони занимались также изготовлением памятников:
колонны, отмечающей посещение Екатериной II усадьбы Архангельское (1827);
обелиска по случая приезда в Кузьминки Петра I.
Мастерская в 1830-х годах изготовила письменные приборы из оникса и агата для московского коллекционера Мусина-Пушкина, а также профессора Московского университета М. Я. Мудрова. wiki
Усыпальница семьи Амлонг
Усыпальница семьи Амлонг (Familia Amlong), автор Ф.Р. Амлонг. Амлонг Фердинанд Юлиус Адольф Фридрихович (Федор Романович) (1871, Москва - ?). Сын прусского подданного, жившего в Москве. В 1901 году его отец жил там же в Большом Успенском переулке. Лютеранского вероисповедания. Закончил академию художеств (1900). С 1900 преподаватель Казанской художественной школы, с 1903 архитектор Казанской городской управы, позже занимался частной практикой, был владельцем кирпичного завода. В 1915 выслан с семьей в Иркутскую губернию по доносу о симпатии к Германии и как бывший германский подданый. В 1917 вернулся в Москву. Работал зав. отделом комитета государственных сооружений. Осужден коллегией Московской ЧК 5.8.1919 к заключению в концлагерь на время гражданской войны. Построил ряд известных зданий, в том числе дом М. Ш. Шамиля (ул. Тукаевская, 74) (совместно с Г. Б. Рушем), дом Подуруевой (Союз композиторов, ул. Лобачевского, 10), в 1906 - дом командующего военным округом.
Надгробие на могиле Мюллер Эммы годы жизни с 1866 по 1909 годы. Эпитафия гласит: «Не бойся! Когда я умру, я позову тебя по имени! Ты будешь мой!»
Семья крупных домовладельцев в старой Москве на Тверской и Кузнецком мосту.
На заре книгопечатания лигатуры широко использовались в целях экономии места. Однако некоторые из них было не принято разбивать и при наборе вразрядку (Zwangsligaturen). Гуляя по Введенскому кладбищу, можно увидеть склеп, который отлично иллюстрирует эту типографскую особенность на примере немецкой лигатуры CH.
Демонси Карл Александрович - доктор медицины, сын француза, уроженец города Москвы; учился в Казанском и Юрьевском университетах и с 1837 года был впоследствии профессором патологии и частной терапии в Харьковском университете. Умер в 1867 году...
Если не ошибаюсь, то этот же склеп фигурирует в рассказе о смерти Луизы (см. видео). Но непосредственно на нашей экскурсии Наталья рассказывала о нем именно как о склепе Демонси.
Москва таинственная: Почему на Введенское кладбище к доктору Гаазу приходят зеки, а к Оверу - больные
©
читать дальшеАндреассен:
- Сегодня я приглашаю вас отправиться на... кладбище. Называется оно Введенское - или Немецкое. Основано во время эпидемии чумы, но привлекает не только своей историей, но и массой легенд, о которых знает все моя гостья - Наталья Леонова, координатор проекта «Иди и смотри необычную Москву» .
Леонова:
- Название дано по Введенским горам, однако кладбище стало называться Введенским исключительно в наше время. А изначально, когда образовалось в 1771 году, во время жуткой эпидемии чумы, оно называлось Иноверческим кладбищем. Поскольку Екатерина издала указ о том, что людей, которые тысячами в день умирали в Москве, запретить хоронить на погостах церквей и монастырей в черте Москвы. Для этого были оставлены только тогда считавшиеся заштатными монастыри - такие, например, как Спасо-Андроников, Покровский монастырь, где сейчас хранятся мощи матушки Матроны.
Но где хоронить, например, старообрядцев? Тогда было основано Рогожское кладбище. Одновременно возник вопрос: куда хоронить иноверцев – католиков, реформаторов, представителей англиканской церкви. Кладбище, которое находилось в районе Старокирочного переулка, где стояла кирха Святого Михаила, тоже не могло вместить всех жертв этой чумы. Чуть раньше было основано Лазаревское кладбище. Но так как те самые иноверцы жили в основном в районе Бауманской, или Немецкой улицы, как она тогда называлась, то нужно было место неподалеку.
И вот на другом берегу реки Яузы, на этих самых Введенских горах, даже не на самих горах, а возле оврага речки Синички, которая сейчас в трубе, и было основано это кладбище. В XIX веке оно получило дополнительную территорию и занимает ее до сих пор.
Называлось оно Иноверческим, но в народе его называли Немецким. Хотя там, помимо огромного количества представителей немецкой диаспоры, похоронено огромное количество других «иностранцев». И большое количество представителей духовенства начала ХХ века, деятелей науки, культуры и военной профессуры.
Андреассен:
- Назову фамилию, которая, наверное, всем без исключения известна. Я имею в виду господина Оливье. Это правда, что его могилу нашли только в 2009 году?
Леонова:
- Обнаружили, да. До 2009 года кладбище представляло собой плачевной зрелище. Кресты на надгробиях были отбиты еще в годы Первой мировой войны, а особенно - Второй мировой войны. Так сильна была у людей ненависть ко всему немецкому - поэтому сбивали кресты всюду, где видели иностранную фамилию.
