В старину в Московском государстве принято было хоронить «по чести» лишь тех, кто почил с покаянием и причастившись. Все прочие, и прежде всего, конечно, самоубийцы, считались умершими «дурною смертью». Мало того, что их не хоронили на обычных погостах вместе с праведно умершими, а закапывали где-нибудь в поле, на выгоне, «на буйвище», как тогда говорили, так еще и погребать этих людей дозволялось церковью только дважды в году— в четверг седьмой недели после Пасхи, в так называемый Семик, и на Покров — 1 октября по ст. ст. Если кто-то отдавал Богу душу задолго до дозволенного дня похорон, его тело оставляли дожидаться погребения в специальном помещении с ледником, называвшемся «убогим домом». Но вообще, нужно сказать, таких опальных покойников было немного. Перспектива позорного погребения удерживала людей от многих злодейств.
В 1758 году на самой окраине Москвы, в Марьиной роще, было устроено специальное кладбище для неимущих, бродяг и всех умерших «дурною смертью» — Лазаревское. Там же появился и новый «убогий дом». Москвичи очень боялись Лазаревского кладбища. Окруженное густым Марьинским лесом, оно почиталось московским людом проклятым, таинственным местом.
Лазаревское кладбищеМестом погребения непокаявшихся грешников Лазаревское кладбище оставалось до знаменитой эпидемии чумы 1771 года, когда в Москве появилось сразу несколько новых больших кладбищ. И тогда уже Лазаревское, оказавшееся единственным в Москве общественным кладбищем внутри Камер-Коллежского вала, сделалось, как теперь говорят, престижным. В XIX веке здесь хоронили купечество, духовенство, разночинцев, военных, артистов, профессоров. В 1787 году на кладбище была построена церковь Сошествия Святого Духа. А в 1889-м его обнесли кирпичной стеной. Хотя Лазаревское кладбище и стало довольно-таки благоустроенным, но даже в 1916 году историк Москвы А.Т. Саладин писал, что оно «далеко не ласкает взгляда... Спрятавшись от всякого шума за прочными стенами, кладбище покрылось буйной растительностью. Трава выше пояса — скрывает даже высокие гробницы, и к некоторым могилам можно подойти только с трудом, обжигаясь о крапиву. Вековые березы, липы и тополя, а больше ветлы, дают густую тень. Пни исчезнувших великанов в несколько обхватов, седой мох на стволах старых берез, полусумрак аллей — все это создает из старого “буйвища” своеобразный уголок, не лишенный привлекательности. Здесь так хорошо можно забыться от суетливой действительности и уйти в прошлое, когда кругом были не жалкие домишки столичной бедноты, но глухо шумела задумчивая Марьина роща, а в ее темно-зеленом сумраке пробиралась в удобные места охотничья свита Тишайшего царя».
В начале 1930-х Лазаревское кладбище было закрыто. А в 1936-м и вовсе ликвидировано.
Существует в Москве такое «кладбищенское» предание, уже много лет распаляющее воображение у иных кладоискателей, что будто бы где-то на территории Лазаревского кладбища зарыты несметные сокровища: какая-то купчиха, не желая расставаться со своими драгоценностями, завещала положить их к ней в гроб. Так ее и похоронили. Потом могила затерялась. А после ликвидации кладбища стало совершенно невозможно указать место этого захоронения. Впрочем, скорее всего это московское устное народное творчество. С такими легендами интереснее жить.
Но появились такие слухи отнюдь небезосновательно. Предыстория у них действительно имелась. На Лазаревском кладбище была захоронена семья знаменитого на рубеже XVIII—XIX веков актера Силы Николаевича Сандунова, оставшегося в памяти потомков устроителем и владельцем знаменитой в Москве бани на Неглинной улице. Похоронив своих вполне состоятельных родителей, братья Сандуновы — Сила и Николай — обнаружили с удивлением, что за душою у них оказывается пусто. И куда девалось родительское состояние, не известно. Но они вспомнили, что их мать, умирая, зачем-то очень просила непременно положить ей в гроб любимую ее подушку. Сыновья, естественно, предположили, что матушка в подушке держала какие-то ценности. Они откопали гроб, вынули подушку и... кроме перьев ничего больше там не нашли. Раздосадованные братья установили над могилой родителей памятник в виде прямоугольного ящика из чугунных плит, увенчанного чугунным же четырехконечным крестом, который обвивают две гадкие змеи. На памятнике была надпись: «Отцу и матери от сына их».
