«Скелету не нужно быть целым, чтобы
играть свою устрашающую роль. В нем,
даже на части разобранном, каждая
кость имеет символическую ценность.»
Филипп Арье, «Час смерти нашей»
играть свою устрашающую роль. В нем,
даже на части разобранном, каждая
кость имеет символическую ценность.»
Филипп Арье, «Час смерти нашей»
исследованиеСмерть заняла авансцену. Она перестала быть табу. В то время, когда мир стремится победить терроризм, а церкви объединяются, чтобы найти общие пути спасения, повсюду отмечается стремительный рост увлечения мрачными картинками со скелетами, смертной бижутерией, одеждой и сувенирами в виде черепа. На смену сексуальной революции на планету пришла мода на ее величество Смерть. Старушка с косой, призванная пугать своим приходом и заставлять людей наполнить жизнь содержанием и полезными делами, стала банальной темой. Но означает ли повальное увлечение смертной темой, что человечество, наконец, распознало все многочисленные коды, которые несут образы смерти?
Люди, в отличие от животных, вкладывают в факт человеческой смерти некоторый дополнительный смысл кроме того, что она имеет с биологической точки зрения. Помимо того, что неравнодушное отношение к смерти является одним из цивилизационных признаков, знание о смерти выступает еще и как важный фактор социализации. Люди всегда считали встречу со смертью этапом взросления ребенка или подростка. Увидеть в лицо смерть, облаченную в ритуальную форму похорон - это точка духовного роста в жизни каждого человека. Никого и никогда смерть не оставляет равнодушным и безучастным в такие узловые минуты жизни.
Неужели на Земле наступила полная социализация, и человечество сделало решительный шаг в сторону духовности и святости? О смерти рассуждают так давно, что практически все, что можно сказать о ней, наверняка окажется повторением прошлого или банального. Тем не менее, человечество не оставляет упорных попыток осмыслить феномен смерти. Со времен Платона и до наших дней тема смерти неизменно пребывает в центре внимания философии. За этот период много было сказано как о самой смерти, так и о ее значении для самоопределения человека. Например, что смерть не имеет отношения к нам (Эпикур), что, возможно, смерть лучше жизни (Сократ), что смерть есть высвобождение души от тела (Платон), что в бесконечной Вселенной смерть невозможна (Джордано Бруно), что к смерти надо готовиться заранее в надежде на будущую жизнь (Паскаль), что ни одно живое существо не умирает окончательно, оно лишь превращается (Лейбниц), что смерть есть истинная цель жизни (Шопенгауэр), что жизнь - это бытие к смерти (Хайдеггер), что человек и смертный - синонимы (Вл. Соловьев) и так далее. Этот список философских определений смерти можно было бы продолжать и продолжать. Люди всегда вкладывали в факт смерти дополнительный смысл, помимо того, который она имеет с биологической точки зрения. Людям свойственно воспринимать смерть как связующее звено между телесным и духовным существованием. Смерть - это залог того, что человек живет не только для настоящего, но и для будущего, высшего загробного бытия. И потому в мифах многих народов смерть выступает не столько как наказание, сколько как граница начала новой, самой важной, лучшей жизни.
Как видно, оценки смерти разнятся вплоть до полной противоположности. Объединяет же их одно: смерть как знание о неизбежной для всех кончине влияет на поведение человека и его жизнь. Смерть в жизни человека настолько значимое, таинственное и травмирующее событие, что восприятие его не может быть однозначным и одинаковым у разных людей. Всякое описание смерти непременно несет в себе что-то дурное и что-то хорошее. Например, умерший отец - это, с одной стороны, доброжелательный покровитель, оберегающий членов собственного рода, но с другой стороны - вредоносный мертвец. Отсюда вытекает и двойственность функций, которые выполняют захоронения: начиная с первобытных племен, люди стремились изолировать покойника, убрать его останки, и, одновременно, оставить прах предков вблизи родной земли, сохранить благодарную память о них. Дуализм мы наблюдаем и в представлениях о загробном мире - это рай и ад, хель и валгалла, мир подземный и мир небесный. Эта двойственность фиксирует неопределенность отношения человека к смерти: смерть пугает, но она же дает надежду на иное, лучшее существование. Тайна смерти заключает в себе не только ужас неизвестности, но и надежду.
Американский психоаналитик Эрих Фромм посвятил специальное исследование теме смерти. Основываясь на учении своего учителя, австрийского классика психологии Зигмунда Фрейда о существовании двух противоположных потенций: инстинкта к жизни (Эрос) и инстинкта к смерти (Танатос), Э.Фромм вывел два общественных типа: биофилов, страстно любящих жизнь, и некрофилов, стремящихся превратить живую материю в неживую, разрушить часто даже самого себя. Жизнь - главный враг некрофила. Э. Фромм фиксирует нарастание некрофильских тенденций в мире.
Несколько лет назад я так увлекся похоронной темой, что решил создать первый в России музей мировой погребальной культуры. С тех пор в поисках экспонатов посетил больше сотни антикварных рынков от Европы до Америки. Общая тенденция последних двух лет - расширенное и разнообразное присутствие смертной темы. Смерть как цунами захлестнула рынки: золотые броши с плетением из волос усопшего, траурные венки, могильные лампады, портреты усопших на эмали, заупокойные молитвы, барельефы, траурная одежда, намогильные распятия, факелы для траурных шествий. Во время недавнего посещения одного из самых любимых мною парижских рынков довелось увидеть даже похоронные дроги 1800 года! Продавец готова была уступить музейный экспонат за 6000 евро. Поскольку в коллекции Новосибирского музея уже имеется три телеги, я решил поискать экспонаты поинтереснее. Сейчас жалею, что в тот день на рынке Гаман-ан-Вексен я потратил деньги на бронзовые скульптуры, а не на конный лафет...
Сегодня во главе кортежа Мода на Смерть. «Может ли смерть быть предметом моды?» - задает вопрос журнал «lOfficiel de la Mode». По мнению репортера Патрика Кобассе, «мода смотрит на смерть в упор».
Группа Depeche Mode увеличивает цену, распевая: «рядом с печальным трауром - восхитительный силуэт призраков». Манекенщицы американской марки Imitation of Christ разгуливают вокруг настоящих гробов. Это смертельное дефиле транслируют на весь мир - гарантированный успех одежды одной из самых любимых марок суперзвезды Мадонны. Вслед за американцами один из лидеров в Европе по производству гробов, итальянский завод «Лоранди», выпускающий более 60 тысяч гробов в год, нанимает элитных демонстраторов для рекламы своих «блистательных ящиков».
Смертоносная тенденция никого не оставляет равнодушным и вовлекает в свои заколдованные сети смерти все слои общества. В авангарде, как всегда, творческая интеллигенция. Поэмы, стихи, романы и, конечно, живопись - все виды творчества оказались «укушенными» смертью.
«Уже три года наблюдается торговля похоронными картинами и гравюрами. Художники словно с ума сдурели», - анализирует художественный критик из Франции Винсент Грегуар, - «Разрушается фактически последнее табу в жизни человека. Теперь можно все. Еще недавно к нам ворвалась порнография. Теперь война, стрельба, убийство на экране и череп в быту. Был вседозволенный секс. Теперь смерть во всех красках, видах и на всех вещах».
