Коровья смерть

[The Highgate Vampire]

Коровья смерть (Скотья смерть, Товаряча смерть, Чёрная Немочь) — у восточных славян персонификация смерти рогатого скота. Практически повсеместно был распространён обряд изгнания Коровьей смерти, который совершался во время падежа скота или в профилактических целях.
Поверье
Считалось, что появляется Коровья смерть чаще всего в день Агафьи Коровницы в виде коровы или кошки, чаще всего чёрной, или собаки, иногда в облике коровьего скелета (поздний символ, возникший по образцу популярного облика человечьей смерти) или старой отвратительной женщины, имеющей руки граблями. По старинным поверьям, Коровья Смерть никогда сама по себе в село не приходила, а заносилась проезжим человеком. С Коровьей смертью борятся различными обрядами: опахиванием селения, умерщвлением коровы, кошки, собаки или иного небольшого животного и петуха (чаще всего путём закапывания живьём), зажиганием «живого огня», т. е. добытого трением, перегоном скота через ров или тоннель, вырытый в земле, тканьём «обыденного» — вытканного за один день холста. Для совершения обряда опахивания собирались ночью скрытно все женщины в одних рубахах, с распущенными волосами, брали в руки кто дубины или косы, на вдову надевали хомут без шлеи, запрягали её в соху и гурьбой обходили деревню. При опахивании иногда поют, призывая Коровью смерть выйти из села, так как в селе ходит святой Власий — «скотий бог». Пропаханную борозду засевали песком. Это действо сопровождалось специальной обрядовой песней:
Вот диво, вот чудо!
Девки пашут, бабы песок рассевают!
Когда песок взойдёт,
Тогда и смерть к нам придёт!
Чтобы напугать Смерть, процессия поднимала неимоверный шум: гремели косами, сковородами, серпами, печными заслонками, поднимали крики и визг. Если навстречу попадалось какое-нибудь животное (кошка, собака), его тотчас убивали, считая, что это Смерть, укрывается в виде оборотня (курск., орлов.).
Оберегом от Коровьей смерти были сношенные старые лапти, пропитанные дёгтем, которые вешались в хлеву.

В Нижегородской губ. для отвращения заразы крестьяне загоняли весь скот на один двор, запирали ворота и караулили до утра, а с рассветом разбирали коров; при этом лишняя, неизвестно кому принадлежащая корова принималась за Коровью Смерть, ее взваливали на поленницу и сжигали живьем.
*
Крестьяне Вологодской, Костромской, Вятской губерний верили, что в феврале Коровья смерть пробегает по селам в виде чахлой и заморенной старухи, завернутой в белый саван. На Нижегородчине полагали, что она выглядит как старая отвратительная женщина, руки которой подобны граблям. В южнорусских берниях — Орловской и Курской — Коровью смерть представляли в облике коровы, кошки или собаки черной масти, реже — в виде коровьего скелета. Последний образ, явно более позднего происхождения, возник, вероятно, под влиянием представлений о человечьей смерти в виде скелета.
Согласно поверьям, Коровья смерть могла оборачиваться в различных животных. Вот как это описывается в одном мифологическом рассказе:
Ехал мужик с мельницы позднею порою. Плетется старуха и просит: «Подвези меня, дедушка!» — «А кто же ты, бабушка?» — «А вот лечила в соседней деревне да там все переколели. Что делать? Поздно привезли, и я захватить не успела». Мужик посадил ее на воз и поехал. Приехавши к росстаням, он забыл свою дорогу, а уже было темно. Он снял шапку, сотворил молитву и перекрестился, глядь, а бабы как не бывало. Обворотившись черною собакою, она побежала в село, и назавтра в крайнем дворе пало три коровы. Мужик привез коровью смерть.
В народе полагали, что особенно опасна Коровья смерть в конце февраля, когда и корма для домашних животных становилось мало, и, кроме того, в это время начинался отел коров. Не случайно покровительницей домашнего скота и пособницей в уходе за ним считалась св. мученица Агафья, день памяти которой отмечается православной церковью 5/18 февраля. Крестьяне верили, что Агафья оберегает коров от болезней, за что в народной традиции она и получила прозвище Коровница, или Kоровятница. Согласно некоторым поверьям, Коровья смерть пробегает по селам именно в день Агафьи Коровницы. Поэтому при сильном падеже скота, исчерпав все рациональные способы лечения животных, или для его предотвращения в день св. Агафьи прибегали к магическому обряду опахивания. Во многих местах в России вплоть до начала ХХ века этот обряд совершали и во Власьев день, приходившийся на 11/24 февраля.
Ритуал опахивания происходил следующим образом: ночью за околицей тайно собирались все девушки и женщины селенья, одетые только в рубахи, с распущенными волосами; все брали в руки кто дубину, кто косу; на одну из вдов надевали хомут без шлеи и запрягали ее в соху, а затем шли вокруг деревни. Землю взрывали сохой так, чтобы пласты отваливались в противоположную от селенья сторону. С собой брали также петуха, кошку и собаку. Во время шествия женщины выкрикивали: «Смерть, смерть коровья — не губи нашу скотину; мы зароем тебя с кошкой, собакой и кочетом в землю!» После обхода животных погребали за пределами деревни, веря, что теперь Коровья смерть не войдет на территорию, очерченную магическим кругом с помощью сохи.
В некоторых местах обязательным условием было участие в обряде девяти девушек и трех вдов. Иногда в соху впрягали не вдову, а беременную женщину, остальные помогали ей волочить соху. Верили, что при опахивании поднимается и выходит сила земли, которая и устрашает Коровью смерть. Поэтому в некоторых местных традициях этот обряд ежегодно проводили в ночь на Ивана Купалу, когда, согласно поверьям, сила земли достигает своего апогея, или в канун Духова дня, традиционно считавшегося именинами земли.
В образовавшуюся при опахивании борозду вдовы нередко «сеяли» песок и приговаривали при этом: «Когда наш песок взойдет, тогда к нам смерть придет». В Орловской губернии этот обряд назывался «гонять смерть». Здесь участницы процессии шли за сохой с палками и кольями, гремели печными заслонками и сковородами, чугунами и косами. Под звон и скрежет металла женщины угрожали Скотьей смерти, крича: «Смерть, выйди вон, выйди с нашего села, изо всякого двора! Мы идем, девять девок, три вдовы. Мы огнем тебя сожжем, кочергой загребем, помелом заметем, чтобы ты, смерть, не ходила, людей не морила. Устрашись — посмотри: где ж это видано, что девушки косят, а вдовушки пашут?» Если на пути женщинам встречалось какое-нибудь животное, то его, принимая за Скотью смерть, ловили и разрывали на части. Обряд опахивания считался в народе самым надежным способом предотвратить или прекратить падеж скота.

@темы: обряды и традиции, поверья и приметы, Прогулки с Бароном (Мифологические образы Смерти)

---

Кинжалы

[Белый Сикер]

10.12.2015 в 05:39

Пишет  Art_Priest:

Ceremonial Dagger.

дальше

Dated: mid-19th century
Culture: French
Measurements: overall length 43 cm
Described as a dagger for ‘esoteric rituals’ the dagger features a straight, double-edged blade with a triple fuller, engraved with floral motifs. The bronze hilt is depicting Death wrapped in a mantle and a snake on the quillon. The wooden scabbard is covered in brown velvet with brass mounts decorated with bas-relieved floral motifs.

Source: Copyright © 2015 Czerny’s International Auction House S.R.L.

От нас еще один бронзовый кинжал XIX в.

@темы: оружие, история скульптуры

---

Kozma Street Cemetery, Budapest

[The Highgate Vampire]

+Альбом+

Еврейское кладбище в Будапеште было открыто в 1893 году.
С обеих сторон от входа, вдоль кладбищенской стены находятся старинные семейные мавзолеи, выполненные известными архитекторами и скульпторами в стиле арт-деко, неоклассицизм, необарокко. Некоторые из них объявлены памятниками архитектуры и находятся под охраной государства. Внутренние стены мавзолеев богато украшены мозаикой. © mila-hunguide

@темы: венгерские кладбища, еврейские кладбища

---

"Неизвестный Алексеев" (отрывки дневников)

[The Highgate Vampire]

Записи: 1959-1971 гг.

В детстве и отрочестве я, разумеется, был бессмертен.
Пришла юность. Смерть вышла из-за угла и улыбнулась мне жуткой своей улыбкой. Я испугался и понял, что надо бежать. Я бежал долго и наконец перешел на шаг. «Кажется, она отстала!» – подумал я и увидел перед своим лицом ее оскал. Стало ясно, что бежать бесполезно.
Теперь мы идем с нею рядом. От нее несет холодом, как из погреба, поэтому у меня все время насморк.
Но в ее улыбке, как ни странно, есть что-то детское.

