La douleur passe, la beauté reste (с) Pierre-Auguste Renoir
"Тишина безымянных могил" в русской поэзии Серебряного века тесно связана с садовыми образами. Грань смерти есть грань постижения высших истин — поэтому и смерть сада, и смерть в саду стали важными темами русского символизма. "Мертвый Сад" — название стихотворения Эллиса, посвященного любовной теме. В нем рассказывается о ночном зимнем саде, куда герой зовет любимую. Однако картина этого сада окрашена метафизической, загробной мрачностью.
Не потупляй в испуге взоры,
нас Мертвый Сад зовет, пока
из-за тяжелой, черной шторы
грозит нам мертвая рука.
В окне холодном и хрустальном.
в игре слепого фонаря
возник он призраком печальным,
погас, как мертвая заря.
И мы скользим стезею бледной,
вдали растет за рядом ряд
и тает позади бесследно
деревьев строй, как ряд аркад!
читать дальшеЭтот ужас и холод призвана растопить любовь ("Два сердца изойдут слезами, // И вдруг растает Мертвый Сад"
, но веский образ зовущего в ночь сада перерастает назидательные задачи стихотворения. В поэзии Анненского, проникнутой мотивами тихого страдания, формируется образ жертвенного сада. В стихотворении "Маки" "жадному бессилью" алых лепестков противопоставлены сухие головки созревшего мака:
Веселый день горит... Среди сомлевших трав
Все маки пятнами - как жадное бессилье,
Как губы, полные соблазна и отрав,
Как алых бабочек развернутые крылья.
Веселый день горит... Но сад и пуст и глух.
Давно покончил он с соблазнами и пиром,-
И маки сохлые, как головы старух,
Осенены с небес сияющим потиром.
В стихотворении "Одуванчики" ребенок пытается посадить в песок два сорванных цветка.
Захлопоталась девочка
В зеленом кушаке,
Два желтые обсевочка
Сажая на песке.
Не держатся и на-поди:
Песок ли им не рад?..
А солнце уж на западе,
И золотится сад.
Мать отрывает их стебельки, и игрушечный садик посажен.
Вот видишь ли: все к лучшему -
Дитя, развеселись,
По холмику зыбучему
Две звездочки зажглись.
Мохнатые, шафранные
Звездинки из цветов...
Ну вот, моя желанная,
И садик твой готов.
Однако не детскими, а мистическими словами завершается стихотворение. Погибшие ради забавы ребенка цветы умирают в песке, но "у боженьки постельки есть для всех":
Отпрыгаются ноженьки,
Весь высыплется смех,
А ночь придет - у боженьки
Постельки есть для всех...
Заснешь ты, ангел-девочка,
В пуху, на локотке...
А желтых два обсевочка
Распластаны в песке.
Не только в прозе, но и в поэзии Сологуба много экзотических цветов. Один из них — пурпуреа (1), расцветающая на закате и напоминающая о растениях, окружающих врубелевского сидящего Демона. Один час ее жизни — это и ритуал и символ ("яркий призрак, горний отблеск ты для нас"
. Пурпуреа на закате расцвела,
Цвет багряный и надменный, лишь на час,
В час, как Демон молвит небу ярый сказ.
Пурпуреа на закате расцвела,
Прижимаясь к тонкой пыли у стекла.
Яркий призрак, горний отблеск, ты для нас.
Нам ты в радость, пурпуреа, расцвела,
Будь нам в радость, пурпуреа, хоть на час.
Стихотворение Бальмонта "Гибель" посвящено грозе и саду. Подобно человеку, сад зачарован грозой, хочет обняться с ней и гибнет под потоками града. Здесь психологический образ одушевленного сада преобладает над пейзажной зарисовкой. Он не бросает вызова буре, но хочет слиться с ее напором — стихия со стихией.
Предчувствием бури окутан был сад.
Сильней заструился цветов аромат.
Узлистые сучья как змеи сплелись.
Змеистые молнии в тучах зажглись.
Как хохот стократный, громовый раскат
Смутил, оглушил зачарованный сад.
Свернулись, закрылись цветов лепестки.
На тонких осинах забились листки.
Запрыгал мелькающий бешеный град.
Врасплох был захвачен испуганный сад.
С грозою обняться и слиться хотел.
Погиб - и упиться грозой не успел.