Если у вас есть жилетка с ухмыляющимися черепами или ремень с пряжкой-подносом в виде пиратского флага, то смело одевайте! Самый модный образ этого сезона вам обеспечен. А если у вас нет ничего из арсенала старушки-смерти, то срочно по магазинам!
Банализацией смерти озабочена также критик госпожа Изабель Гадеа: «Общество, будучи неотвязным от идеи живучести, молодости, метнулось во власть смерти. Похоронная, смертная эстетика, разрушая все устоявшиеся каноны, приблизилась и почти срослась с некроманией».
ЧЕРНОМАНИЯ
На афишах сезона - черный цвет. «Black is black» - показ моделей от Ив Сен Лоран задал тон. Последние показы мод в Нью-Йорке, собравшие весь цвет мировых кутюрье, ввели планету в смертельное состояние. Модельеры упивались черным трауром. Восхваление черного стремительно облетело весь мир. Мировые салоны мод, как по мановению палочки, в одну ночь одели мир в черное. В начале лета черный цвет долетел до Москвы, где В. Юдашкин в павильоне Мосфильма открыл «черный» сезон в России. Кто-то в «Литературной газете» робко посетовал: «Восхваление Юдашкиным динамичных сочетаний черного и белого мешает радости». Не услышали. За неделю Москва почернела. Теперь даже не свадьбу невесты надевают черно-белое: черное платье - белая фата и перчатки, белое платье - черная фата, перчатки и розы. «Все как в жизни», - уговаривают продавцы свадебных салонов, - «Супружество» - череда черного и белого».
Черное ринулось во все направления моды. Весной в парикмахерских раскупили черную краску для волос. Но перекрасить волосы уже недостаточно. Теперь нужны аксессуары - ободки, заколки с черепами, броши в виде человеческих костей, ремни и пояса с пряжками в виде черепа. Стилист Жан-Шарль де Кастельбажак в полном смятении: «Я схожу с ума. Теперь уже не только девочки-подростки, но и солидные дамы просят что-нибудь, что напоминает смерть».
Разноцветное не в моде. Черное и черепа погружают нас в некрополи-катакомбы. Движение «панк» и готика 80-х годов напоминает о себе, но на это раз смерть выбрала более «отвязные» и откровенные формы.
Чтобы не оказаться вне мировой тенденции, крупнейший парижский универмаг «Printemps», буклеты которого на скидку в 10% лежат во всех столичных отелях, оформил черным витрины и провел грандиозную акцию-продажу «Ультра-черное». «Черное уходит и возвращается, принося с собой каждый раз новую символику, захватывая все новые и новые сферы. Сегодня черный цвет коснулся даже детей. Никогда за вековую историю универмага смерть не была представлена столь откровенно и повсеместно», - говорит Катрин Орман, организатор акции. «Нынче даже марки стирального порошка «повернулись» к черному. Среди лидеров продаж стиральные средства «Black Magic» и «Black Velvet» которые, если следовать инструкции на этикетке, могут и вас отбелить: «смертельно белый тоже в моде».
Мода на смерть не ограничивается только «траурными доспехами». Отсутствие многоцветия и черный цвет входят в квартиры. Последняя мебельная выставка в Париже «Дом, интерьер и предметы быта» - яркое тому доказательство. Мебель, аксессуары, искусство сервировки стола, дверные ручки, ткани, люстры, кашпо для цветов, закладки для книг, аудиотехника… Наши дома погрузились в сумерки ночи от пола до потолка, от кухни до гостиной.
ОТ УТОПИИ ЖИЗНИ К РЕАЛЬНОСТИ СМЕРТИ
Вероятно, к происходящим в нынешнее время общественным изменениям относится то, что смерть, с которой мы каждый день встречаемся несколько десятков раз во время вечернего времяпрепровождения, вытесняется из общественной жизни в личную. По телевидению и на больших экранах людей стреляют, четвертуют, замораживают, варят, душат, взрывают, отравляют, сжигают… - иногда в ускоренной киносъемке, всегда с хорошим освещением и музыкой для зрелищности. В отличие от этой всеобщей бойни, умирание человека редко становится темой. Сегодня уже не объявляют траура по большому количеству умерших. Если и объявляют, то он ограничивается кратковременным извещением родственников, а его формы предоставлены лишь актерскому мастерству или опыту диктора телевидения и радио. Уходя из общественной жизни, смерть стала одной из центральных в искусстве и в быту.
Еще совсем недавно добрая половина человечества была во власти утопических взглядов и высоких устремлений, духовного поиска, жертвенных идей. Люди были одержимы стремлением к совершенству, к выходу за собственные пределы, преодолению себя. Эти психологические особенности, составляющие сущностную характеристику человека, выражались как «тяга к иному». Собственная бытийная ситуация, реальная жизнь представлялась человеку нежеланной, навязанной, ограничивающей его в стремлении к совершенству. Теперь таким совершенством выступает сама смерть. Только ей «все подвластно» на Земле, она дает оценки всему сущему, она заставляет стремиться к ней, ускоряя жизнь через многие попечения и дела. Именно смерть диктует человеку главный тезис: Успеть! «Человече! Помни! Я буду тебя судить, когда ты придешь ко мне!»
ЧЕРЕПОМАНИЯ
ЧЕРЕП
Часть человеческих останков. Изображенный в основании распятия (Голгофа) символизирует бренность жизни. Наряду с песочными часами и другими символами тщетности, череп в искусстве, живописи, скульптуре относится к символам смерти. Этот символ часто можно найти на погребальных архитектурных сооружениях, надгробных памятниках, гробах. Часто он противопоставляется символам воскресения.
Появился новый романтизм - похоронный. Этой тенденции следуют все ведущие марки мира, особенно те, которые нацелены на молодежь. В США молодежная марка «Urban Outfitters» предложила этим летом обувь с подошвами, украшенными черепами «в шашечку». «Hot Topic» создала коллекцию дискотечной одежды для любителей экстремальной музыки. Для неопанков фирма выпустила майки в стиле готики, для фанатов «hard rock» - блузки, топы, сумки, носки, пояса, сережки, перстни, украшенные черепами. Череп стал фактически эмблемой этого предприятия, продажи которого увеличились за год на 70%.
В мире нашлось много последователей. В Китае несколько заводов перепрофилировали свое производство, чтобы успеть удовлетворить мировой пиетет перед смертью. По самым скромным подсчетам оборот смертельной моды превысил один миллиард долларов. На главной торговой улице Лондона Oxford Street в начале лета я насчитал 80 магазинов, где можно купить что-нибудь от смерти!