-Другие отрывки и цитаты-

***
Уругвайский архитектор – коммунист. Возил его на Пискаревское кладбище (я и сам был там впервые). Осмотрели павильоны при входе. На стенах фотографии блокадного города: трупы, развалины, пожары. Я говорил, переводчица переводила. Уругваец слушал очень внимательно, переспрашивал.
Пошли по главной аллее между братских могил. Играла траурная музыка. Громкоговорители подхватывали ее один у другого и несли за нами. Подошли к мемориальной стене, постояли.
В машине продолжался разговор о войне и блокаде. Шофер рассказывал о том, как зимой 42-го он возил на кладбище трупы из больничного морга. Пятитонку наваливали c верхом. Были женщины, дети – все почерневшие, страшные. Я попросил переводчицу все подробно перевести.
Мы ехали по шумному летнему проспекту. Мчались машины, шли веселые, здоровые люди.
Шофер продолжал: «…Стоит женщина и держит за ноги труп ребенка, поставив его на голову, стоит и разговаривает со своей знакомой… Шла девушка, не очень худая… упала… через полчаса проходил мимо – у трупа вырезали груди и ягодицы…»
Сеньор архитектор как-то сник.
***
Местный хранитель древностей – Митрофанов. Он показал нам фрески. Рассказал:
– В один из провинциальных музеев явились трое молодых людей, показали документы и сказали, что забирают все иконы в Москву для реставрации и изучения. Навалили иконами целый грузовик и уехали. И тотчас в музей пришла телеграмма, где говорилось, что молодые люди – злоумышленники, а документы поддельные. Началась погоня, преступники решили замести следы. Они остановились в лесу, сложили иконы в кучу, облили их бензином и сожгли. Там были иконы ХIII – ХV веков. Как оказалось, молодые люди были искусствоведы и действительно работали в одном из художественных заведений Москвы.
Когда пришли к Николе Надеину, вместе с нами в церковь проскользнули двое парнишек лет по шестнадцати. Они стали рыскать по всем углам. Потом один из них подошел ко мне и шепнул доверительно, видимо, принимая меня за студента:
– Ты скажи девчонкам – тут мумии есть! Во! – и он показал мне большой палец.
– Какие мумии? Где?
– Обыкновенные. Вон там! Хочешь, покажу?
Митрофанов кончил рассказывать о фресках и повел нас в низкий придел. Там была дверь в какое-то другое помещение. На двери висел замок, но она была приоткрыта. Из нее вышел второй паренек.
– Ты чегo тут? – спросил Митрофанов озабоченно.
– Да вот, мумии…
– А кто открыл дверь?
– Не знаю. Была открыта.
Парнишка боком, боком – и исчез. Я оглянулся – того, первого, тоже уже не было.
– Это ваши? – спросил меня Митрофанов.
– Нет, не наши.
– Что же вы мне сразу-то не сказали!
Он изменился в лице. Мы вопросительно на него уставились.
– Пойдемте, – сказал он, – всё равно уж теперь!
Вошли в таинственную дверь. На полу лежало что-то громоздкое, накрытое брезентом. Митрофанов отбросил брезент. Мы увидели три стеклянных ящика. В ящиках лежали высохшие коричневые мумии без одежды, точь-в-точь как египетские в Эрмитаже.
– Это князья Федор, Михаил и Ярослав, – объявил Митрофанов, – святые мощи. Церковники зa ними охотятся, и мы перевозим их из одного места в другое – прячем. Если попы разнюхают, где они спрятаны, то истребуют их выдачи. Теперь вот опять надо подыскивать новое убежище. Мальчишки знают – узнает весь город.
Оказалось, что до революции эти мощи находились в Спасо-Преображенском монастыре. Богомольцы стекались к ним со всей России. Уничтожить же их нельзя – рано или поздно это откроется и будет повод для возмущения верующих.
Мне стало жутковато: своды древней церкви, решетки на окнах, полумрак и высохшие мертвецы, которых так старательно прячут. А вдруг эти мощи и впрямь обладают чудодейственной силой? Жили-были бог весть когда какие-то князья, все их современники сгнили без остатка, кости их рассыпались в прах. А эти трое и сейчае еще вроде бы живы: кому-то они нужны, кто-то их ищет, кто-то их прячет, кто-то их боится.
***
Лето у нас такое короткое, но только летом и живешь-то по-настоящему.
Гулял на Смоленском кладбище. Здесь уже давно не хоронят. Все заросло кустарником, поют птицы.
Литераторское кладбище. Как заброшенный парк. Высокие старые деревья смыкаются кронами. Внизу полумрак. Покосившиеся памятники с латинскими и готическими надписями. Мужички пьют водочку, расположившись на травке среди надгробий.
Братское кладбище (блокадное). Братская могила профессоров Академии художеств. Среди них – Билибин.
***
Сколько покойников живет в каждом из нас! Когда мы умираем, их хоронят вместе с нами, хотя, быть может, они еще живы. Быть может, они даже будут приходить на кладбище и класть цветы на собственную могилу.
***
У кипарисов много общего с морем – та же вневременность, то же величие. Кипарисы напоминают о вечности, недаром их сажают на кладбищах. Кипарисы молчаливы, они не шумят и не шелестят под ветром. Они обтекаемы. Их форма законченна и монументальна, как у египетских обелисков.
Хорошо, когда кипарисы стоят ровной плотной стеной. Хорошо, когда на вершине голого рыжего холма стоит один острый черный кипарис. Великолепны старые кипарисы с толстыми, разветвленными и побелевшими от времени стволами.
***
Хазара. Мавзолей. XIII век. Несколько куполов. Никаких украшений. Внутри – только узорчатая кирпичная кладка. Кирпичи плоские, желтые. Неподалеку от Мавзолея – могила местного святого. Небольшой купол и стрельчатая ниша. На длинном шесте болтается белая тряпица – знак святого места. Тут же колодец. Я наклоняюсь над ним, и ремешок фотоаппарата соскальзывает с моего плеча. Гулкий всплеск глубоко внизу.
Раздеваюсь, обвязываюсь веревкой, и меня спускают в колодец. Ногами, спиной и локтями упираюсь в стенки. Достигаю воды, Она холодная. Опускаюсь в воду до пояса, потом до подбородка, но дна все нет. Погружаюсь с головой и ногой подцепляю ремешок аппарата. Меня вытаскивают. Отжимаю трусы и бегаю, чтобы согреться. Шофер нашего грузовичка говорит, что я герой. Если бы увидели местные жители, они убили бы меня за осквернение святыни.
***
Бунинская Россия лежит на Новодевичьем кладбище под искалеченными памятниками. В голых ветвях деревьев свистит ветер.
***
А. рассказала о том, как откапывали прах зодчего Кваренги.
Создали специальную комиссию. Долго изучали кладбищенские книги, мемуары очевидцев и всякие архивные бумаги. Наконец установили место и стали копать.
Могильщики были веселые парни. Когда углубились в землю метра на два, в яму хлынула мутная пенящаяся вода.
– Это гробовая вода! – сказали могильщики. – Она всегда бывает на кладбищах и очень ядовита. Но водка ее перешибает. Если отравишься – хлопнешь стакан, и все в порядке!
Кто-то предложил проделать эксперимент. Один из парней согласился.
Купили поллитровку, взяли в ближайшем пивном ларьке большую кружку. Парень выпил полную кружку гробовой воды и тотчас же, не переводя дух, – кружку водки. Закусил огурчиком, и хоть бы что!
Работая, могильщики рассказывали всякие диковинные вещи. Уверяли, например, что после смерти все покойники вырастают ровно на 32 сантиметра, поэтому у скелетов (когда раскапывают могилы) ноги всегда согнуты в коленях.
Гроб Кваренги оказался очень красивым, у него были кованые узорные ручки. Внутри он был обит прочным дорогим сукном – оно хорошо сохранилось. Антропологи подтвердили, что скелет, лежавший в гробу, принадлежит знаменитому петербургскому зодчему, автору того самого здания, в котором находился «штаб Великого Октября».
По случаю успешного завершения дела члены комиссии устроили пирушку. В центре стола стояла уменьшенная, но прекрасно выполненная модель кваренгиевского гроба.
***
Едем в Печоры. Автобус полон. Он останавливается у каждой деревни, и в него все лезут и лезут. Но не выходит никто. Непонятно, как все эти люди умещаются в таком маленьком автобусе.
В Печорах на площади увидели мы приличные конструктивистские домики 30-х годов. Удивились, но тут же вспомнили, что это уже Эстония.
Шлепая по лужам, идем к монастырю.
Входим в ворота и… оказываемся на сцене театра. Идет опера Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане».
Архитектура какая-то ненастоящая. Все ярко-ярко раскрашено. На синих куполах – золотые звезды. На барабанах глав нарисованы окна. И сами формы храмов утрированы до неестественности. Так все живописно, так нарочито небрежно, инфантильно – прямо эскиз Рериха или Кустодиева!
Ходят монахи. Говорят обычными голосами, безо всякой елейности. Вышел настоятель в бархатной скуфейке, разговаривает с двумя рабочими:
– Да есть там толстая фанера! Говорю же вам – есть! Сам видел!
С группой экскурсантов, русских и эстонцев, идем в пещеры. При входе инок с желтым нездоровым лицом и жидкой бороденкой сует каждому стеариновую свечу. Зажигаем свечи от лампады и вступаем под низкие своды.
По длинному коридору медленно идем вглубь земли. Далеко впереди и сзади колышутся огоньки свечей. В стены вделаны вплотную одна к другой каменные и керамические плиты с надписями: «Преставился раб божий Евфимий Сергеев», «Преставился раб божий инок Алексий», «Представился раб божий иеромонах Варавва»…
Издали глухой голос экскурсовода:
– Здесь, в этих подземельях, похоронено десять тысяч человек…
Подходим к темному отверстию в стене. Около него табличка: «Братская могила. Усопших 400 человек». По очереди заглядываем в дыру, засовывая туда свечу. Подошла моя очередь. Сначала во мраке я ничего не разобрал – свеча светила слабо, но потом пригляделся. За дырой оказалось довольно просторное помещение, вырытое в песчанике. Оно было доверху набито гробами. Гробы были простые, дощатые, безо всяких украшений, и стояли вкривь и вкось друг на друге.
Пошли дальше. Кое-где были могилы побогаче, с досками из черного полированного гранита. Около них горели лампады и свечи. Старушки-богомолки, крестясь, соскребали ногтями песок со стен и собирали его в платочки. У одной из могил старик-горбун причитал нараспев тонким женским голосом. Потом смолк и долгим поцелуем поцеловал надгробную плиту.
Тени ползали по стенам. Растопленный парафин падал мне на пальцы.
Вышли на волю. У дверей инок с желтым лицом отвечал на вопросы любопытствующих:
– Истлевают, не сразу, но истлевают. А вот гробы не гниют, нет. Гробы как новые… Открыли гроб, а из него пламя, всех так и опалило… Монахов человек с тысячу будет, а остальные – разный народ, но не простой: бояре, дворяне, купцы, начальство всякое. Раньше богатые большие деньги монастырю жертвовали, чтобы похоронили их в пещерах… Каждый день, когда служба, поминают всех, в пещерах погребенных.
***
Воскресная прогулка по Смоленскому кладбищу.
Кладбище уже давно используется окрестными жителями как парк.
Полуголые и почти голые люди загорают на травке среди могильных холмиков.
Дети катаются по дорожкам на велосипедах. Молодежь играет в волейбол и пинг-понг. Тут и там веселые компании с водочкой, с закуской, с гитарами и транзисторами.
Обнаженная красавица с формами во вкусе Рубенса, в очень узеньких трусиках и почти без лифчика стоит в роскошной позе, опираясь на старый замшелый крест.
Голый до пояса парень сидит на скамеечке у раковины, покрашенной серебряной краской. На коленях у него тетради и книги – он готовится к экзамену.
К церкви подъехала «Волга», из нее вышел высокий священник в черной рясе и бархатной лиловой скуфейке. Старушки-богомолки ели его глазами. Мальчик лет девяти закричал весело:
– Поп, толоконный лоб! Поп, толоконный лоб!
Старушки зашипели на него, как змеи.
***
В одной из газет была статья о ликвидации Ново-Девичьего кладбища. Сегодня я туда поехал.
Жуткая картина открылась взору моему.
Добрая половина памятников уже снесена. Всюду валяются вывороченные из земли каменные плиты. Там и сям зияют ямы отверстых могил. Так бы, наверное, это выглядело на другой день после Страшного суда.
Надписи на низвергнутых надгробиях:
«Заслуженный профессор…»
«Инженер путей сообщения…»
«Контр-адмирал…»
«Генерал от кавалерии…»
«Доктор медицины…»
Чугунный памятник с обломанным крестом. На нем слова:
«Спасибо за 8 лет чудного счастья».
И вдруг посреди этого хаоса разрушения – чистая светлая площадка, подстриженные кустики, свежие венки. Здесь похоронены родители Н. Крупской.
***
Парголовское кладбище. Теперь это единственное кладбище на весь четырехмиллионный город. Другие закрыты.
Лес. Не очень густой, с большими полянами. Елки, сосны, березы. Хоронят по квадратам: сегодня 13-й, завтра 16-й, послезавтра – 21-й. Рядом подготавливают новые квадраты – корчуют пни, роют канавы, прокладывают водопровод. Кладбище растет на глазах.
Могилы располагаются ровными рядами. Почти на каждом – стандартная бетонная раковина с гирляндами по бокам и стандартный бетонный крест с белой мраморной крошкой. Одинаковость могил придает кладбищу жутковатый вид. Кажется, что в городе мор – чума или холера. Или война, и каждый день погибают сотни людей.
Шеренги белых крестов уходят вдаль. Кое-где – яркие пятна цветов. Металлические листья венков позвякивают на ветру. Часов с одиннадцати начинают подъезжать похоронные автобусы. Гробы выносят и ставят на подставки у свежих ям. Минут десять родственники и провожающие в последний раз смотрят на усопших. Затем стук молотка, всхлипы, рыдания, глухой стук гроба о дно могилы, бодрая дробь первых комьев земли, падающих на крышку. Могильщики утрамбовывают ногами землю, насыпают продолговатый холмик, наскоро втыкают в него крест и отряхивают землю с рук. Провожающие садятся в тот же погребальный автобус и мчатся на поминки. Вся процедура похорон занимает полчаса.