Но вообще-то весь этот сюжет с подушкой очень похож на классический детективный прием с ложным следом. Внушив сыновьям искать сокровища в одном месте, чадолюбивая родительница таким образом увела их от мысли искать в других местах. А может быть, она прежде заказала для себя гроб с тайником или еще как-то исхитрилась? Поэтому кто знает? — а вдруг и правда где-нибудь в парке, на месте бывшего Лазаревского кладбища, так и лежат в земле сандуновские сокровища? А самих братьев Сандуновых впоследствии похоронили здесь же, возле родительского чугунного креста со змеями: Силу Николаевича в 1820 году, Николая Николаевича — профессора права Московского университета, действительного статского советника — в 1832-м.
На кладбище были похоронены профессор греческой и латинской словесности Р.Ф. Тимковский (в 1820 году), очеркист, редактор, издатель, владелец типографий в Москве и Петербурге И.Н. Кушнерев (в 1896 году), преподаватель Московской духовной семинарии С.И. Кедров (в 1914 году). На Лазаревском кладбище было много замечательных памятников. Например, над могилой безвестной Н.П. Новосильцевой был установлен «от неутешных мужа и детей» памятник работы И.П. Витали — автора колесницы Славы на Триумфальных воротах, фонтана на Театральной площади...
Хоронили на Лазаревском кладбище многих священнослужителей и членов их семей. Здесь были похоронены родственники двух архиереев, впоследствии канонизированных, — митрополита Филиппа Колычева и епископа Игнатия Брянчанинова. Возле юго-западного угла храма в 1917 году был похоронен сам его настоятель протоиерей Николай Скворцов с супругой. Нет, их не казнили богоборцы, — они оказались жертвами обыкновенного грабежа. Отец Николай собирал средства на нужды неимущих. Об этом многие знали. И грабители предположили, что всю казну о. Николай держит дома. Они ночью ворвались к нему домой, убили и его, и матушку, но не нашли ни копейки. А батюшка и не думал держать деньги дома. Он очень аккуратно всегда сдавал пожертвования в банк. Отец Николай и его супруга были одни из немногих, кого перезахоронили с Лазаревского кладбища. Они пролежали рядом со своим храмом почти двадцать лет, но когда их откопали, чтобы перевезти на Ваганьково, тела мучеников оказались нетленными.
В 1923 году здесь был похоронен самый знаменитый, пожалуй, московский священник — настоятель храма Святителя Николая в Кленниках на Маросейке отец Алексей Мечев. Его маленькая церковь в центре Москвы превратилась в крупнейший приход в столице. Среди прихожан о. Алексея были Н.А. Бердяев, А.С. Голубкина, М.Н. Нестеров. Заупокойный молебен на его погребении на Лазаревском кладбище 28 июня отслужил сам патриарх Тихон. Причем, любопытно отметить, Святейший в тот день даже не вошел в храм при кладбище: к этому времени в храме Сошествия Святого Духа обосновались обновленцы. Отца Алексея перезахоронили на Введенском кладбище. А в 2000 году архиерейский собор причислил его к лику святых, мощи его были обретены и теперь покоятся в родном храме отца Алексея — Святителя Николая на Маросейке. А на Лазаревском, на том месте, где прежде была могила о. Алексея, теперь устроен манеж какого-то конно-спортивного клуба.