Смерть открыто вышла на улицу. Теперь все могут наблюдать ее без всякой ретуши. На одежде, на коже в виде татуировок, в сувенирах или вещах повседневного спроса. Неожиданно для всех образ черепа вошел в моду. Он повсюду: на одежде, шляпках, пряжках, ремнях, бижутерии, скейтбордах и, традиционно - в татуировках. Символ смерти и человеческих останков пугающий и в то же время «страшно» модный. Ученые-психологи и социологи не удивляются: люди всегда тянутся к запретному. Все, на что наложено жесточайшее табу, вызывает в человеке нездоровый интерес. Так было, напоминают историки, и со знаменитым «канабисом», и с нацистской свастикой, и ещё с целым рядом символов и образов. Всё, чем можно выделиться из толпы, модники использовали по полной программе. Шокируя публику яркими принтами портрета Адольфа Гитлера или листиками смертоносной конопли на одежде, молодежь бросает вызов консервативному обществу, говоря: «Мы не такие, как вы!»
К этим неприятным с точки зрения всех нормальных людей образам теперь примкнула и человеческая голова, изъятая из могилы. Как по команде, все ведущие модные дома стали использовать черепа в декорировании своих творений. Запонки с маленькими черепами и костями от Ральфа Лорена, шарф от Маккуина с огромным вышитым черепом, олимпийка с пиратским символом во всю грудь, сумка Луи Вуиттон с малюсенькими «веселыми роджерами» по внешней стороне карманов - это только несколько вариантов «украшений смерти».
Российские модельеры не отстают от западных коллег и также используют зловещую эмблему смерти в отделке одежды. Если В. Юдашкин ограничил свое увлечение смертью показом черного, то другие решительно сбросили табу на смерть. Например, в рамках Российской Недели Моды шляпник Константин Гайдай показал круглую причудливую шляпку с выложенным на ней черепом из страз. Дизайнер Женя Островская еще более откровенно демонстрирует странное влечение к черепам и делает полноценные линии одежды с использованием этого образа.
Вещевые рынки Москвы наперегонки продают оптовикам из глубинки всю палитру одежды и аксессуаров с привкусом мертвечины: черепа на галстуках, запонках, джинсы, шапочки, бусы, кольца, браслеты. Во всех рядах рынка можно приобрести изделие с черепами.
Но главным обиталищем скелетов, черепов и всякой мертвечины на телевидении стали молодежные музыкальные каналы. По МУЗТВ каждый день по нескольку раз показывают ролик Боба Синклера с песней «World Hold on», где главный герой - ребенок - занимается настольным рукоделием, а за его спиной танцует скелет. Подстрочник при этом призывает: «Загрузи эту мелодию № 3636». Настоящая пляска смерти XXI века.
В линейку смерти встроились имидж-агентства. Рекламные фирмы осмелели до такой степени, что используют обескураживающие приемы: «Если ты спишь, ты умер. Хватит быть мертвым! Беги к нам, на сумасшедшую ночь в Club-med». Рекламная компания Kookai по заказу пиццерии взяла за основу образ смерти в виде женского скелета, поддерживающего под руки разносчика пиццы. На коробке - распятый Иисус. «Он просто потерял сознание», - утешает марка. Авторы рекламного трюка утверждают: «В том возрасте, когда чувствуешь себя бессмертным, не страшно играть с кодексом смерти. Напротив, для молодых эта смертная игра позволяет отделить себя от скучного, проблемного мира взрослых», - утверждает госпожа Элин Ойон, директор лондонского молодежного туристического агентства «Young and Rubican». Эта турфирма организует спецтуры по катакомбам, кладбищам, склепам с посещением комнат страха, пыток, ужасов смерти, моргов, трупохранилищ.
МОДА НА ФАМИЛЬНЫЕ ЧЕРЕПА
Человеческие черепа всегда внушали людям священный трепет. С ними были связаны самые невероятные истории и магические ритуалы: у одних народов черепа дарили невесте, у других с их помощью исцелялись от болезней... Памятуя о трогательной любви дикарей-асматов к головам предков, стоит упомянуть и о моде английской знати на фамильные черепа, пережитки которой сохранились и до наших дней.
В XVII-XVIII вв. особым шиком среди английских аристократов считалось наличие в доме человеческого черепа. Подобный талисман занимал парадное место на специальной полке или столике. История его происхождения была душещипательная и одновременно страшная. Череп показывали гостям, утверждая, что он принадлежал одному из предков, прославившемуся в прошлом отважными деяниями.
Эта мода перекочевала из Англии за океан. В Луизиане (США) в некоем семействе долго хранился череп, якобы еще в XVII в. привезенный из Франции. Владельцы рассказывали, будто он принадлежал их предку, погибшему на костре инквизиции. Череп обладал своеобразным «характером» и не позволял выносить себя за пределы особняка, издавая душераздирающие вопли... Если он вскрикивал, оставаясь в пределах особняка, это означало, что скоро умрет кто-то из его обитателей.
Во многих британских семьях черепа предков хранятся до сих пор. Владельцы объясняют свое пристрастие к подобным реликвиям тем, что просто не могут их захоронить. При подобных попытках одни черепа издают истошный вопль, другие способны вызывать стихийные бедствия, третьи - болезни и несчастья.
Исследователи полагают, что люди просто становятся заложниками древних суеверий и боятся трогать «талисманы», о которых их предки рассказывали леденящие кровь ис-тории. (А. Сидоренко «Интересная газета плюс» № 2, 2006 г)
А что же происходит за океаном? Америка поглощена сериалом «Шесть футов под землей» (читайте в журнале «Похоронный дом», № 9-10, 2005), в котором рассказывается о приключениях семьи, занимающейся похоронным бизнесом. Каждая серия начинается с очередной смерти, жертва которой становится клиентом похоронного дома Фишер. Для большей достоверности кинокомпания пригласила консультанта из известного в США похоронного дома. Популярность смертельного сериала настолько велика, что канал НВО после успешных 13 серий продолжил съемки новых. «Шесть футов под землей» в прошлом году дошел и до России, правда, транслировали сериал поздно ночью. Английское телевидение объявило о намерении показать в течение года документальную серию о том, как разлагается настоящий труп день за днем. На этой волне популярности парфюмерная фирма Demeter осмелилась выпустить духи, деликатно назвав их «Похоронный дом». Если бы было позволительно кому-нибудь, жившему в XIX веке, заглянуть в век сегодняшний, он очевидно воспринял бы наше время как повсеместный большой траур. Но мы, современники, знаем, что это не так.
МИФЫ О СМЕРТИ
Миф - в литературе, создание коллективной общенародной фантазии, обобщённо отражающее действительность в виде чувственно-конкретных персонификаций и одушевлённых существ, которые мыслятся первобытным сознанием вполне реальными. Специфика мифов выступает наиболее чётко в первобытной культуре, где мифы представляют собой эквивалент науки, цельную систему, в терминах которой воспринимается и описывается весь мир. Позднее, когда из мифологии вычленяются такие формы общественного сознания, как искусство, литература, наука, религия, политическая идеология и т.п., они удерживают ряд мифологических моделей, своеобразно переосмысляемых при включении в новые структуры; миф переживает свою вторую жизнь. Особый интерес представляет их трансформация в литературном творчестве.
Какое же отношение к смерти характерно для нынешней эпохи? Разве мода на смерть не есть отражение наиболее характерного взгляда на смерть? Прошедшие несколько десятков симпозиумов и философских конгрессов на эту тему в разных уголках планеты, в том числе и в России, показали, что однозначного ответа на эти вопросы нет. Различая множество нюансов, рассматривая неодноначность отношений к смерти, ученые-философы уверены лишь в следующих своих суждениях: при всем многообразии оценок смерти, основные мифологические схемы восприятия смерти остаются неизменными на протяжении многих столетий.