Никита Елисеев. Новый Мир ( № 9 2007)
“Другие”. Повторюсь, это мир человека, который видит других, умерших, исчезнувших, потому что должен ведь быть кто-то, для кого все они не умерли и не исчезли. Геннадий Алексеев написал стихотворение “Купол Исаакия”, в котором любование эффектно освещенным на фоне сине-фиолетового неба куполом Исаакия сменяется страхом за этот купол:
И вдруг я понял,
что он боится неба,
от которого
можно ждать всего, чего угодно,
что он боится звезд,
которых слишком много.
И вдруг я понял,
что этот огромный позолоченный купол
ужасно одинок
и это
непоправимо.
Чего может бояться купол Исаакия в житейском смысле? Бомб, которые сыпались на город во время блокады. В метафизическом — богооставленности, пустоты бесконечного мира, в котором больше мертвых, исчезнувших, чем живых. В 1961 году Геннадий Алексеев написал поэму о блокаде “Жар-птица”. Про блокаду написаны две великие книги — повесть Шефнера “Сестра печали” и сентиментальная поэма Геннадия Алексеева “Жар-птица”.
Для этого-то и нужен верлибр Геннадию Алексееву. Верлибр — это ведь тень стихов. Белый стих на то и белый, чтобы быть призрачным, прозрачным, привиденческим, привидевшимся. Он словно из другого мира, где не действуют наш ритм, наши созвучия. Для мира Геннадия Алексеева такой стих подходит лучше всего. Не потому, что он, Геннадий Алексеев, такой мистик и такой духовидец, но потому, что город, в котором он родился, в котором жил, город, который он любил, набит под самые небеса и под самые недра исчезнувшими, погибшими не только во время блокады, но и во время всех чисток ХХ века. Этих исчезнувших так много в любой коммуналке, под любым асфальтом, что должен ведь был появиться кто-то, кто их бы увидел. Вот Геннадий Алексеев и появился, и увидел их, а вместе с ними — оживших сфинксов, незлых крылатых львов, кентавров, пляшущих лошадей, химер, охота на которых запрещена, но браконьеры, правда, всегда найдутся.

Жар-Птица. Поэма

Я встpетил ее совеpшенно случайно -
однажды ночью
на набеpежной.
Она была такая худенькая,
такая тоненькая-тоненькая -
одни косточки.

Она сказала:
- Вы меня пpостите,
но я должна,
должна вам pассказать!

Мне было двадцать,
двадцать и сейчас -
я почему-то вовсе не стаpею...

Все pодилось
из гpанитных ступеней,
из теpпеливости pыболовов,
из поплавков и качания лодок,
из беготни и кpивлянья мальчишек,
из pяби булыжника,
из pазноцветных
тpамвайных огней,
из газетных киосков,
из пpесной на вкус
недозpелой чеpешни.

Был гоpод нам отдан.
Двоим - целый гоpод.
Он был нам игpушкой,
забавой
и домом,
убежищем тихим
и каpуселью.
Он был тpидевятым таинственным цаpством.
В нем сфинксы водились
и дикие кони,
в нем жили незлые
кpылатые львы.

И был там цаpевич.
И, pук не жалея,
спеша, обжигаясь,
ловил он Жаp-птицу.
А я убегала,
взлетала,
металась
и снова садилась,
и снова взлетала,
манила его и дpазнила.
Дpазнила...
И он целовал меня,
он меня тpогал
и очень любил,
если я щекотала
pесницами щеку ему.

И подолгу
стояло в зенит
веселое солнце,
и дождики были на pедкость смешливы,
и тучи тpяслись и давились от смеха,
и густо кpаснел хохотавший закат.

Был гоpод сбит с толку
и взбаламучен.
Растеpяны были
каналы и пиpсы,
от зависти лопались каpиатиды,
и были все сквеpы в недоуменье,
и даже атланты теpяли теpпенье,
и хмуpились важные аполлоны,
но в Летнем саду улыбалась Венеpа,
и толпы амуpов ходили за нами,
как свита...

Потом наступил этот день.
И следом за ним
наступил этот вечеp.
И я пpовожала его.

В полумpаке
лицо его было
бело и спокойно.
Лицо его было спокойно, как лес
пpи полном безветpии
осенью поздней,
как школьные классы
ночною поpой.
В лице его было
сплетенье каких-то
железных констpукций,
напpягшихся стpашно.

Раздался
тот самый последний гудок.
И я побежала потом
за вагоном
в толпе сpеди пpочих
бежавших,
кpичавших,
махавших платками
заплаканных женщин.

Потом были письма.
Я помню отpывки:
"Жаp-птица моя,
я не смел и подумать,
что мне попадется такая добыча...
Не бойся, глупышка!
Никто не pешится,
никто не сумеет такое pазpушить.
Ведь сказки живучи,
ведь сказки бессмеpтны,
ведь их невозможно взоpвать или сжечь,
ведь их pасстpелять у стены
невозможно...
Жаp-птица моя,
мой единственный жpебий
светящийся!
Губы свои обжигая,
целую, спеша,
твои жаpкие пеpья!
Целую!"

А гоpод
был стpог и печален.
А гоpод был стpашен.
А гоpод был гpозен.
Рычали кpылатые львы над каналом,
и pжали над кpышами
медные кони
тpевожно,
и сфинксов бесстpастные лица
мpачнели от копоти ближних пожаpов.
Но кpепко деpжали каpнизы атланты,
а в Летнем саду улыбалась Венеpа,
и стук метpонома ее не пугал.

Потом...
Вы же знаете,
знаете,
знаете,
что было потом!

В кваpтиpной пустыне,
в кpомешных потемках
лежала я тихо
и тихо стучали
часы надо мною.
Стучали и ждали.
И медленно жизнь от меня уходила.