Самый простой, бытовой случай, связывающий сад и смерть, — самоубийство в парке. В "Контрафакциях" Анненского описан туманный осенний парк и появившийся в нем странный плод:
И всю ночь там по месяцу дымы вились,
И всю ночь кто-то жалостно-чуткий
На скамье там дремал, уходя в котелок.
....................
А к рассвету в молочном тумане повис
На березе искривленно-жуткий
И мучительно-черный стручок,
Чуть пониже растрепанных гнезд,
А длиной - в человеческий рост...
И глядела с сомнением просинь
На родившую позднюю осень.
Эту тему продолжил Ходасевич, в стихотворении которого главное — не психология пейзажа, а символическая, почти достигнутая свобода самоубийцы.
Висел он, не качаясь,
На узком ремешке.
Свалившаяся шляпа
Чернела на песке.
В ладонь впивались ногти
На стиснутой руке.
А солнце восходило,
Стремя к полудню бег,
И, перед этим солнцем
Не опуская век,
Был высоко приподнят
На воздух человек.
И зорко, зорко, зорко
Смотрел он на восток.
Внизу толпились люди
В притихнувший кружок,
И был почти невидим
Тот узкий ремешок.
В поэзии Андрея Белого есть образ, близко напоминающий гаршинскую историю о красном цветке. Герой стихотворения "Безумец"— человек, который решил, что он мессия ("Се дарует нам свет // Искупитель, // я не болен, нет, нет: // я - Спаситель..."
. Его помещают в загородную лечебницу. Здесь безумец живет.
Среди белых сиреней.
На террасу ведет
ряд ступеней.
За ограду на весь
прогуляться безумец не волен...
Да, ты здесь!
Да, ты болен!
Потихоньку он выбирается за ограду, держа в руке красный тюльпан.
Что ты ждешь у реки,
еле слышно колебля
тростники,
горьких песен зеленого стебля?
Что, в зеркальность глядясь,
бьешь в усталую грудь ты тюльпаном?
Насмотревшись на свое зеркальное отражение, безумец радостно бросается в воду.
Всплеск, круги... И, смеясь,
утопает, закрытый туманом.
Лишь тюльпан меж осоки лежит
весь измятый, весь алый...
Из больницы служитель бежит
и кричит, торопясь, запоздалый.
Возможно, сходство с безумца-мессии с героем "Красного цветка" предусмотрено автором. Но смысл этой крошечной поэмы иной. Красный тюльпан — цветочный жезл, то ли знак власти, то ли образ красоты. Он остается от утонувшего героя и становится его символом.
Мистическое переживание садового водоема, связанное со смертью и жизнью после смерти, отразилось в стихах Блока. В мае 1902 года, во время прогулки по петербургскому Ботаническому саду, было написано стихотворение, напоминающее о прудах Анненского, "готовых для спелого страданья". Герой надеется на долгий подводный сон, возвращающий ушедшие видения и осуществляющий "глубины желаний".
Проходят сны и женственные тени,
В зеленый пруд смотрю я, не дыша.
Туда сойдут вечерние ступени,
Забытый сон воспразднует душа.
Безводный сон мгновенной и короче,
Мой сон продлит зеленая вода.
Настанет ночь - и влажно вскроешь очи
И ты на дне заглохшего пруда.
Они проходят, женственные тени
Безмирные и сладостные сны.
К ним возведу забытые ступени,
Воспраздную желаний глубины.
Старый парк, пруд, в котором покоится упавшая церковь, смерть дочери и бессмертное ожидание матери — образы стихотворения Блока "Она веселой невестой была..."
Она веселой невестой была.
Но смерть пришла. Она умерла.
И старая мать погребла ее тут.
Но церковь упала в зацветший пруд.
Над зыбью самых глубоких мест
Плывет один неподвижный крест.
Миновали сотни и сотни лет,
А в старом доме юности нет.
И в доме, уставшем юности ждать,
Одна осталась старая мать.
Как и в "Ночной фиалке", жизнь-ожидание замкнута в круг. Но так же вечен призыв и вера в возвращение умершей дочери.
И глубже, и глубже покоев ряд,
И в окна смотрит всё тот же сад,
Зеленый, как мир; высокий, как ночь,
Нежный, как отошедшая дочь...
"Вернись, вернись. Нить не хочет тлеть.
Дай мне спокойно умереть".