На научно-практическом семинаре «Философия смерти», состоявшемся в Новосибирске в рамках выставки «Похоронный сервис», отмечалось, что наиболее непосредственное выражение отношения современного человека к смерти находит отражение в мифах. И, хотя современные мифы отличаются по форме и способам существования от мифов древнего мира, все же они воспроизводят классические сюжеты и выполняют те же психологические оградительные функции. В современном обществе, если не брать во внимание традиционные религиозные представления, прижились шесть мифов о смерти:
1. Смерть как «культурный герой», смерть как любовь. Смерть представляется всесильным повелителем, избавиться от господства которого человек не может. При этом наилучший способ примириться со смертью - полюбить ее, отыскать в ней положительные черты. Суждения о смерти, произведенные с этих позиций, всегда печальны, но прекрасны. Смерть видится как нечто неизбежное, но возвышающее человека и сулящее ему прекрасное духовное небытие.
2. Смерть как сознательный выбор. Другой способ сжиться со смертью, смириться с неизбежным - это «умереть с достоинством», сделав вид, что неизбежная судьба всего живого на Земле соответствует твоим личным намерениям и желаниям, будто человек не обречен на смерть, а выбирает ее по собственной воле. Некоторые деструктивные секты, например сатанисты, призывают своих адептов кончать жизнь самоубийством, обосновывая это тем, что таким образом смерть превращается из всеобщей необходимости в акт воли. Последовательный сатанист не станет влачить отпущенный ему срок. Он направится навстречу судьбе, сам определит дату собственной смерти.
3. Смерть как «несчастный случай», а не неизбежность. Этот «научный» миф объединяет многочисленных искателей телесного бессмертия, различных средств продления жизни, геронтологов, которые не признают всего того, что было сказано в легендах и волшебных сказках о невыносимости бессмертия для человека. У приверженцев этого мифа преобладает нестерпимое желание пережить современников. Сюда же относятся сторонники эколого-медицинских проектов, ориентированных на продление существования человеческого вида до бесконечности.
4. «Смерти нет» по разным причинам. Во-первых, потому что в соответствии с доводами Эпикура, «она не имеет отношения к нам». Во-вторых, потому что человек - часть социума, а социум бессмертен. Значит, отчасти, бессмертен человек. А в-третьих, потому что смерть - это не конец человеческого существования, а всего лишь переход в инобытие. Общая платформа этих утверждений - смерть не повод для напряженных размышлений, порождающих страхи. Разумеется, смерть - один из важнейших моментов жизни, но всего лишь момент, значение которого не следует преувеличивать.
Мы не будем знать, когда нас не будет.
5. Смерть как часть жизни. Смерть и умирание неотделимы от жизни. Это - естественные явления и неизбежный итог всего живого. Ничего трагического в этой неизбежности нет. Просто, принимая жизнь, надо принимать и смерть, ибо они неотделимы друг от друга. Живи, пока живется, и не думай о смерти.
Смерть - это цена, которую жизнь платит за свое существование.
6. Смерть как безотчетный ужас. У все меньшей части населения смерть вызывает ужас, необъяснимое потрясение, страх. Основная стратегия поведения людей - носителей этого мифа - табуирование, тотальный запрет всяких упоминаний о смерти, вытеснение смерти в подсознание. Никакие психологические «оградительные стены» не защищают этих людей, так как они испытывают парализующий страх при одной лишь мысли о том, какое чудовище с косой поджидает их снаружи.
Жизнь возможна лишь для тех, кто находится по ту сторону смерти.
Все перечисленные представления о смерти - это мифы, которые существуют в сознании людей. А потому «оградительные стены», которые люди возводят между своей душой и реальностью, всегда воображаемые, иллюзорные, придуманные.
Mors creator vitae est
Смерть - творец жизни, говорили древние.
Французский медиевист Ф. Арьес в книге «Человек перед лицом смерти» отмечает, что отношение к смерти в истории человечества постоянно меняется. Однако это происходит настолько медленно, что результаты изменений можно наблюдать только в исторической ретроспективе.
ВРЕМЯ ВЫШЛО. ПОРА ЗАВЕРШАТЬ ЗЕМНОЙ ПУТЬ.
Где-то у Ф. М. Достоевского сказано, что в каждом человеке есть нечто такое, что не позволяет ему сказать самому себе, чем является для него личная смерть. И хотя человек точно знает всю правду о неизбежности кончины, и что за жизнь придется платить собственной смертью, однако он страшится предстать перед ней. Это тайное личное знание часто в сознании людей трансформируется и предстает в облике старика, феи, птицы, ангела. У Достоевского это звонарь, который имеет единственные ключи к звоннице, спокойно бредет к ее скрипучей двери, чтобы открыть ее и, медленно поднявшись по винтовой лестнице, ударяет в колокол, возвещая о благовесте души: мирские заботы пора заканчивать и приступать к обязанностям, которые исполнены вечности…
ЭВОЛЮЦИЯ ВЗГЛЯДОВ НА СМЕРТЬ В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ
Рассмотрим, как поменялось отношение к смерти у россиян за два десятилетия перехода от тоталитарного общества к демократическому.
В советские годы прослеживалась последовательная официальная установка на вытеснение темы смерти из сознания людей социалистического общества как идеи неконструктивной и пессимистической. Тема смерти была табуированной, запретной. Но как можно ответить на важнейшие вопросы: Кто я здесь? Зачем живу? В чем смысл земного существования? Как лучше прожить жизнь? Что следует успеть сделать? Ведь сама постановка этих философских вопросов имплицитно включает и подразумевает смерть. Невозможно обосновать ценность жизни без противопоставления или сопоставления ее с идеей смерти.
Подавляющее большинство ныне живущих россиян родилось в социалистическом обществе, где марксизм-ленинизм был призван служить «магической стеной», ограждавшей человека от влияния церкви, ужасов и катаклизмов жизни, страха войны и смерти, обитающих в глубинах души советского человека. Коммунизм был мифом, псевдорелигией, у которой был четко прописан «моральный жизненный кодекс строителя коммунизма». Но как только стены рухнули, улетучился коммунистический миф, бывший советский человек оказался наедине со всеми смысло-жизненными вопросами, в том числе один на один со смертью. Россиянину предстояло выработать новое отношение к феномену «смерть». В условиях паники по поводу утраты идеалов, целей, уверенности в завтрашнем дне в 90-е годы ХХ века в России началось формирование новой мифологии. Новые мифы были призваны восстановить защитный барьер между человеком и жесткой реальностью, нивелировать страх смерти, которому в переходный период было подвержено в большей степени, чем прежде, значительное число россиян. Выйдя из стабильного социалистического общества, интеллигенция первой судорожно бросилась искать новые мифы в спиритизме, теософии, парапсихологии, которые уже были отвергнуты прежними веками. В Европе аналогичные процессы происходили сразу после войны, и тогда европейцы начали уповать на прогресс науки, который не принес утешение человеку, не сделал его бессмертным и не решил ни одну из проблем духовного плана. Космос оказался холоден и безразличен к людям. Мифы о том, что человек правит Вселенной, что он может остановить естественный ход событий, отодвинуть саму смерть, изменить природу, бесконечно продлить жизнь, лопались, как мыльные пузыри.