И я попpосила ее оглянуться,
и я попpосила ее задеpжаться,
и я попpосила ее не спешить,
но слабый мой шепот она не слыхала,
она уходила,
а он и не видел,
он был далеко,
далеко,
далеко!
Но pядом со мною стояла на стуле
его фотогpафия в желтенькой pамке.
И он улыбался на ней,
улыбался.

Как ласково жизнь от меня уходила!

Я тихо лежала,
глядела ей в спину,
в шиpокую,
кpепкую
женскую спину,
и было мне стpанно,
мучительно стpанно -
зачем, для чего они женского pода -
и жизнь, и она,
та, что жизни на смену
пpиходит с унылым своим постоянством.

А миp колебался,
а миp pасплывался,
а миp pаствоpялся в каких-то пустотах,
качая боками,
кpутясь и ныpяя,
как бочка пустая
в бетонном бассейне,
наполненном нефтью
холодной и чеpной.

И вдpуг появилась
усталая женщина.
Усталая женщина
с остpыми скулами.
Усталая женщина
в ватнике гpязном.
Усталая женщина
в стоптанных валенках.

Она мне сказала:
"Поpа, тоpопитесь!
Мне некогда,
нынче так много pаботы".

И я удивилась:
"А где же ваш саван?
А где же коса?
Ведь должна быть коса!"
Она улыбнулась:
"Ну что вы!
Ну что вы!
Подумайте сами -
зачем мне коса?
Всё выдумки,
сказки для малых детей.
Поpа! Вы готовы?"
И я потянулась
так сладко,
так сладко,
как в детстве спpосонья...

В кваpтиpных потемках
лежала я тихо.
И тихо стучали часы надо мною.
А вpемя живое
все шло, тоpопилось
куда-то туда,
в закваpтиpные бездны,
в какие-то сытые pайские стpаны.
А вpемя живое
меня стоpонилось,
меня обходило,
меня не касалось.

Лежала я долго,
быть может,
неделю.
Не знаю.
Не помню.
Часы уже стали,
но pядом со мною
всё так же стояла
его фотогpафия в желтенькой pамке.
И он улыбался на ней.
Улыбался.

Потом
он пpиехал,
вбежал запыхавшись,
ходил по кваpтиpе
вслепую, на ощупь,
на мебель на каждом шагу натыкаясь,
ко мне пpиближаясь
всё ближе,
всё ближе.

В кваpтиpной пустыне
в дpемучих потемках
зажглась зажигалка,
и пламя ее
в моих побелевших зpачках заплясало.

Лицо его было
смеpтельно спокойно.
Лицо его было спокойно,
как снег
в степи пpи безветpии
и как вода
в лесном заболоченном гибнущем озеpе.
В лице его было
сплетенье каких-то
железных констpукций,
изоpванных в клочья.
Лицо его было, как взоpванный мост,
как тень
от остатков сожженного дома.

Он взял меня на pуки.
На pуки взял он
мое полудетское легкое тело
и вышел из дому.

В моpозном тумане
висело багpовое низкое солнце.

Зима была в миpе.
Она была белой.
Она была плоской и шаpообpазной.
Была пиpамидой она в то же вpемя
пpозpачно-зеленой
из чистого льда.
И там, в глубине пиpамиды,
был гоpод.

Дома пpижимались
дpуг к дpугу боками.
Дома замеpзали не падая,
стоя.
И улицы
пpямо и гоpдо лежали,
пpимеpзнув дpуг к дpугу
на пеpекpестках.

Он нес меня беpежно,
нес меня нежно.
Он нес меня,
тщательно, твеpдо ступая,
как будто была я
pедчайшей находкой,
единственным в миpе
бесценным сосудом,
остатком мифической дpевней культуpы,
и он - аpхеолог, счастливчик, удачник -
нашел,
pаскопал,
pаспознал это чудо.
Он нес меня,
нес меня,
нес меня долго
по улице длинной,
пpямой безупpечно,
по свежему
белому-белому снегу,
поющему снегу,
скpипящему снегу.
Он нес меня долго.
И там, в пеpспективе,
и там, где лучи ее сходятся в точку,
висело багpовое низкое солнце.

Он нес меня к солнцу,
но он утомился
и сел на ступенях какого-то дома.
И я на коленях его
неподвижно
лежала,
а он говоpил мне,
сбиваясь,
какие-то стpанные вещи.

"Послушай,- сказал он,-
послушай, Жаp-птица,
несчастье мое,
моя бедная птица,
потухшая,
тусклая,
сеpая птица!
До солнца осталось
не так уж и много.
Оно отогpеет тебя,
отогpеет.
Попpосим его,
и оно отогpеет.

Послушай,- сказал он,-
ведь ты же, я знаю,
всегда астpономией увлекалась.
Ты очень обяжешь меня,
если скажешь,
какая доpога коpоче и лучше,
где меньше ухабов,
космической пыли
и всяких бpодячих метеоpитов -
бог знает ведь,
что там у них на уме!
Послушай,
нам надо потоpопиться,
еще полчаса,
и уже будет поздно.

Пpипас я две банки
пpекpасных консеpвов.
Одну нам пpидется
отдать за услугу -
ведь солнцу небось
тоже нынче не сытно.
Втоpую оставим себе
и немедля
устpоим pоскошный,
немыслимый ужин..."

Да,
стpанные вещи тогда говоpил он.
Потом подошли к нам
какие-то люди
и в кузов тpехтонки
меня положили.

Он pвался за мной,
но его не пустили.

Машина поехала.
Следом бежал он,
бежал, спотыкаясь,
и голос его,
и голос его отставал постепенно:

"Жаp-птица!
Жаp-птица!
Жаp-птица!
Жаp-птица!"

Заpыли меня
на Охтинском.
Тpетья тpаншея от входа,
в двух метpах
от кpайней восточной доpожки.

Его повстpечаете вы,
может статься,
скажите мой адpес ему,
я же знаю:
он ищет меня,
но не может найти.
Скажите -
я жду,
пусть пpиходит скоpее,
я жду.
И пpостите -
я вас задеpжала.
Пpостите.
Пpощайте!

И она ушла от меня
по набеpежной.
Такая тоненькая-тоненькая,
ужасно,
невыносимо худенькая,
самая худенькая Жаp-птица
из всех,
котоpые мне встpечались.

@темы: цитаты, катакомбы, российские кладбища, Библиотека Вампира с Хайгейта, мумии

---

Флорентийский карнавал: Триумф Смерти

[The Highgate Vampire]

Реутин "Пляска смерти"

Представления в честь Дня Всех Святых в Риме

Флорентиец Пьеро ди Козимо (1462-1521) - мастер античных сюжетов на мифологические темы и религиозных сюжетов. Именно ди Козимо стал инициатором "странного" карнавала под названием "Триумф смерти" (1511).

-Описание карнавального Триумфа Смерти-

Из "Жизнеописания знаменитых живописцев" Дж. Вазари:
В юности своей Пьеро, выдумщик необыкновенный и прихотливый, был нарасхват во время масленичных маскарадов, а благородные молодые флорентинцы его обожали, так как в это их времяпровождение он внес много улучшений выдумкой, украшениями, пышностью и блеском. И говорят, что он был одним из первых изобретателей маскарадов в виде триумфов; во всяком случае, он внес в них большие улучшения, обогащая вымышленную историю не только музыкой и словами, приличествующими ее содержанию, но сопровождая ее необычайно пышными шествиями людей пеших и конных, соответственно одетых и наряженных. Все это выходило и красиво и богато, и во всем было своего рода величие и в то же время особая изобретательность.
Из подобного рода многочисленных и богатых на выдумки представлений хочется мне коснуться кратко одного. Это была одна из главных затей Пьеро уже в зрелые годы, и понравилась она не своей приятностью, как большинство других, а наоборот, как затея странная, страшная и неожиданная, чем и доставила она народу немалое удовлетворение. Подобно тому как в некоторых кушаньях люди смакуют иногда горькие приправы, так и в развлечениях подобного рода им удивительно по вкусу страшные вещи, если только сделаны они с толком и искусно — это же самое мы испытываем и при исполнении трагедий.
Речь идет о колеснице Смерти, самым тайным образом сооруженной им в Папской зале так, что никто и не подозревал об этом, но потом все сразу всё увидели и обо всем узнали. Была это огромнейшая триумфальная колесница, влекомая буйволами, вся черная и расписанная мертвыми костями и белыми крестами. А на верху колесницы стояла огромнейшая Смерть с косой в руке, кругом же на колеснице стояло много гробов с крышками, и повсюду, где триумф останавливался для песен, они открывались и из них выходили обряженные в черную холстину, на которой были намалеваны белым по черному все кости скелета на руках, на груди, на бедрах и на ногах, и когда издали появлялись эти факельщики с масками в виде черепов, закрывавшими спереди и сзади не только голову, но и шею, то это не только выглядело весьма естественно, но вид этого наводил страх и ужас, когда сами же мертвецы при звуке приглушенных труб, звучавших мертвенно и хрипло, наполовину приподнимались из гробов, садились на них и начинали петь под музыку, полную унылости весьма известную ныне песню:

Скорбь и плач и покаянье и т. д.