Пруд приобретает таинственные черты — это окно в неведомое, темное и бездонное, как икона ("И тот же образ смотрит из ниши - // В окладе темном - темней пруда"
. В статье "Стихия и культура" Блок вспоминает народное поверие о том, "что доски, всплывающие со дна глубокого пруда, — обломки иностранных кораблей, потому что пруд этот — "отдушина океана"". Пруд — малое море; эта аналогия напоминает об истоках садовой топографии и семантики, о переживании сада как малого мира или модели мира большого. "Пруд с русалками" и "отдушина океана" соединяются в поэзии символизма в один образ. В позднем для темы стихотворении Гумилева "Старые усадьбы" усадебный пруд и мотив "сна" его водах назван среди типичных для "волшебницы"-Руси. Зацветший пруд с карасями преображается в воображаемый русалочий водоем.
Дома косые, двухэтажные,
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.
В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси, -
Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси. [...]
Вот, гордый новою поддевкою,
Идет в гостиную сосед.
Поникнув русою головкою,
С ним дочка - восемнадцать лет.
"Моя Наташа бесприданница,
Но не отдам за бедняка".
И ясный взор ее туманится,
Дрожа, сжимается рука.
"Отец не хочет... нам со свадьбою
Опять придется погодить".
Да что! В пруду перед усадьбою
Русалкам бледным плохо ль жить?
Мрачное стихотворение Сологуба создает образ усадьбы-могилы. Сад зарос, хозяин его устал от тоски "староселья":
Не успеешь дорожки полоть,
Разрастаются сорные травы.
Заплели они садик мой вплоть
До забора, до узкой канавы.
И не видно следов на песке,
Да и в доме не слышно веселья.
Изнывает усадьба в тоске,
Увядает мое староселье.
Он хочет заснуть прямо в саду и называет трехаршинную яму домовиной, то есть гробом.
Хорошо бы здесь яму копать,
Невеликую, так, в три аршина,
Завалиться, засыпаться, спать,—
Хороша мне, прочна домовина.
Смерть и похороны в саду, бывшие фактом садовой истории в эпоху Просвещения, близки героям новой поэзии, мечтающим раствориться в любимом саду. Эта тема отразилась в стихотворении Цветаевой.
Вы бродили с мамой на лугу
И тебе она шепнула: "Милый!
Кончен день, и жить во мне нет силы.
Мальчик, знай, что даже из могилы
Я тебя, как прежде, берегу!"
Ты тихонько опустил глаза,
Колокольчики в руке сжимая.
Все цвело и пело в вечер мая...
Ты не поднял глазок, понимая,
Что смутит ее твоя слеза.
Чуть вдали завиделись балкон,
Старый сад и окна белой дачи,
Зашептала мама в горьком плаче:
"Мой дружок! Ведь мне нельзя иначе, -
До конца лишь сердце нам закон!"
Не грусти! Ей смерть была легка:
Смерть для женщин лучшая находка!
Здесь дремать мешала ей решетка,
А теперь она уснула кротко
Там, в саду, где Бог и облака.
Сад, "где Бог и облака", противопоставлен кладбищенской решетке. Здесь вспоминаются не только чеховские образы, но и снежная могила из стихов Блока.
В рассказе "Хлыстовки" (1934) Цветаева сделала ставшее впоследствии знаменитым литературное завещание: "Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника". Этому пожеланию предшествовало созданное в первый год революции стихотворение о "садовом воздухе":
А всему предпочла
Нежный воздух садовый.
В монастырском саду,
Где монашки и вдовы [...]
Благодать ремесла,
Прелесть твердой основы
- Посему предпочла
Нежный воздух садовый.
Вместо хлыстовского кладбища здесь монастырский сад, себя же автор уподобляет средневековой героине.
В неизвестном году
Ляжет строго и прямо
В монастырском саду -
Многих рыцарей - Дама,
Что казне короля
И глазам Казановы -
Что всему предпочла
Нежный воздух садовый!
Образ кладбищенского сада, занявший большое место в символистской прозе, отразился в поэзии в меньшей степени.
В стихотворном рассказе Минского "На кладбище" герой приходит на похороны поэта и видит, как могилу украшают цветами.
Тупая скорбь нам всем сжимала грудь,
Но миг - один, - и люди догадались
Утешиться: - могильный холм и крест
Личиной из венков одели ярко,
Вздохнули с облегченьем, и цветы
На память рвали и плели букеты.
С недобрым чувством он рассматривает "полуподдельный цветник":
Я видел над твоей могилой странной
Цветник - полуживой, полуподдельный,
Как чувства тех, кто здесь его воздвиг.
Железный лавр давил на ветви пальмы;
Их темную, блестящую листву
Пестрили звезды ярких иммортелей.