И тогда в Европу, как сейчас в Россию, хлынули тайные учения, пришла экзотическая философия, восточные верования, по которым смерть не представляет угрозы, а дает лишь освобождение от телесной оболочки, которых у каждого человека может быть очень много. Даже представителям христианства догматы о реинкарнации и посмертном переселении душ показались симпатичными, и сегодня в западном, как и в российском обществе, множество людей, которые верят неизвестно в кого и во что: чуточку от христианства, еще чуть-чуть от буддизма, ислама, эзотерики, демонологии. Возникло мозаичное мышление, в котором были попрятаны проблемы, а стражем такой позиции стал череп, как главный символ философско-нравственного симбиоза.
Кому не известен череп - знак «не влезай - убьет». Такую же функцию стал выполнять череп на одежде, сумках, обложках альбомов, в татуировках, бижутерии, многих и многих бытовых вещах, приборах, игрушках: «не трогай меня, не лезь в душу, мой мир неприкасаем». По откровениям тех, кто прибегает к этому символу, чтобы отстоять свою независимость, череп действительно успешно выполняет такую устрашающую и, одновременно, оберегающую функцию. При виде черепа люди чаще всего стараются обходить стороной, не вступать в контакт, не отвечать на вопросы «носителей черепа». Первое, что приходит прохожим на ум - желание «лучше не иметь дело с этим человеком, чем иметь».
Постсоветская Россия предоставила благоприятную почву для культивирования некрофильских тенденций. Как и на Западе, в России смерть романтизируется. Увеличилось число самоубийств. Под лозунгами социальной революции, трансформации общества, некрофильские инстинкты получили большое влияние на русский менталитет, особенно на менталитет молодежи. Стремление к разрушению советского строя, к смерти старого общества, во многом определило интересы, ценности, мораль россиян. В средствах массовой информации, в многочисленных криминальных романах, заполонивших прилавки книжных магазинов, стремительно набрали силу тенденции к осмеянию самого Добра. Повсюду культивируется презрение к человеку, подчеркивается его склонность к убийству и насилию. Человек как субъект гуманизма предстает сегодня в литературе, газетах, на телевидении как орудие садизма, распада, вырождения, предательства. Без смерти, без пыток, автокатастроф и убийств, ежедневно наблюдаемых с экрана, мир кажется пресным.
Некрофильские инстинкты всегда были у людей. Но современная некрофилия не сравнима со смертными настроениями людей предыдущих эпох. Благодаря СМИ люди получили возможность повседневного любования пытками, убийством. Смерть и насилие - это часть каждого дня. В любое время суток можно наблюдать на экране домашнего телевизора технично сфотографированные и отснятые на кинопленку разные проявления смерти.
Если раньше в обществе доминировали утопические представления о смерти - умереть во имя высокой идеи, новое, лучшее будущее своих детей оплатить своей собственной гибелью, то сегодня смерть рисуется уже не благородным идеалом. Современник - это циник, садист, отказавшийся от всяких идеалов.
Безусловно, такие настроения - это реакция на традиционную в СССР идеализацию человека. Отказ от светлого идеала коммунизма не мог не привести к противоположному выбору идеала темного. Но человек - носитель идеала. Идеал неизбежно возникает в душе каждого. Это свойство человека быть носителем идеала сегодня работает на зло, насилие и смерть. Как тут не вспомнить великих философов древности, которые утверждали, что всякое служение утопии начинается со служения добру, а реализация ее приводит к торжеству зла. Тяга к совершенству («тяга к иному») и новой светлой жизни оказывается тягой к смерти. Мечта о счастье для всех людей оборачивается реальной смертью миллионов. Вся история человечества - наглядный тому пример.
Можно ли безоговорочно утверждать, что увлечение смертью, ее атрибутикой социально опасно? Среди осуждающих это явление больше всего эстетов и слабонервных. Постоянное присутствие смерти, черепа противоречило желанию в годы перестройки начать новую жизнь. Черепа на улицах российских городов - это и проявление растерянности, и желание найти защиту, обрести силу выстоять перед невзгодами, сопровождающими перестроечные годы.
Если во всех тоталитарных обществах отчетливо прослеживается обесценивание смерти (дозволенность массового убийства миллионов людей) и возрастание некрофильских тенденций, то в демократических обществах, наряду с этими же тенденциями, происходит увеличение трагизма в восприятии смерти и, одновременно, возобновление интереса к феномену смерти, проявляющемуся в массовом сознании, в искусстве, в философии, в СМИ и в быту. Подтверждение тому - мода на смерть.
POST MORTEM
Смерть, как и сама жизнь, являются фундаментальными основаниями человеческого бытия. Интерес к анализу явления смерти проходит через всю историю человеческой цивилизации. Каждая эпоха, каждая культура вырабатывала свои представления о жизни и смерти. Главный парадокс состоит в том, что смерть остается при этом величайшей, до конца не разгаданной тайной. Фактически никто на земле не знает, что такое смерть, потому что когда нас нет, нет ничего.
При всем многообразии трактовок символизма смерти на протяжении столетий у людей неизменно прослеживается страх при созерцании мертвого. Человеческие останки в виде скелета всегда вызывают хотя бы мимолетную мысль о смерти. В черепе чаще всего люди видят неизбежный исход собственной жизни и жизни тех, кого мы любим. В нашем представлении скелет лишается плоти подобно тому, как память о нас стирается из сознания живущих. Кости при жизни представляют живую ткань, кровоточащую при ранении и заживающую после переломов, после смерти они становятся напоминанием о бренности нашего физического существования и нашей личности. До появления рентгеновских лучей, компьютерной томографии скелет можно было увидеть лишь после смерти и разложения тела. Сегодня скалящий зубы череп, который насмехается над нашими земными стремлениями, вполне может быть нашим собственным. Попробуйте договориться со знакомым врачом записать на видео рентгенограмму вашего добродушного лица, покажите на вечеринке «улыбающийся» череп своим друзьям, и вы убедитесь, все они увидят в вашем мягком, миролюбивом черепном «привете» устрашение. Потому что скелет во все века у людей ассоциировался прежде всего с угрозой смерти.
Нет сомнений, постоянно встречающиеся на нашем пути изображения черепа заставляют нас задуматься о смерти, о том, где и когда она произойдет. Пустые глазницы экспонатов музеев этнографии и археологии, украшения в виде черепа, изображения черепа и перекрещенных костей на опасных химических продуктах, используемых в домашнем хозяйстве - все это служит предупреждением. Этикетка на бутылке с ядом говорит нам, что есть и пить содержимое нельзя, а череп возражает: «Ешь, пей, веселись, ведь завтра мы все умрем». Скелет на празднике Хэллоуин, который неожиданно пришел в Запада к нам, в Россию - простая карикатура на выбеленные солнцем кости. Но он, этот скелет, ежегодно ненавязчиво предупреждает о неизбежном, заставляет задуматься о смысле жизни, шутя попытаться прикинуть, сколько нам еще осталось.