А перед колесницей и позади нее множество конных мертвецов ехали на лошадях, отобранных с величайшей тщательностью из самых худых и изможденных, каких только можно было разыскать, покрытых черными попонами с белыми крестами, и при каждом ехало по четыре стремянных, переодетых мертвецами, с черными факелами, один же из них вез большое черное знамя с крестами, костями и черепами. За триумфом плелись еще десять человек с черными знаменами, и во время шествия вся эта компания пела дрожащими голосами в унисон Miserere, псалом Давида.
Это страшное зрелище было, как уже сказано, и новым и ужасным, и потому оно и устрашило и в то же время и удивило весь город: и хотя сперва и показалось, что такие вещи для масленицы не подходят, тем не менее всем это пришлось по душе, так как это было как-никак новостью и отлично все было слажено. А Пьеро, автора и изобретателя подобных вещей, хвалили и превозносили превыше небес. И по этой причине и дальше постепенно вошло в обычай устраивать вещи занимательные и с хитроумной выдумкой; и поистине в таких представлениях и в устройстве подобных празднеств город этот никогда не имел соперника, а старики, которые их видели, до сих пор живо их помнят и не устают прославлять замысловатые эти выдумки.
Тогда полагали, будто выдумано это было в виде предзнаменования возвращения во Флоренцию двенадцати членов семейства Медичи, ибо во время этого триумфа они были еще изгнанниками и как бы мертвецами, которым вскоре предстояло воскреснуть: так и толковали слова песни

Мы мертвы, а вы живете,
Ты живой, а я мертвец —
Как и мы, и вы умрете,
Всех нас ждет один конец и т. д. —

с намеком на их возвращение домой, подобное воскресению от смерти к жизни и на изгнание и унижение их противников. Однако возможно, что такое толкование появилось уже как следствие возвращения во Флоренцию сего превосходнейшего рода, ибо свойственно умам человеческим относить слова и всякого рода действия, происходящие раньше, к тому, что следует позднее. Достоверно же лишь то, что так думали тогда многие и много об этом говорилось.

@темы: Пляска смерти, Триумф Смерти, творчество на тему

---

Адские места Таиланда

[The Highgate Vampire]

+Полюбоваться (галерея)+

Ват Ронг Кхун — буддиский храм, расположенный недалеко от города Чианграй в Таиланде. Также известен как Белый храм.
Ват Ронг Кхун единственный из всех храмов Таиланда полностью сияюще белого цвета с зеркальными отражениями мозаики из стекла, встроенной в белую штукатурку. Идея строительства белоснежного дворца принадлежит Халермхаи Коситпипат, одному из самых известных художников Таиланда, который в течение 20 лет копил сбережения от продажи своих картин, чтобы построить эту сказку. Белый цвет - знак чистоты Будды, а сверкающее на солнце стекло олицетворяет мудрость Будды, что "светит ярко по всей Земле и Вселенной". Строительство Ват Ронг Кхун началось в 1997 году.
Главное здание окружает пруд с белыми рыбками. Мост, ведущий к храму, олицетворяет цикл перерождений на пути к обители Будды. Круг с клыками перед мостом символизирует пасть демона Раху, представляя круги ада и страданий, где в страшных муках пребывают грешники.

И вокруг храма можно встретить элементы демонстрации традиционного буддийского ада.

-Ван Саен Сук: буддийский ад-

+Прогуляться по адским местам Таиланда+

"Город-Призрак" Фэнду, Китай

Согласно поверьям тайцев когда буддист умирает, его встречают четыре небесных существа, которые взвешивают хорошие и плохие поступки новоявленного. Если плохое перевешивает хорошее, то душа отправляется прямиком в ад, чтобы расплатиться за злые дела, прежде чем ей дадут другое тело. Очень злая душа может провести тысячи жизней в ожидании в буддистском аду, расплачиваясь за совершенные ею злодеяния. Это не вечное проклятье в авраамическом смысле, наказания в Нарака продолжатся до тех пор, пока негативная карма грешника не очистится.
Две статуи, которые приветствуют вас при входе (если слово «приветствие» тут уместно), — это души умерших мужчины и женщины, «прета» или «голодные призраки». Это духи, которые при жизни были жадными или ревнивыми людьми, и в наказание страдают ненасытным голодом в загробной жизни. Некоторые прета могут питаться только рвотой и гноем, у других же в качестве наказания настолько узкое горло, что они постоянно чувствуют удушье и поэтому не могут ни есть, ни пить, ни дышать.

И будто этого недостаточно для устрашения грешников, существует целая площадка со статуями, которые ничего не оставляют на долю воображения и демонстрируют посетителям, что с ними произойдет, если они сойдут с пути добра и света. Некоторые люди распилены пополам или сдавлены тисками, в то время как другие обречены блуждать, истекая кровью из-за оставленного в их телах оружия. Людей грызут хищники, а птицы поедают их внутренности.
Все это достаточно ужасно, но есть еще специальное место, которое зарезервировано для особого вида грешников: тех, кто применял физическое насилие по отношению к собственным родителям или монахам. В аду для них уготовлена специальная яма, и они не смогут выбраться оттуда до тех пор, пока не родится новый Будда.
В монастыре есть специальные места для пожертвований, т.к. считается, что если удача от вас отвернулась, следует посетить Храм ада и рая и оставить там сумму, в денежном эквиваленте равную сумме вашего возраста и последних двух цифр года рождения.
-
Удивительно то, что «буддийский ад» располагается в саду местного храма Ван Саен Сук. Ужасные сцены передают представление тайцев о муках подземного мира.
«Добро пожаловать в ад»
С милого приветствия начинается путешествие среди скульптур грешников, варящихся в котлах, грешников, раздираемых ужасными существами, грешников, истощенных, измученных с выступающими ребрами.
«Если вы встретите Дьявола в этой жизни, не откладывайте решения принести заслугу (подношение в храм или монахам), которая поможет вам победить в следующей жизни», говориться в рекомендации. «Жертвуйте понемногу каждый день, и вы обеспечите себе счастливую жизнь».
Как учит «Девадута-сутта», когда умирает буддист, его (или ее) встречают четыре небесных существа, которые взвешивают хорошие и плохие поступки новоявленного. И, если перевешивают добрые поступки человека, он отправится в рай, если же плохих поступков было больше… Добро пожаловать в ад.
Нарака — буддийский ад
Это не вечное проклятье в авраамическом смысле, наказания в Нарака продолжаться до тех пор, пока негативная карма грешника не очиститься.
Наказания в буддийском аду варьируются в зависимости от грехов совершенных, но каждый вид наказания — пытка, многие из которых изображены в саду — 136 ям 136-ти грехов человеческих, предусмотрено, практически все и наглядно показано.
Но по убеждениям буддистов, каждый человек имеет право на возрождение.
Есть одна, долгосрочная яма, которая зарезервирована для тех, кто убил своего родителя или монаха. Грешники в этой холодной яме будут прозябать до тех пор, пока не родится новый Будда.
Предложения для грешников велики и разнообразны: неблагодарные тигры (в отличие от «свиньи неблагодарной»), ревнивые кролики, провокаторам драк уготована участь уток.
Эксплуататорам и причиняющим страдания другим людям уготована собачья жизнь, вандалам — крыс. Черепахами станут те, кто унижал других, вредители дикой природы станут оленями, а поджигатели — змеями.
Ворам водных животных — носить голову рыбы, тем кто ворует рис — птичью. Все они встретятся в указанном месте.
Ящик для пожертвований у двух крупных колоритных фигур, мужчины и женщины с высунутыми языками, взывающих к милости.
Прета
Эти огромные изваяния именуются Призраками, мужчина «Най Нгеан-Най Нгеан», был обуян жизненными пороками, а дама «Нан Тхонг-Нан Тхонг», занималась без разбора сексом, хулиганила и жила без морали.
Многие призраки, главные герои в тайском фольклере, а Най Нгеан и Нан Тхонг это Прета или «голодные призраки».
Концепция Прета является общей для буддистских, сикхских, индуистских и джайнских текстов. Это духи, которые при жизни были жадными или ревнивыми людьми, и в наказание страдают ненасытным голодом в загробной жизни.
Во многих традициях, объектом их страсти служит что-то отталкивающее, как человеческие фекалии или трупы.
Рассказы о Прета отличаются от культуры к культуре. Но во всех описаниях — это высокие, с высохшей кожей, руками и ногами скелетов, и опухшими животами особи обоих полов. Их шеи длинные и тонкие, слишком узкие, чтобы они могли хоть что-то проглотить и насытиться, это визуальное изображение голода.
Прета очень чувствительны к жаре и холоду, но в отличие от замученных душ ада, эти могут свободно бродить по земле, они вечно в поисках пищи.
Некоторые сказания говорят, что еда призрака тут же загорается, как только он попытается ее съесть; другие источники описывают Прета как невидимых призраков, или заметных только для человека в измененном психическом состоянии.
Бан Саен Сук
В саду Бан Саена встречаются индуистские Боги — Вишну и Ганеша, но здесь они выступают в непривычной для них роли домашних духов.
Представлены и главные действующие лица Китайского гороскопа, которым можно (или нужно) сделать подношение или заслугу.
У каждого знака — своя рекомендация. «Кто родился в год Свиньи имеет негативное влияние в шестой и двенадцатый лунный месяц и в год Змеи. Чтобы прогнать злого Духа, надо пожертвовать один бат за каждый прожитый год».
В Тайланде много садов буддийского ада, но в Бан Саен самый крупный из них. Скульптуры сада не претендуют на художественную ценность, но несут прекрасную информационную нагрузку, наглядно показывая за что и как придется заплатить.
Музей Thailand Hell Horror Park находится между Бангкоком и Паттайей, в районе Бан Саен. (с)thailand-news.ru

Вот некоторые адские места Тайланда:
Wat Phai Rong Wua в Супан Бури
Wang Saen Suk в Чон Бури
Wае Tham Ta Pan в Пхангнге
Wat Mae Kaet Noi недалеко от Чианг Мая
Wat Rong Khun в Чианг Рае
Wat Kaew Prasert недалеко от Чумпона
Wat Kai в Аюттхае