И незабудки, помня сонность вод,
Взирали с удивлением невинным
На жесткие, пушистые цветы,
Еще при жизни высохшие сердцем
От распаленных ласк нагорных ветров.
А меж цветов, твою вещая славу,
Белел атлас широких, пышных лент.
Его утешает свободная, не "полуживая" природа.
И видел я великую природу,
Объявшую нас всех своею тайной.
Стволы берез внимали нам. Внимал
Зеленоватый ствол осины юной.
Казалось, в ней уже дрожали соки
Весны. Недолго ждать - твою могилу,
Забытую людьми - ее сережки,
Как гусеницы нежные, устелют.
И, наконец, мысль поэта расширяется до масштаба вселенной:
А выше туч вселенная блистала, -
Для взора - явь, для мысли - дивный сон, -
Немое зеркало, где отразилось
Ничтожество земное и величье, -
Нетленный храм, и вместе божество,
И вместе жрец коленопреклоненный, -
Нетленный храм бессмертья и любви,
Которого порог мы видим всюду,
А скинию заветную - нигде...
Одно из "цветочных" стихотворений Бальмонта озаглавлено "Надгробные цветы" и посвящено кладбищенской теме. Описывая ночной шум ветра и ветвей, он связывает с ними явление умерших.
Среди могил неясный шепот,
Неясный шепот ветерка.
Печальный вздох, тоскливый ропот,
Тоскливый ропот ивняка.
Среди могил блуждают тени
Усопших дедов и отцов,
И на церковные ступени
Восходят тени мертвецов.
К утру они горестно возвращаются. Цветы на могилах — символы и проводники чувств умерших.
И в дверь церковную стучатся,
Они стучатся до зари,
Пока вдали не загорятся
На бледном небе янтари.
Тогда, поняв, что жизнь минутна,
Что безуспешна их борьба,
Рыдая горестно и смутно,
Они идут в свои гроба.
Вот почему наутро блещут
Цветы над темною плитой:
В них слезы горькие трепещут
О жизни - жизни прожитой.
Мудрее и человечнее стихотворение Бунина "Пустошь", посвященное необычному кладбищу — старинному захоронению сельских дворовых.
Мир вам, в земле почившие! - За садом
Погост рабов, погост дворовых наших:
Две десятины пустоши, волнистой
От бугорков могильных. Ни креста,
Ни деревца. Местами уцелели
Лишь каменные плиты, да и то
Изъеденные временем, как оспой...
Теперь их скоро выберут - и будут
Выпахивать то пористые кости,
То суздальские черные иконки...
Бунин вспоминает о жизнях тех, которые погребены под безымянными плитами.
Мир вам, давно забытые! - Кто знает
Их имена простые? Жили - в страхе,
В безвестности - почили. Иногда
В селе ковали цепи, засекали,
На поселенье гнали. Но стихал
Однообразный бабий плач - и снова
Шли дни труда, покорности и страха...
Теперь от этой жизни уцелели
Лишь каменные плиты. А пройдет
Железный плуг - и пустошь всколосится
Густою рожью. Кости удобряют...
Завершение стихотворения — искреннее, горькое покаяние. Написанное через три года после смерти Чехова, оно воскрешает в памяти лучшие страницы его усадебной прозы.
Мир вам, неотомщенные! - Свидетель
Великого и подлого, бессильный
Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней,
Я, чье чело отмечено навеки
Клеймом раба, невольника, холопа,
Я говорю почившим: "Спите, спите!
Не вы одни страдали: внуки ваших
Владык и повелителей испили
Не меньше вас из горькой чаши рабства!"
В начале века Анненский писал о жуткой притягательной силе освещенных луной усадебных развалин. Воскрешая магическую силу стихий, Гумилев испытывает луной исполинский сад вавилонской царицы. Стихотворение "Семирамида" посвящено памяти Анненского:
Для первых властителей завиден мой жребий,
И боги не так горды.
Столпами из мрамора в пылающем небе
Укрепились мои сады.
Там рощи с цистернами для розовой влаги,
Голубые, нежные мхи,
Рабы и танцовщицы, и мудрые маги,
Короли четырех стихий.
Царица признается в "лунном ужасе", охватывающем ее в этом саде, слишком близком к небесам.
Все манит и радует, все ясно и близко,
Все таит восторг вышины,
Но каждою полночью так страшно и низко
Наклоняется лик луны.