В каком-то смысле наблюдаемая повсюду мода на смерть сродни христианскому памятованию о смерти. Церковь всегда учила думать о смерти как о самой главной ценности в нашей жизни, потому что череп на распятии Иисуса, символизирующий победу Иисуса над смертью и торжество вечной жизни, призывает нас сверять свой шаг, думать о смысле жизни, своих деяниях и последнем дне, когда каждого из нас позовет Господь, чтобы нести свой главный отчет. Для наших бабушек было само собой разумеющимся и вполне естественным ежедневно видеть череп и кости Адама, изображенные у подножия Голгофы, которая была и есть в каждой церкви. Молодых людей сегодня какая-то неведомая сила тянет к смерти - самой главной загадке жизни. Распознать ее коды, очевидно, и призвана мода на смерть.
Сергей Якушин, президент Ассоциации крематориев и производителей кремационной техники, издатель журнала «Похоронный дом»
Мертвые стремятся снять бремя памяти с живых
Что происходит с культурой смерти в современном городе
Почему современный человек, сталкиваясь со смертью, чувствует полную растерянность? Что происходит сегодня с российскими кладбищами? Какие способы почитания умерших набирают популярность? И можно ли говорить сегодня о расцвете культуры смерти? Об этом дискутируют эксперты на встрече «Смерть в городе». Дискуссия открывает цикл бесед «Логос в городе», приуроченный к 25-летнему юбилею философско-литературного журнала «Логос».
Виталий Куренной (профессор, руководитель Школы культурологии НИУ ВШЭ): Кажется, что смерть — это то, чего нет в поле нашей модерновой, то есть преимущественно городской, жизни. Современная культура, если мы посмотрим на ее иконографику, — вечно молодая, успешная, креативная. Тема смерти если и всплывает, то каким-то очень плохим образом, как в известной публикации «Новой газеты». Наш опыт взаимодействия со смертью — крайне опосредованный. Как часто мы с вами сталкиваемся с фактом смерти, с мертвым телом, которое еще и несколько дней должно находиться в доме, если бы мы с вами жили в традиционном обществе? Такого рода эпизоды в нашей жизни случаются, но этот опыт несоизмеримо мал по сравнению с реальным объемом смерти, который нас окружает.
Сегодня мы имеем большую индустрию, которая нас от всего этого просто освобождает. Это сотрудники морга, врачи, сотрудники ритуальных служб и похоронных контор.
читать дальшеНо тут я сформулирую и обратный тезис: только в современном обществе, то есть в городской культуре, и происходит подлинный расцвет культуры смерти.
Современная городская цивилизация расковывает культуру смерти среди тех, кто еще является живым. И, соответственно, культуру памяти и заботы об умерших. Ни одна другая цивилизация не знает столь многообразных культурных форм, связанных с осмыслением события смерти, многообразием связанных с ней процедур, включая многообразие похорон и типов захоронений, а также со столь разнообразной и длительной исторической памятью об умерших.
В этом контексте любопытно оценить наш собственный российский контекст. Если взглянуть, в частности, в исторической и кросс-культурной перспективе на кладбищенскую культуру, на практики захоронений и формы погребения, то можно даже сказать, что либерализация способов захоронения и способов почитания памяти об умерших в монументальной форме кладбищенской могилы нигде и никогда не достигала таких высот, как в современной России. Даже по отношению ко многим другим странам. Наши современники не испытывают никаких проблем с тем, чтобы осуществлять все свои многочисленные фантазии, связанные с памятью об ушедших. К этому следует добавить еще и дифференциацию форм поминовения умерших, ускорившуюся благодаря новым медиа: мы сегодня наблюдаем взрыв публичного поминовения. Когда, например, твоя лента в Facebook начинает пестреть постами, которые рассказывают об умерших родственниках.
Культура поминовения умерших — она не увядает. Из состояния очень определенного, ограниченного ритуала она переходит в совершенно новое качество, я бы сказал, она расцветает, причем в городе — более бурно, чем где бы то ни было еще.
С точки зрения современной постметафизической и секуляризованной философии смерть утратила всякий смысл, всякую траснцендирующую нашу реальную жизнь перспективу, это так. Но это не привело к вытеснению смерти из нашей культуры. Напротив, мы имеем дело с бумом, с расцветом культуры, связанной со смертью.
Сергей Мохов (издатель и редактор журнала «Археология русской смерти»): Говоря о смерти, Виталий акцентировал свое внимание на памяти и похоронах, считая, что там можно выявить признаки либерализации. На самом деле, мне кажется, это не так, по той простой причине, что в развитом модерновом обществе уже давно поняли, что совершенно неважно, как лежат руки у трупа, как их нужно складывать, чтобы «включить его в новую общность», выражаясь антропологическим языком, а важно для него то, как именно умирает человек. То есть качество смерти.
Поэтому современные западные антропологи практически не пишут ничего о похоронах, о кладбищах и так далее. В основном они занимаются палиативной медициной, они занимаются умиранием, занимаются темой переживания смерти, человеческого горя.
Важно не то, как помнить о человеке, который умер, а то, как человек умирает, качество его умирания.
Мне кажется, Россия находится в некоем переходном этапе — от традиционной культуры, с ее заботой о похоронах и загробном мире, к развитому модерновому обществу, где акцент ставится на умирании. Мы застряли где-то между.
Также кажется необычайно важным говорить о том, что все вещи, связанные с продлением жизни, развиваются сегодня настолько быстро, что представить наше общество, к которому, я надеюсь, очень многие из вас будут принадлежать через 50 лет, и те технологии, которые будут в нем существовать, очень тяжело. Наше общество кардинально меняется. Люди, может быть, и не получат доступ к определенному физическому бессмертию, но получат доступ к качественно иному продолжению жизни — сто, двести и больше лет. Западные антропологи как раз этому сейчас уделяют внимание, как меняется у людей это отношение к телесности, как мы можем продлить свою жизнь, включая различные механизмы сохранения памяти о человеке. Эти границы активно меняются. И те темпы развития технологий, которые мы видим сейчас, они, конечно, заставляют об этом серьезно думать.
Михаил Алексеевский (руководитель Центра городской антропологии КБ «Стрелка»): Я тоже не согласен с тезисом Виталия, что сегодня происходит какой-то расцвет культуры смерти. Потому что в тех исследованиях, которые я проводил, условно говоря, в традиционном обществе, меня, как человека городской культуры, больше всего поразило то, насколько смерть органично вплетена в жизнь и насколько легко и просто воспринимают люди в том числе и собственную смерть. Взаимоотношения между живыми и умершими в культуре традиционного общества продолжают активно развиваться. Те материалы, которые мы собирали, показывали, что зачастую куда более важным для людей является апеллирование к этим вот мертвым, общение с ними, просьба их о помощи, нежели обращение к святым, к Богу. Поэтому я бы не стал так легковесно говорить об обрядах традиционной культуры.