Кроме того, очень многие родственники похороненных тут иностранцев уехали за границу еще во время Первой мировой войны: испугались. Это, например, семья Юлиуса Гейса (компаньон основателя шоколадной фабрики «Эйнемъ», позже переименованной в «Красный Октябрь»). Они уехали из России в 1914 году. Да и многие другие. Например, не осталось никаких родственников у похороненного на Введенском кладбище Фердинанда Теодора Эйнема, который был создателем упомянутой фабрики...
И вот до 2009 года какие-то надгробия валялись где попало. В частности, Люсьена Оливье. И вот когда в 2009-м была так называемая проверка, ревизия - решили посмотреть: что да как, полезли в источники, в списки. И оказалось - да, это тот самый Люсьен Оливье, ему было всего 45 лет. Тот самый основатель ресторана «Эрмитаж» и салата, который в первоначальном варианте создателя представлял собой совсем не салат…
Андреассен:
- Но самое любимое наше новогоднее блюдо.
Леонова:
- Да. И вот теперь это отреставрированное надгробие, и туда устраивают прямо-таки паломничество те, кто хочет сделать ресторанную карьеру, начать свой ресторанный бизнес, кто учится в институтах пищевой промышленности. И я там постоянно вижу одного дядечку, который периодически ухаживает за этой могилой, ставит цветочки, копает землю, чтобы все было в нормальном состоянии... Это единственная могила на Введенском кладбище, к которой есть указатель, больше ни к каким, кроме братского захоронения французов, нет.
Андреассен:
- Но благодаря вам мы можем узнать и про всех остальных. Хочу спросить заодно: а есть еще какие-то традиции, кроме как паломничества к могиле Оливье?
Леонова:
- Большое паломничество к надгробию доктора Федора Петровича Гааза, который умер в 1853 году. Надгробие само по себе необычное, в виде горы Голгофы. То есть такой большой камень с крестом наверху. Гааз был истинным католиком, он даже с Гоголем спорил на предмет католичества и православия. К надгробию прикреплены настоящие кандалы, и там, где они не приварены, можно взять, приподнять и самому почувствовать, сколько же несли на себе бедные арестанты, которых защищал добрый доктор, когда они шли по Владимирскому тракту пешком за тысячи километров.
Андреассен:
- Он так сочувствовал осужденным, что даже разработал облегченный вариант кандалов.
Леонова:
- Да. Он даже сам провожал их по Владимирке и шел с арестантами какое-то время, чтобы проконтролировать отношение к ним со стороны конвоиров... Его могила до сих пор усыпана цветами. К слову, сейчас ведется процесс беатификации доктора католической церковью (причисление к лику блаженных в католической церкви, что предшествует причислению к лику святых).
Раньше на его могилу приходили те, кто освободился из мест лишения свободы, родственники тех, кто сидит, а сейчас - уже все подряд. Про него же при жизни говорили: у Гааза нет отказа. То есть, добрый доктор может помочь всегда и везде.
Леонова:
- Еще там есть очень интересная часовня другого доктора, современника Гааза. Это Александр Иванович Овер, профессор Московского университета, который, и сегодня по легенде помогает людям избавиться от болезней. Достаточно, мол, рядом с его часовней или рядом с местами, где он работал (больнице на Старой Басманной, в Первой Градской больнице), сказать просто: «Доктор Овер». Говорят, при жизни доктор обладал уникальными, как мы бы сейчас сказали, экстрасенсорными способностями. Посмертная маска из мрамора была сделана известным скульптором Рамазановым и хранится в музее, а останки доктора - там, где часовня. Правда, из часовни сделали коптерку, как я говорю, - некое хозяйственное помещение. Но, видимо, после моих постоянных рассказов возле этой часовни, я вижу, что ее очистили и закрыли. Быть может, приведут ее в порядок, потому что она требует реставрации.
Андреассен:
- Вода камень точит. Не могу не спросить про историю с призраком - что за призрак генерала Гордона (сподвижник Петра I) там якобы бродит - ищет собственную могилу?
Леонова:
- На эту тему смеются охранники. Историки вообще предполагают, что могилы этого человека там нет. Есть предположение, что и Лефорта, и Гордона похоронили на Лазаревском кладбище, а потом перенесли сюда. Версий много. На сегодня на Введенке, кроме того, ищут Бормана, вообще по невероятным, непонятно откуда взявшимся причинам...
А еще там по вечерам можно услышать скрип, очень мелодический. И все бабушки, которые туда приходят, говорят одну и ту же легенду: мол, здесь скрипач похоронен, и вот вечером он выходит и играет на скрипке. На самом деле рядом находится Москва-Сортировочная, и эти специфические звуки можно услышать оттуда.
Да, очень много легенд там.
@темы: погребальные сооружения, поверья и приметы, московские кладбища, Одна история любви, загадки и мистика некрополей, клипы/ролики/передачи
-
-
20.03.2014 в 23:47