@темы: обряды и традиции, история скульптуры, В гостях у La Belle Dame sans Merci, Прогулки с Бароном (Мифологические образы Смерти)

---

Театры ужасов

[The Highgate Vampire]

История театра Theatre du Grand-Guignol, Париж

Альбом

Из жизни парижских кабаре
*
Стереокарты "Les Diableries"

-История-

©

В 1897 году французский драматург и chien de commissaire Оскар Метенье приобрел театр в конце улицы Шапталь, тупика в парижском округе Пигалль, для того чтобы ставить в нем свои скандальные натуралистические пьесы. Самый маленький в Париже, этот театр также был самым необычным. Два больших ангела нависали над оркестровой ямой и неоготической деревянной обшивкой, а ложи с их железными перилами выглядели как исповедальни (собственно, здание одно время было часовней).
Theatre du Grand-Guignol — что буквально означает «большое кукольное представление» — был назван по имени популярного персонажа французского театр кукол Гиньоля, который первоначально выступал в качестве смелого социального критика — рупора шелкопрядильщиков Лиона. Ранние кукольные представления с участием Гиньоля нередко подвергались цензуре со стороны полиции Наполеона III.
Оскар Метенье сам был частой мишенью цензуры, так как имел дерзость описывать социальную среду, которая никогда ранее не изображалась на сцене: жизнь бродяг, беспризорников, проституток, преступников и «апачей», как в то время называли праздношатающихся и мошенников. Более того, он позволял этим персонажам говорить на естественном для них языке. В одной из первых пьес «Гран Гиньоля», «Мадмуазель Фифи» Метенье (по мотивам новеллы Ги де Мопассана), которая была временно запрещена к показу полицейскими цензорами, на сцене впервые появилась проститутка; в следующей его пьесе, «Луи», шлюха и уголовник оказались вместе в одном гостиничном номере. Метенье вырос на представлениях с участием Гиньоля… «Театр Гран Гиньоля» быстро приобрел популярность. Сам этого не осознавая, Метенье заложил первый камень в фундамент репертуара «Гран Гиньоля», которому предстояло просуществовать больше полувека. Мало-помалу и едва ли не случайно на свет появился новый жанр.
В 1898 году на посту руководителя Метенье сменил Макс Морей, который был неизвестен в театральных кругах, но имел практический опыт работы в театре. Именно Морей с 1898-го по 1914-й год превратил «Театр Гран Гиньоля» в дом ужасов. Он оценивал успешность пьесы по количеству людей, которые упали в обморок во время представления, и для пущей важности нанял театрального врача, чтобы оказывать первую помощь самым слабонервным зрителям. И именно Морей открыл новеллиста и драматурга Андре де Лорда — «Принца ужаса». Под влиянием де Лорда (который написал несколько пьес в сотрудничестве со своим доктором, психологом-экспериментатором Альфредом Бине), безумие стало главной темой «Гран Гиньоля». Во времена, когда безумие только становилось предметом научных исследований, а отдельные случаи едва начали описывать, репертуар «Гран Гиньоля» изобиловал пьесами с участием маньяков и людей «с особыми вкусами». Героем пьесы Андре де Лорда и Лео Марчиза «Человек ночи», например, был некрофил, странно похожий на сержанта Бертрана, человека, осужденного в 1849 году за осквернение могил и уродование трупов. В «Жуткой страсти» Андре де Лорда и Анри Боше изображалась молодая сиделка, которая душила вверенных ей детей. (Как и Метенье, де Лорд был частой мишенью цензуры, особенно в Англии, где запланированная постановка двух его пьес на выезде была отменена решением цензоров лорда-гофмейстера. Театр того времени, упивавшийся водевилями и буржуазными декорациями, не мог дозволить вид крови или трупов на сцене.)
Страх «других» представлялся в «Гран Гиньоле» в бесчисленных вариациях: страх перед пролетариатом, страх перед неизвестностью, страх перед иностранным, страх перед заражением (учитывая количество пролитой крови, эякулированной спермы и выделенного пота, «Гран Гиньоль» должен был испытывать некоторую тоску по чистоте). Герои Поля Клокемина и Поля Отье в «Смотрителях маяка» и Робера Франчевилля в «Прекрасном полку» заразились бешенством. Проказа косила пассажиров «Заблудившегося корабля» Макса Морея, а прислуга в «Красном отеле» Роланда Дрейфуса пала жертвой загадочной болезни. В нескольких пьесах, и среди них «Девичья комната» Морея, посетитель борделя подхватывал сифилис.

Однако на вершину «Гран Гиньоль» вознесли те границы и рамки, за которые он выходил: состояния сознания под воздействием наркотиков или гипноза. Потеря сознания, потеря контроля, паника: эти темы были близки посетителям театра. Когда драматурги «Гран Гиньоля» заинтересовались гильотиной, более всего их привлекали последние конвульсии, отражавшиеся на отрубленном лице. А что если отделенная от тела голова продолжала думать? Переход из одного состояния в другое был основой жанра.
Камилль Шуази, руководивший театром с 1914 по 1930 год, принес с собой множество спецэффектов, как световых, так и звуковых. Под его руководством постановка стала преобладать над текстом. Однажды он даже приобрел полностью оборудованную операционную под предлогом постановки новой пьесы. В 1917 году он взял на работу актрису Паулу Максу, которая вскоре стала известна как «Сара Бернар улицы Шапталь». На протяжении своей карьеры в «Гран Гиньоле» Макса, «женщина с наибольшим количеством покушений в мире», была подвергнута целому ряду пыток, уникальных в театральной истории: она была застрелена из ружья и из револьвера, скальпирована, задушена, выпотрошена, изнасилована, гильотинирована, повешена, четвертована, сожжена, расчленена хирургическими инструментами и ланцетами, разрезана на восемьдесят три кусочка невидимым испанским кинжалом, укушена скорпионом, отравлена мышьяком, съедена пумой, удушена жемчужным ожерельем и исстегана кнутом. Также она была усыплена букетом роз, поцелована прокаженным и подвергнута очень необычной метаморфозе, которую описал один театральный критик: «На протяжении двухсот ночей она просто разлагалась на сцене перед зрителями, которые бы не обменяли свои места на все золото Америки. Это продолжалось добрые две минуты, за которые молодая женщина понемногу превращалась в омерзительный труп».

Чтобы дать зрителям передохнуть от напряжения, вызванного страхом и безумием, вечером драмы в «Гран Гиньоле» сменялись комедиями, создавая своего рода эффект контрастного душа. Таким образом, «испытав ужас», публика могла утешиться пьесами вроде «Эрнестин в ярости», «Толстушка Адель» и «Эй, кокотка!». Хотя «Гран Гиньоль» был популярным театром в обоих смыслах этого слова — в него часто наведывались как проживающие неподалеку местные жители, так и более высоколобая публика из «Комеди Франсез» — он не был общественным заведением. Посещение «Гран Гиньоля» было скорее личным делом, чем общественным, и некоторые зрители предпочитали оставаться неизвестными. По словам очевидцев, обнесенные железными перилами ложи в глубине театра провоцировали определенный «экстремизм», особенно во время понедельничных дневных постановок, когда женщины часто готовились к адюльтеру, полумертвыми от страха бросаясь в объятия своих спутников: флирт в стиле «Гран Гиньоля». Уборщики помещения нередко находили на креслах пятна.
С приходом Жака Жувена, который руководил театром с 1930 по 1937 год, кровавые представления были потеснены в репертуаре психологической драмой. Стремясь к полному контролю над театром, Жувен вынудил уйти Максу, которая, по его мнению, привлекала слишком много зрительского внимания. Бездарность и личные амбиции Жувена ускорили окончательное падение «Гран Гиньоля». Рождение, развитие, смерть: жанр посеял семя собственного упадка, когда превратился в самопародию. Избыток ужасающих мотивов в поздних пьесах стал так велик, что в них уже было сложно поверить. К началу Второй мировой войны театр стал клониться к закату, увлекаемый собственной чрезмерностью. Война нанесла ему последний смертельный удар. Реальность возобладала над воображением, и посещаемость послевоенных спектаклей пошла на убыль. Весной 1958 года Анаис Нин так прокомментировала его упадок в своем дневнике: «Я была предана „Гран Гиньолю“, его высокочтимым мерзостям, которые когда-то вызывали бросавший в дрожь ужас, леденящий кровь кошмар. Все наши страхи перед садизмом и перверсиями выплескивались на этой сцене… Театр опустел». В интервью, взятом непосредственно после закрытия «Гран Гиньоля» в 1962 году, Карл Нонон, его последний руководитель, объяснил: «Мы никогда не сможем соревноваться с Бухенвальдом. До начала войны все верили, что происходившее на сцене было только плодом воображения; теперь мы знаем, что все это — и худшее — возможно».
Примечания
Chien de commissaire (фр.) — полицейский, проводящий вместе с приговоренными к смертной казни заключенными последние минуты их жизни.
Лорд-гофмейстер — высшая придворная должность в Великобритании; до 1968 года выдавал разрешение на постановку пьес.
Сара Бернар (1844–1923) — известная французская актриса.

История Театра ужасов на Литейном, Санкт-Петербург

«...Саван сделался самой модной в России одеждой. Трупы и трупики стали львами сезона». К.И.Чуковский, которому эти слова принадлежат, отмечая в обзоре сезона 1908/09 г. сильнейшую вспышку некрофильства в литературе, приводил список произведений русских писателей за 1908 год: «Навьи чары» — роман Ф. Сологуба, «Смерть» Сергеева-Ценского, «Смерть» Бориса Зайцева». Эту завороженность вселенским отрицанием, мазохистское созерцание смерти во всех ее обличьях К. Чуковский склонен объяснять крушением революционного утопизма, которое постигло российскую интеллигенцию.