Что же происходит в городской культуре и чем действительно смерть в городе отличается от смерти в традиционном обществе, в общине, где все друг друга хорошо знают? Один важный момент уже здесь был упомянут — это профессионализация всего, что связано со смертью. Стоит кому-то умереть, как тут же появляется огромное количество профессионалов, которые знают, могут, помогут. Более того, забирают тело и дальше с ним что-то делают. А тебе, в принципе, можно сесть в кресло и, ну не знаю, готовить деньги, грустить, но без тела.
В ситуации чужой смерти обычный человек, городской человек, чувствует большую растерянность.
Если в традиционной культуре все эти алгоритмы, модели, как себя нужно вести, когда умер близкий человек, существуют, четко расписаны социальные ритуальные роли, то здесь действительно одно из самых важных чувств, которое возникает у человека, когда он сталкивается со смертью, — это чувство растерянности.
Тут я могу привести такой трагикомический пример из собственной жизни. Так получилось, что один наш коллега трагически погиб. Банка с его прахом досталась нам, и с этой банкой нужно было что-то сделать. Кто-то из нас вспомнил, что погибший вроде бы был не против того, чтобы его прах развеяли по ветру. Идея очень красивая. Но мы долго не могли решиться. Все это время банка с прахом стояла на кафедре в тумбочке, где-то рядом с чашками для чая. Потом в какой-то момент, может, через полгода после всего этого дела, мы решили, что развеять прах все-таки нужно. И тут, конечно, все вспомнили сцену из фильма «Большой Лебовски». Все боялись, как бы не вышло так. Долго думали, где развеять…
Ну вот где, где в Москве развеивать прах?
Решили, что, наверное, нужно в парке. Подумав, поняли, что нужен большой парк, что в Парке Горького не очень хорошо, а Коломенское вроде бы более или менее ничего.
Хорошо, все собрались большой толпой, дружно с банкой праха приехали в Коломенское. Что дальше? Высокого косогора, на котором стоят герои «Большого Лебовски», там нет. Просто высыпать на газончик — тоже как-то нехорошо. Ветра, чтобы он куда-то красиво дул, нет. Решили, что, наверное, нужно в воду. В принципе, это, наверное, красиво. Подошли к кромке реки, там плавали какие-то окурки. Нет, решили, что тоже не подойдет, нужно какую-то проточную воду. Нашли какой-то ручей.
Представьте: уже стемнело, огромная толпа бродит по парку с банкой праха, никто ничего не видит, не понимает, нужно ли делать фото или это будет оскорблением чувств покойного, и так далее. Эта история на самом деле показательна, и похожие чувства неловкости и непонимания, что нужно делать, они, в общем, возникают, кажется, очень часто и у всех.
То, что тело мертвое забирают из дома, увозят в морг, нам, в принципе, от этого легче, что оно не с нами, что оно где-то там. А вот в те 25 минут или 30, когда происходит прощание, мы можем сказать что-то растерянное, как-то обнимем, поцелуем. Но тоже, скорее всего, довольно неловко и не очень правильно.
И вот эти вот фрустрации, которые, безусловно, испытывают очень многие горожане от соприкосновения с настоящей смертью, они в значительной степени, как мне кажется, компенсируются повышенной активностью, связанной с медийной смертью. Здесь и культ самоубившейся девочки Рины, которой посвящена статья в «Новой газете». Многие, может быть, помнят культовую славу документального сериала «Лики смерти».
Это все очень будоражит нас, но это довольно далеко на самом деле от того, что есть смерть.
Виталий говорил о расцвете темы памяти о смерти, да, это очень важно. Может быть, этот культ памяти — виртуальные кладбища, аватарки со скорбящими, с черными ленточками, свечками и так далее — и расцветает. Но он заменяет общение и постоянное взаимодействие с умершими, которое есть в традиционной культуре и которое действительно очень важно.
Виталий Куренной: Исчезновение метафизической, загробной перспективы у смерти, которая для традиционной культуры является чем-то само собой разумеющимся (и, кстати, является основанием для того, что люди в ней разговаривают с мертвыми как с живыми), приводит к тому, что нам не остается ничего другого, кроме как предельно концентрироваться на вот этих остатках жизни. И думать о качественном умирании, качественном старении, о всех тех вещах, о которых говорил Сергей. То есть весь смысл смерти сосредоточен в остатках жизни: он здесь.
Это означает, что все, что мы можем сделать в связи со смертью, так это думать и заботиться только о той части реальности, когда человек еще жив.
Это первый момент. Второй момент. Мой тезис, который по-разному оспорили, попытались оспорить (я не думаю, что его можно всерьез оспаривать), о том, что мы имеем дело с расцветом и либерализацией сохранения памяти об умерших. Возможно, уместно поспорить о терминах, но в любом случае речь идет о плюрализации этой культуры. Ведь только модерновая культура создает условие, при котором бремя памяти об умершем ложится на живых людей.
В традиционных обществах бремя заботы и памяти об умерших возлагалось на Бога, на какую-то трансцендентную нам инстанцию, а сейчас оно возложено на нас. Исчезновение этой онтологической загробной перспективы означает, что теперь только мы с вами в той мере, в какой мы не являемся религиозными людьми, нагружены этим бременем.
Тот случай про банку, который был рассказан, очень важен. Что такое современный город, городская культура? Это в том числе утрата традиций и ритуалов. В российском обществе, мне кажется, это доведено до патологии, потому что в советское время эти ритуалы целенаправленно пытались подменить какими-то другими или же просто уничтожали. Если вдуматься, то наша ритуальная культура — она насквозь комична.Там, где общество более спокойно переживает процесс модернизации, все-таки таких эксцессов, которые мы наблюдаем на наших городских кладбищах, нет. На традиционных сельских кладбищах никто не выпендривается.
Наконец, еще об одной важной тенденции. Современная городская жизнь становится все более мобильной. И поэтому сегодня люди, которые умирают, стремятся снять бремя памяти о себе — умерших — с тех, кто продолжает жить. Расширяется целый тренд анонимного захоронения, который повсеместно присутствует в Европе. Это означает, что вы никого не обременяете вот этой вот банкой со своим прахом, с которой еще что-то надо делать, а потом еще регулярно ходить на то место, где вы это сделали, и устраивать поминки. Анонимное захоронение — практика, которая снимает с живых обязанность быть привязанным к известному месту сохранения памяти об умершем. В современном мобильном обществе, где человек лишен возможности спокойно и регулярно посещать могилку, мертвые стремятся снять такую форму бремени памяти с живых.
Залина Маршенкулова (основатель портала Breaking Mad): Хотелось бы добавить веселую нотку в нашу печальную дискуссию. Я создатель проекта, который, в частности, собирает истории об интересных нелепых смертях. Мы называем его «Журнал для тех, кто еще не умер и не сел».
Хочу заметить, что обычно человек умирает, совершенно не ожидая этого.
У нас чаще всего встречаются истории о том, как человек поехал сажать картошку и сгорел или человек пытался собрать киндер-сюрприз и умер.
Есть очень интересный момент, который, я думаю, требует особого изучения, как люди чаще всего умирают. Самый частый способ в России, я даже посчитала, — в совершенно разных городах люди находят непонятные предметы, притаскивают их домой, поджигают их, и предметы взрываются. Мне уже кажется, что это национальная идея, прямо даже основа духовности для российского человека. Люди идут до конца в своих исследованиях, не знаю, что они пытаются обнаружить там, но почему-то они в изучении этих предметов идут до конца.