Неподалеку от кладбища, на улице Новой Божедомке (теперь — Достоевского) в Мариинской больнице служил в должности штаб-лекаря, то есть старшего лекаря, М.А. Достоевский — отец Федора Михайловича. При больнице, во флигеле, жила вся их семья, и там же в 1821 году родился сам будущий великий писатель. И когда в 1837 году умерла мать Ф.М. Достоевского Мария Федоровна, похоронили ее на Лазаревском кладбище в родовом участке купцов Куманиных. Так, по всей видимости, распорядилась ее старшая сестра — Анна Федоровна Куманина. Могила М.Ф. Достоевской находилась саженях в пятнадцати от юго-восточного угла храма. Впоследствии, бывая в Москве и навещая могилу своей любезной родительницы, Федор Михайлович заходил и в Свято-Духовской храм, и, как рассказывают нынешние причетники, делал пожертвования на нужды храма. Какой прилив дополнительного молитвенного усердия это должно вызывать у современных прихожан-«лазаревцев», — в их храме бывал и молился сам Достоевский! Хорошо бы еще у жертвователей на храм это вызвало прилив усердия! Теперь, через шестьдесят пять лет после ликвидации кладбища, можно лишь приблизительно указать место захоронения М.Ф. Достоевской. Чудом уцелело надгробие с ее могилы. Оно сейчас хранится в музее Ф.М. Достоевского при Мариинской больнице. Но, что еще более удивительно,— уцелели и самые останки М.Ф. Достоевской. В 1930-е годы они были эксгумированы известным антропологом и скульптором М.М. Герасимовым. И по вполне сохранившемуся черепу матери Достоевского он сделал ее скульптурный портрет. А череп впоследствии был передан в музей антропологии Московского университета.
Поистине, такое впечатление, что и останки М.Ф. Достоевской, и надгробие с ее разоренной могилы сохранились чудесным образом: кажется, будто самой судьбе угодно, чтобы и то, и другое было объединено на прежнем месте. Если бы какие-нибудь заинтересованные лица взялись добиваться восстановления этой могилы, она, безусловно, стала бы одной из самых почитаемых «литературных» могил в Москве. Кстати, здесь же была похоронена и тетушка писателя — Анна Федоровна Куманина, многие характерные черты которой послужили Ф.М. Достоевскому для создания образа «бабушки» в повести «Игрок».
Вообще, восстановить бывшую могилу или сделать новое захоронение в том месте, где уже давно не хоронят, задача довольно непростая. Для этого требуется решение высшей городской власти. Может быть, и самого московского головы. Но в данном случае проблема несколько упрощается: на Лазаревском кладбище недавно был создан прецедент — восстановлено одно старое захоронение, почему это кладбище уже и несправедливо называть бывшим. Прямо за апсидой церкви там стоит одинокий деревянный крест. Это могила основателя медицинского факультета Московского университета (нынешнего 1-го медицинского института) профессора Семена Герасимовича Зыбелина (1735–1802). В 1-м медицинском вообще очень бережно относятся к своей истории. На Большой Пироговской недавно открылся музей института. А теперь вот восстановлена и могила его основателя.
После закрытия кладбища на его месте был устроен детский парк, причем большинство захоронений так и осталось в земле. На другие кладбища перенесены были очень немногие. И до сих пор, стоит где-то в парке копнуть поглубже, попадаются кости. А копали там в советское время довольно много — строили всякие павильоны, аттракционы, сцены и прочее. Одновременно с кладбищем была закрыта Свято-Духовская церковь. Вначале ее собирались перестроить в крематорий, но потом отказались от этой идеи и отдали церковь какому-то предприятию под общежитие для рабочих. В последние годы перед возвращением ее верующим в церкви находились мастерские театра оперетты. Сейчас церковь Сошествия Святого Духа почти восстановлена. В 1999 году в память обо всех погребенных на Лазаревском кладбище там была построена и освящена Владимирская часовня.
Вообще, это довольно трудно понять: для чего было ликвидировать кладбище? неужели только для того, чтобы устроить там парк? Если бы территорию чем-то застроили — домами, цехами, чем угодно, — это еще поддается какому-то обоснованию. Но ведь, в сущности, территория Лазаревского кладбища так и осталась ничем не занятой. Можно ли убогую деревянную эстраду считать жизненно важным объектом, ради которого допустимо и кладбище срыть? Если советской столице позарез требовался новый парк, то как тогда объяснить, что в те же приблизительно годы застраивались пустыри, на которых можно было при желании устроить роскошные парки, — в Хамовниках, в Дорогомилове, в Лефортове, в той же Марьиной роще. Так неужели большевики все-таки сандуновские миллионы искали?