Летом 1908 года в рубрике «Хроника. Слухи и вести» журнал «Театр и искусство» сообщил о том, что В. А. Казанский строит на Литейном проспекте театр, где «будет работать кинематограф и предполагается постановка одноактных пьес».
Человек, открывавший первый в России театр одноактных пьес, был в театральном мире хорошо известен.
Вениамин Александрович Казанский (его настоящая фамилия Сормер: псевдоним связан с городом, откуда он родом) начинал как драматический актер. Выпускник Московского филармонического училища, принятый в Малый театр, он, покинув прославленную сцену, уехал в провинцию. Там много играл (одно время даже был партнером В. Ф. Комиссаржевской), потом стал режиссировать и переводить пьесы и вскоре основал собственное дело.
Театр на Литейном в доме графа Шереметева — третий по счету (после «Невского фарса» и «Модерна» в Ново-Васильевском), который антрепренер намеревался держать в сезоне 1908/09 г.
«Невский фарс» начал сезон 9 сентября 1908 года. Ново-Васильевский — в конце декабря. Лишь о Литейном долго не было никаких известий. И только в начале 1909 года появилось первое сообщение: «4 января В. А. Казанский открыл свой, счетом третий, театр. В "Фарсе" предприимчивый антрепренер угождает потребностям смеха. В театре "Модерн" он развлекает публику последним словом электрофотографической техники. В Литейном будет пугать». Последняя фраза — не рецензентская шутка, а констатация факта.
«Лиц со слабыми нервами просят не смотреть, ввиду особой тяжести пьес», — предуведомляли публику в рекламном объявлении. Ужасов в самом деле театр заготовил сверх всякой меры и все «особой тяжести: убийства, гильотинирование, всаживание ножа в грудь, обливание лица соляной кислотой».
На премьере зрителям показали три пьесы. В первой — врач-психиатр насиловал загипнотизированную им пациентку, а та, мстя обидчику, выплескивала ему в лицо склянку соляной кислоты («Лекция в Сальпетриере» по Э. По); в другой пьеске проститутка убивала соперницу в ночном кабачке («Мороз по коже»); в третьей — два журналиста, пришедшие в дом скорби, чтобы сделать репортаж о новой системе лечения душевнобольных, чуть было не лишались жизни. У одного из них сумасшедшие пытались вырвать глаз, другого — выбросить в окно. Насмерть перепуганные газетчики еле уносили ноги. И тогда разбушевавшиеся больные отрывали голову доктору Гудрону, автору гуманного метода обращения с лишенными («Система доктора Гудрона» по Э. По).
В том же духе были составлены и последующие программы театра. Афиша русского «Grand Guignol!» (Театр ужасов) пестрила страшными названиями: «Смерть в объятиях», «На могильной плите», «Час расплаты», «Последний крик». Чудовищным историям несть числа — и все с убийствами, патологическими и изощренными. На маяке - отец и сын, отрезанные наводнением от остального мира. Не выдержав мучительного ожидания смерти, отец сходит с ума. Сын оказывается перед выбором: быть убитым сумасшедшим отцом или выбросить его в море. Он выбирает второе («На маяке»). Коварная невестка ласкает любовника на глазах у парализованного свекра. Кроме того, подпилив предварительно лестницу, она посылает мужа в погреб, где тот непременно разобьем насмерть. Нечеловеческим усилием воли старик заставляет себя подняться с кресла, неслышно подползает, волоча парализованные ноги, к преступнице, душит ее и умирает вместе с ней. «Финал три трупа», — меланхолически комментирует критик. («Сила любви»). Скульптор захотел снять гипсовую маску с лица своей возлюбленной. Но едва он наложил гипс на лицо, как масса мгновенно застыла, и женщина под ней задохнулась («Маска»).
Все эти странные и сверхъестественные истории разыгрывались с величайшей обстоятельностью. С лица трупа прямо на сцене скалывали куски гипса. Лицо врача-изувера, облитое соляной кислотой, тут же, на глазах у зрителей, превращалось в дымящуюся кровью маску с выжженными глазами. На оторванной голове доктора, сделанной с анатомической тщательностью, болтались вены и аорта. Когда этой головой, словно мячом, перебрасывались умалишенные, с нее капала кровь. Со сцены неслись нечеловеческие крики, вопли, вой.
Зрители и критики отнеслись к театру по-разному. Первые валили валом, вторые отчаянно бранились. «В новом театре на Литейном, в большом и изящном, переполненном публикой зал решили заняться антихудожественным, надуманным и для Петербурга подражательным и чужим делом».
Что касается вторичности и подражательности предприятия Казанского, тут рецензент несомненно прав. У Литейного театра был непосредственный предшественник — парижский театр «сильных ощущений», во главе которого стоял его создатель, режиссер и автор большинства «страшных» пьес Андре де Лорд.
Ему-то русский театр ужасов подражал буквально во всем — от репертуара и специфических средств воздействия на публику до самого названия — «Grand Guignol».
Влас Дорошевич, посетивший «Grand Guignol» на Монмартре, сделал зарисовку парижской публики, которую он там наблюдал.
«Оглянитесь на зал во время спектакля. Это не кокотки, не кутилы, не прожигатели жизни, ищущие сильных ощущений.
Это тихие, мирные буржуа, пришедшие пощекотать себе нервы зрелищем позора и безобразия, нервы, огрубевшие от сидения за конторкой.
Они напоминают здесь, в этом театре, свинью, отдыхающую в куче грязи». Весьма нелестная характеристика вполне подошла бы и публике петербургского театра ужасов.
Но сам дух русской жизни на исходе первого десятилетия XX века не очень-то напоминал благодушную атмосферу «бель эпох», в которой пребывали описанные Дорошевичем парижские обыватели начала столетия. При всей переимчивости петербургского театра и честном его желании во всем следовать французской моде, гиньольные кошмары на сцене Литейного получали иной, вполне российский смысл и подтекст. «Мы живем среди кровавых призраков, все вокруг пропитано кровью», — писал в 1909 году обозреватель «Речи». Его слова могли бы повторить — и повторяли тогда — многие из тех, кто был свидетелем первой русской революции и ее подавления.
Залившая Россию кровь отталкивала и гипнотически манила, завораживала застывшее в ужасе общество.
«Русский «Grand Guignol», по-видимому, отвечает какому-то спросу, — размышлял критик, — по крайней мере спектакли этого театра сильных ощущений неизменно привлекают много публики».
Влечение к ужасному, отталкивающему, брутальному, которое уловили в публике устроители маленького бульварного театра в Петербурге, захватывало в свой плен не только обывателей, но и самые различные слои российской публики, вплоть до интеллигенции: «...Саван сделался самой модной в России одеждой. Трупы и трупики стали львами сезона». К.И.Чуковский, которому эти слова принадлежат, отмечая в обзоре сезона 1908/09 г. сильнейшую вспышку некрофильства в литературе, приводил список произведений русских писателей за 1908 год: «Навьи чары» — роман Ф. Сологуба, «Смерть» Сергеева-Ценского, «Смерть» Бориса Зайцева». Эту завороженность вселенским отрицанием, мазохистское созерцание смерти во всех ее обличьях К. Чуковский склонен объяснять крушением революционного утопизма, которое постигло российскую интеллигенцию.
Однако политический нигилизм, вызванный поражением революции, был только частью охватившей общество разрушительной болезни, лихорадочного безверия, мании самоуничтожения.
В 1909 году газета «Театр» рассказала о самоубийстве студента под впечатлением игры Кубелика. Причем автор заметки подавал это происшествие не как сенсацию, а как случай вполне заурядный. «Девятый год, — объяснял журналист, — начало нелепой эпидемии самоубийств», когда толчком к эксцессу мог стать любой повод, порой самый невероятный. В 1912 году «Биржевкал описала историю богатого студента, увлекшегося спиритизмом, в здравом уме и твердой памяти он решил пройти тот путь, который пролегает между жизнью и смертью, и, вступив на порог смерти, сообщать своей секретарше обо всем, что там увидит. Для этого, как между ними было решено, он застрелился. Но сколько вслушивалась секретарша в предсмертные хрипы и стоны этого Сократа эпохи модерн, понять она ничего так и не сумела.
В сознании людей сдвинулись прежде устойчивые представления об истинном и мнимом, о жизни и смерти, о норме и аномалии. За истончившейся пеленой жизни они услышали дыхание бездны (слово «бездна» — одно из самых расхожих в лексиконе тех лет), таинственно притягательной и единственно способной объяснить загадку бытия. Столичные «Биржевые ведомости» вслед за ними московское «Раннее утро» сообщали о возникших клубах самоубийц (в Петербурге такой клуб носил название «Лиги самоубийц»). «...Вытаскивают жребий. Это жутко-жгучее состояние, сравнить которое не берусь ни с чем. И какое радостное, какое ликующее ощущение, когда оказывается, что тень смерти прошла мимо тебя, не задев своим страшным крылом. Жертв вытаскивающих одновременно жребий, от пяти до десяти, чтобы не тотчас, а в определенный промежуток времени кончали собой. Членов общества несколько сот. Собираются, читают рефераты о необходимости избавить человечество от страданий самоистребления <...>. Рефераты, произносимые страстными сторонниками смерти как общего блага для всего человечества, изводят сильное впечатление, граничащее с гипнотизмом, а постоянность их незаметно порабощает волю слушателей, и без того уже мрачно смотрящих на жизнь» — таков был ритуал, описанный одним из членов «Лиги самоубийц». «Беспричинные самоубийства — таково новейшее открытие нашей современной словесности», — писал К. Чуковский в статье «У последней черты». О страшной эпидемии, обрушившейся на Россию «между двух революций», сказала вслух не только литература. Вместе с литературой и даже раньше, чем она, о том же поведал маленький театрик на Литейном.