Я считаю, что в наши дни к смерти, как и к жизни, нельзя относиться слишком серьезно, нельзя жить в страхе. Поэтому один из слоганов нашего проекта — «Пока смерть не насмешит нас».
Сергей Мохов: По поводу наших кладбищ у меня вопрос к срокам их жизни. Я могу сказать, что 90% кладбищ Центральной России во Вторую мировую войну было уничтожено. И все кладбища, которые мы видим сейчас, — это кладбища нового времени. Связано это с огромным количеством причин, в том числе с советскими различными влияниями — миграциями, переселением, урбанизацией, отрывом от семьи и так далее. То есть все, что мы видим, — это новые кладбища.
Я уверен, что, если Россия все-таки будет двигаться в сторону более модернового общества, эти кладбища будут существовать не так долго.
Потому что, как я говорил до этого, акцент сегодня делается не на памяти как таковой, то есть не на зацикленности на этом общении с мертвыми, акцент на более, скажем так, жизненных вещах.
Я могу порекомендовать посмотреть документальный фильм, называется «Кофе, кекс и крематорий». Он вышел пять лет назад. Это немецко-голландский фильм о том, как группа пенсионеров едет в экскурсионный тур в крематорий подписывать договор о смерти. Им там рассказывают, какие возможности есть. Показывают, например, ожерелье, которое можно сделать из вашего праха. Бабушка рассказывает, как замечательно, вот у внучки будет красивое ожерелье, она будет его носить. Недавно читал статью, которая описывает, как на спортивных стадионах строятся отдельные этажи и помещения для болельщиков, которые выкупают там урны и потом хоронят в них своих родственников. Целые семьи закупают для себя места, им там урны отделывают специально в клубных эмблемах. Например, такое есть у мадридского «Атлетико». Это одна из первых команд, которая эту практику применяет. Есть японская практика погребения тела в корневище дерева. То есть создается не кладбище с привычными памятниками, а парк памяти, где растут деревья, каждое из которых в буквальном смысле питается телом твоего предка.
Виталий Куренной: Это подтверждает тезис о том, что формы памяти множатся, что они становятся все более разнообразными. Что касается самого присутствия мертвых в городах: кладбища стали покидать города — по соображениям санитарии и их увеличивающихся размеров — еще в эпоху Просвещения. Да, формально некоторые сохранились, но они музифицированы. Собственно говоря, почему в Москве такой жуткий спрос на кладбища типа Новодевичьего или Ваганьковского?
Память о мертвом стремятся оставить на том кладбище, которое будет сохраняться не в силу усилий родственников, в силу памяти живых, а в силу того, что оно превращается в музей, становится частью культурной памяти общества в целом.
Кладбище, расположенное в городе, сегодня существует там постольку, поскольку становится историческим памятником существовавшей в прошлом культуры памяти об умерших.
***
Немцы мечтают о карьере на кладбище
Молодые немцы с упорством грызут гранит науки, чтобы сделать головокружительную карьеру… на кладбище.
Будущие гробовщики изучают почвоведение и бухучет. Для студентов проводятся практические занятия. Корреспондент НТВ Константин Гольденцвайг познакомился с первыми студентами и убедился, что на кладбище лица слушателей светятся энтузиазмом.
Вильгельм Лаутенбах, преподаватель: «Скажите, каким должно быть расстояние между могилами?»
Студент: «Шестьдесят сантиметров!»
Вильгельм Лаутенбах, преподаватель: «Верно. Почему 60 сантиметров? Во-первых, так проще гроб опускать. Во-вторых, закапывать проще, земля с соседнего памятника не съедет».
На памятниках, впрочем, ни дат, ни имен. Кладбище на окраине баварского Мюннерштадта учебное, могилы здесь многоразового использования. С каждым годом их раскапывают все чаще. Бизнес на ритуальных услугах в Германии разросся настолько, что похоронное дело теперь не ремесло, а наука. Конкурс освоить ее в единственном на всю Европу похоронном вузе достигает пяти человек на место.
Вильгельм Лаутенбах: «Мы учитываем самые трудные случаи, которые нашим учащимся встретятся в работе на реальном кладбище. Например, не могила, а склеп с целой дренажной системой. Бетонные сооружения студенты учатся возводить в условиях со сложной почвой и грунтовыми водами».
В самой технологичной стране мира последние почести — это тоже хай-тек: вместо ручного труда — экскаватор, вместо кирки — отбойные молотки, и все по-немецки, согласно инструкции.
Вильгельм Лаутенбах: «Копаем ровно, шаг за шагом выдерживаем по линии расстояние ровно в 15 сантиметров».
Как и все остальные, Денис готовится к будущей сессии. Норматив на экзамене — полтора часа на могилу. Глубже, быстрее, сильнее!
Константин Гольденцвайг, корреспондент НТВ: «Как считаешь, от такой работы можно получать наслаждение?»
Денис фон дер Фехт, студент: «Можно! Наслаждение — это когда я могу хотя бы немного облегчить жизнь людей в тяжелую минуту, оказав им помощь, а спустя какое-то время, снова встретившись, заметить, что им стало лучше».
Одних лишь учебных урн для кремации на любой, пусть порой и весьма сомнительный вкус, здесь около полусотни. Тут учат хоронить и футболистов, и мотоциклистов, и буддистов, и атеистов — кого угодно. Как угодить самым взыскательным клиентам — вот гробовой вопрос, ответ на который студенты здесь ищут три года. Это почти что высшее образование. Дипломированный гробовщик — для них это звучит гордо.
Фолькер Кунецный, преподаватель: «Представлены саваны всех возможных фасонов: мужские, женские, различные ткани, узор. Студенты учатся подбирать для усопшего подходящий, опираясь на мнение близких. Одни говорят, что умершая бабушка была скромным человеком, значит, ей подойдет что-то простое, а другие, напротив, ищут богато украшенный саван».
Железные нервы — главное требование к поступающим. И близких усопшего поддержать, и гвоздь в крышку гроба забить, и траурный зал нарядить. Есть даже часовня учебная и покойник в тренировочном морге.
Розина Эккард, директор похоронного училища: «Это ведь тоже неизбежная часть профессии. Студенты учатся омовению тела усопшего. Надо знать, как правильно вымыть его волосы, как нанести макияж, если это женщина, как, наконец, правильно одевать покойного».
Если здесь что и пугает по-настоящему, то, скорее, не мертвые, а живые. Сдав экзамен по почвоведению, Денис сразу начнет готовиться к следующим дисциплинам — бальзамированию и бухучету. Хороший аттестат — залог блестящей карьеры на кладбище:
Константин Гольденцвайг: «Что ты думаешь о смерти?»
Денис фон дер Фехт: «Не могу вам сказать. На похоронах я еще не бывал, а покойников пока лишь на уроках видел».
© и видео
***
+Всю жизнь на кладбище+
Повседневная жизнь похоронного бюро
Смерть как ежедневная рутина
@темы: Тени смерти