И вновь темы сада, ночи и смерти, чувства восторга и ужаса сплетаются: "лунные сети" ловят в свои ячеи, и спасение от них — в полете из сада в смерть.
И в сумрачном ужасе от лунного взгляда,
От цепких лунных сетей,
Мне хочется броситься из этого сада
С высоты семисот локтей.
Трудно проследить переход от конкретного образа сада к отвлеченной от реальных впечатлений метафоре и "чистому" символу. Пожалуй, яснее всего эта грань намечается в образах сада, связанных со смертью и инобытием.
В стихотворении Анненского "Квадратные окошки" изображена реальная картина: герой стоит у зимнего окна, заставленного комнатными растениями, смотрит на Луну и вспоминает утраченную любовь.
О дали лунно-талые,
О темно-снежный путь,
Болит душа усталая
И не дает заснуть.
За чахлыми горошками,
За мертвой резедой
Квадратными окошками
Беседую с луной.
Луна напоминает, как он не посмел снять с любимой "чадру душистую". Герой отвечает: "Она была желаннее // Мне тайной и луной".
"Ты помнишь тиховейные
Те вешние утра,
И как ее кисейная
Тонка была чадра.
Ты помнишь сребролистую
Из мальвовых полос,
Как ты чадру душистую
Не смел ей снять с волос?
Луна говорит, что возлюбленная снова тут.
"Гляди - фатой окутана...
Узнал ты узкий след?
Так страстно не разгадана,
В чадре живой, как дым,
Она на волнах ладана
Над куколем твоим".
Но поэт видит лунный свет и не красавицу под туманной чадрой, а демоническую старуху среди жалких и мертвых растений своего оконного сада. Здесь конкретный образ приобретает черты вневременного символа.
"Она... да только с рожками,
С трясучей бородой -
За чахлыми горошками,
За мертвой резедой... "
Брюсов в стихотворении "Последний день", направленном против апокалиптических образов В.С. Соловьева, изображает мир на грани гибели как стихию странных цветов и ароматов.
Он придет, обезумевший мир,
Который поэтом прославлен.
Будет сладостным ядом отравлен
Воздух и самый эфир.
С каждым мигом впивая отраву,
Обезумеют бедные дети земли:
Мудрецы - земледельцы - певцы - короли -
Звери - птицы - деревья - и травы.
Станут распускаться странные цветы,
Яркие как солнце, дышащие пряно,
Открывая к воздуху жаждущие рты.
Яркостью нежданной заблестев, поляны
Заструят томительный, жгучий аромат.
Птицы исступленные стаями взлетят [...]
Отравленный сад Сологуба здесь превращается в пьянящую стихию, исчерпывающую силы и страсти всего живого, подготавливающую пришествие Смерти.
И звери меж людей на тех же камнях лягут,
Ласкаясь и любясь, визжа и хохоча,
На ступенях дворцов, у позабытых пагод,
В раздолии полей, близ моря, у ключа.
И странные цветы живыми лепестками
Засыплют, словно снег, лежащие тела.
И будет в яркий день лазурь гореть звездами,
И будет ночи мгла, как знойный час, тепла.
Среди чудовищных видений и фантазий,
Среди блуждающих и плоть принявших снов
Все жившее замрет в восторженном экстазе
И Смерть закинет сеть на свой последний лов.
© Б.М. Соколов, 2008
-------------------------------------------------
1 Скорее всего, имеется в виду ипомея красная (Ipomoea purpurea) — лиана, дающая цветки с фиолетовым, пурпурным, иногда почти белым венчиком. На рубеже веков в России это американское растение широко разводилось в оранжереях (как многолетнее) и в качестве однолетника в открытом грунте. Правда, однодневные цветы ипомеи раскрываются не вечером, а очень ранним утром ("едва упадет на них луч восходящего солнца" — статья "Цветение" из Энциклопедического словаря Брокгауз и Ефрон, электронное издание. М.: Адепт, 2002). Вечером раскрываются цветы табака, в том числе и обладающего красными цветками вида Nicotiana grandiflora purpurea, но редкостью и экзотическим обликом это растение не отличается. Водное растение саррацения красная (Sarracenia purpurea L.) дает красные цветки, но их жизнь не так коротка. По-видимому, образ Сологуба — символистская фантазия, основанная на зрелище усыпанной красными воронкоообразными цветками оранжерейной ("прижимаясь к тонкой пыли у стекла"
ипомеи. 
@темы: Тени смерти, Ваши пальцы пахнут ладаном (поэзия, отрывки из романов, рассказы)