После того как был восстановлен храм Христа, уже почти никого не удивляют самые смелые, самые, казалось бы, несбыточные новые идеи по возрождению былых московских достодивностей. Во всяком случае, скептиков сильно поубавилось. Вот собираются же сейчас строить заново Китайгородскую стену — и, кажется, все «за». А есть уже предложения восстановить Сухареву башню, дворец Алексея Михайловича в Коломенском, открыть и благоустроить Неглинку и другое. И какой же несложной, какой легко осуществимой после строительства храма Христа кажется идея воссоздания кладбища на прежнем его, практически свободном месте. Да, кстати, вот еще один прецедент: с 2000-го года вновь хоронят на кладбище Алексеевского монастыря в Красном селе. А оно тоже было закрыто и ликвидировано в 30-е. И там тоже располагался детский парк. Был в советское время такой лозунг — «Все лучшее детям». Наверное, кладбища, с точки зрения прежней власти, почитались чем-то «лучшим», что должно принадлежать в первую очередь детям.
Так, может быть, почитатели Ф.М. Достоевского еще смогут прийти на могилу к его матушке на старейшем кладбище Москвы?
Из воспоминаний:
"В начале 60-х Детский парк в Марьиной роще был главной достопримечательностью.
Тогда 18-й и 42-й троллейбусы до метро «Рижская» не ехали – конечная остановка была у гостиницы «Северная»: высадив пассажиров, водители тоже выходили следом, чтобы пробить путевые карточки в железной тумбе с педалью и запаянным внутри хронометром, и ты, проходя мимо, каждый раз поддавался искусу заглянуть в стеклянное окошко, чтобы сверить с теми часами свои наручные. У «Северной» же, на фоне соседних одно- двухэтажных домов смотревшейся как небоскрёб, кончался и Сущевский вал, упираясь в «парковую зону».
Художественное оформление входа в «Детский парк Дзержинского района», соответствовало времени и окрестному дизайну: деревянно-штукатурная громоздкая «подкова», на пятачке возле которой летом торговали газировкой и круглый год – мороженым и кондитерскими изделиями типа «язычок в сахарном песке» за 7 копеек.
Пройдя под арку, ты тут же попадал в Страну Пионерию – справа и слева трубили, барабанили и отдавали честь гипсовые мальчишки-девчонки, у которых периодически отваливались руки, горны, головы и барабаны, обнажая гнутую ржавую арматуру. Сразу за ними размещались спортивные тренажеры: деревянные колеса для бега на месте, щиты для перелезания через и бревно для хождения вдоль, а так же брусья и качели, которые не фиксировались наверху и позволяли запросто угробить свой вестибулярный аппарат, крутя «солнышко».
Миновав спортплощадку, ты оказывался на асфальтированной поляне (половина её, отрезанная Третьим транспортным кольцом, и теперь осталась), где летом мелкая ребятня носилась на великах, а зимой её заливали под каток. Вообще катков зимой было три: этот – главный, чуть дальше – за фанерной эстрадой – хоккейный (на летнем футбольное поле), а справа от входа в парк, где теперь лошадиный манеж, – каток для фигуристов, с двухэтажной раздевалкой и вполне цивильный, помнящий звездную пару Белоусова & Протопопов. Вокруг всего этого великолепия толпились двухсотлетние деревья, растущие сплошняком, поскольку изначально были посажены на могилах.
Собственно весь этот парк – огромное Лазаревское кладбище, от Трифоновской улицы до Рижского вокзала, с великолепной церковью XVIII века, нынче не только действующей, но и огородившей вокруг себя всю середину детского парка. До самого Олимпийского года в дальних уголках еще утопали в зарослях древние могильные плиты. И едва здесь начинались земляные работы – в кучах выбранного грунта неизбежно таились гробовые доски, кости и черепа. В доступности школьникам костяных голов однажды имела радость удостовериться наша учительница биологии: опрометчиво пообещала «пятерку» тому, кто принесет красивый череп в комплекте с нижней челюстью и зубами, и на следующий же день в ее классе ожила картина Верещагина «Апофеоз войны». Однако, очнувшись от обморока, слово своё сдержала – три десятка «пятерочек» раздала честно..." © Мерихлюнд