Любопытная деталь: статья Чуковского и письмо члена «Лиги самоубийц», из которого читающая публика узнала о том, суицид стал не только повальным, но и организованным явление были опубликованы в 1912 году. А в 1909 году в Литейном театре шла драма Стивенсона «Клуб самоубийц», перевод которой выше еще летом 1908 года в приложении к журналу «Театр и искусство». При чтении «Письма в редакцию» члена реального клуба самоубийц возникает ощущение, что его автор пересказывает содержания пьески, поставленной три года назад в театре В. Казанского. Там тоже речь шла о клубе, объединившем тех, кто сознательно решил предаться смерти, также читались рефераты «о необходимости собственными руками разорвать нить, связывающую с жизнью», и также ежедневно тянули жребий. В пьеске сюжет развивался и дальше. У ее героя Генри Фобса нервы не выдерживали нечеловеческого ожидания смерти, и при мысли о том, что жребий выпадет ему, он приходил в состояние, близкое к умопомешательству: вино казалось ему отравой, дверная ручка — соединенной с сильно действующим электротоком, его преследовали призраки. Чтобы уйти от этих кошмаров, он взбирался на стол и стрелялся.
Сочиненная писателем невероятная фабула из литературы мгновенно опускалась в жизненную среду и начинала существо­вать в ней самостоятельно, оказываясь импульсом для последую­щих, уже реальных событий.
В свою очередь житейское происшествие могло превратиться в литературную коллизию и тут же стать сюжетом для очередной премьеры Литейного театра.
Вскоре после открытия «Grand Guignol» поставил, одну за другой, две такие драмы — «Убийство под Новый год» и «Кошмар». На представлении «Убийства» зрителей ожидал сюрприз: в зале, как сообщили им перед началом, находилась сама Мария Антонова, героиня нашумевшего процесса, из-за которой в новогоднюю ночь племянник убил собственного дядю, что и составило фабулу пьесы. И во время сцены убийства зрители как один привстали, чтобы увидеть реакцию свидетельницы и участницы подлинной драмы, с чувством, с толком и расстановкой разыгранной на сцене.
Пьеска «Кошмар», написанная актером театра Н. Орловым, оживила на подмостках Литейного театра одну из нашумевших тогда криминальных историй и его героя Вадима Кровяника, печально знаменитого своими садистскими убийствами.
Впрочем, на этот раз театр не собирался смаковать «мокрое дело», а честно попытался проникнуть в его социально-психологическую подоплеку. Преступления чередовались со слезливыми монологами «бедного убийцы», в которых он сетовал на «уродливое воспитание, подготовившее его духовную расшатанность, на нездоровую и тягостную обстановку в семье». И тем не менее действие пьески неумолимо свелось к череде «ужасов». Садист одну за другой зверски убивал свои жертвы, а кульминацией спектакля стал эпизод в комнате проститутки, где доморощенный маркиз де Сад вспарывал ей живот. Гиньольный стереотип перетянул и на этот раз.
Но не прошло и двух месяцев с момента появления русского театра ужасов, как В. А. Казанскому пришлось убедиться в непостоянстве петербургской публики: ее интерес к театру увял. Публика пресытилась пряной новинкой. Ужасы, как всякое сильное средство, перестали действовать. Театр по-прежнему пугал, а публике не было страшно. Она шла в театр за сильными ощущениями и, к своему разочарованию, их не получала. Кровавый гиньоль, приводивший в трепет парижан, не мог пронять жителей Петербурга. Как заметил обозреватель, «российскую публику, стрелянную действительной жизнью, никакой де Лорд и даже Эдгар По не страшат».
Кроме того, писал журнал «Театр и искусство», «в театре Ка­занского труппа, увы, далеко не из первоклассных, да и к тому же еще и плохо сыгравшаяся».
Труппы в обычном смысле здесь и не было. В. А. Казанский держал один актерский состав на две антрепризы — Литейный и «Невский фарс». Пугая сегодня зрителей в одном театре, актер должен был назавтра смешить их в другом. Пьесы ужасов ставил тот же режиссер, который ставил фарсы в «Невском», — Павел Петрович Ивановский, в недавнем прошлом работавший в Екатеринодарской драме.
На репетиции времени отводилось в обрез. Роли учились наспех. Литейный театр представлял собой типичное для отечественной коммерческой сцены предприятие — с полуграмотными текстами афиш и программок, восходящих к балаганным анонсам; с дежурными костюмами и декорациями, кочевавшими из спектакля в спектакль и из одного театра в другой. «Под гнетом проклятья» играли в «какой-то нелепой, якобы "стилизованной" постановке — сукна и гостинодворская мебель». «Одни артисты в современных платьях, другие — почему-то в старинных камзолах». «Актеры играют по-гимназически неумело, с ходульной лубочностью вместо действительного трагизма. Агулянский неумеренно рычал и размахивал руками <...>. Артисты должны отказаться от драматических приемов тетюшевских лицедеев, иначе им не избежать смеха в самые драматические моменты». Так повторяли, один за другим, все рецензенты.
Справедливости ради следует все же заметить, что среди исполнителей «гиньолей» были люди отнюдь не бесталанные и вполне профессионально владевшие своим ремеслом. Кто-то из них окончил Императорское театральное училище в Петербурге, как ф. Н. Курихин, кто-то, как Е. А. Мосолова, ученица А. А. Федотова, — Московское филармоническое училище. Многие до Литейного театра успели составить себе имя на частных провинциальных и петербургских сценах.
Но в Литейном им приходилось играть умалишенных, маньяков, садистов либо их жертвы, вспарывать животы, всаживать ножи, топить, душить. В пьеске Л. Иванова «Вендетта» Е. Мосолова, женщина-вамп, со зловещим хохотом душила длинной черной перчаткой итальянского графа, обесчестившего ее сестру и убившего ее брата. «Сумасшедшие, истерики, пьяные — какая тут возможна игра!» — резонно заметил критик.
И все же главная причина охлаждения публики к Литейному театру крылась не в жалком уровне «гран-гиньольных» постановок (в конце концов, другими они никогда и не были) и даже не в том, что театр ужасов не мог состязаться с ужасами русской современности, а в меняющейся атмосфере российской жизни. «По словам авторитетных людей, — писал в литературном обзоре за 1909 г. К.Чуковский, снова одним из первых уловивший направление перемен, — трупы и трупики могут вернуться к себе на погост. Они уже больше не надобны <...>. Кладбищенский период жизни и литературы закончился. Будем же петь и веселиться».
В. А. Казанский, с его способностью трезво оценить ситуацию и быстро в ней сориентироваться, сразу же «видоизменяет физиономию театра ужасов на физиономию просто театра кратких и разнохарактерных пьес». Гиньоли и мелодрамы, которые тем не менее остаются, он разбавляет пародиями и одноактными комедиями.
Пьесы, которые ставили в театре Казанского, переводные или отечественные, гиньоли или пародии, были, как правило, решительно нехороши, даже когда автором Литейного театра выступал не кто иной, как Вс. Э. Мейерхольд.
В 1909 году он сочинил для Литейного театра мелодраму «Короли воздуха и дама из ложи». В следующем сезоне — еще одну мелодраму — «Теракойя», переделанную им из японской пьесы «Жизнь за царя» Идзумо.
Пьесы быстро сошли. Публика на них скучала. Критики немилосердно бранили. «В пьесе не оказалось никакого содержания, кроме содержания арии "Смейся, паяц"», — писал один из них о «Королях воздуха». Приспосабливая рассказ датского писателя Германа Банга «Четыре черта» к литейной сцене, Мейерхольд и в самом деле упростил фабульные ходы рассказа до крайности (кроме того, он перенес действие в обстановку провинциального русского цирка, одновременно переделав на русский лад имена действующих лиц). Гимнаст Алексей (М. Бецкий) увлекся красивой «дамой из ложи» (Б. Бэлла-Горская), охладев к прежней возлюбленной Лизе (М. Писарева), партнерше по воздушному аттракциону. Лиза, истинная дочь цирка, решает умереть вместе с обидчиком. Перед смертельным трюком «мертвая петля», она отвязывает трос и, обняв в последний раз Алексея, камнем падает с ним вниз. А «даму из ложи», легкомысленно игравшую любовью, закалывает друг погибших.
Некоторые рецензенты воспользовались поводом, чтобы свести с Мейерхольдом старые счеты. «Театр "сильных ощущений" в Шереметевском доме все более и более сходит с узкого пути, ограниченного его названием, и старается сделаться театром "всевозможных ощущений". Среди всевозможных ощущений было у меня вчера одно, и очень сильное, не столько от пьесы, сколько от самого автора — Мейерхольда. Магомет нового театра, проповедник новых форм сценических эффектов, идеолог борьбы с реалистической рутиной. <...> Его пьеса должна быть откровением. И какое разочарование: "Короли воздуха и дама из ложи". Шаблоннейшая, стереотипная тема <...>. Нового только одно, что вся мейерхольдиада есть фикция, а Мейерхольд самый беспринципный человек, эстетическое слово которого противоречит эстетическому делу. Это не эстетический оппортунизм, а сценическое шарлатанство. Еще раз: из сильных ощущений самое слабое от пьесы Мейерхольда, а самое сильное — от отвращения к ней». Однако критики, ослепленные давним недоброжелательством, кое-что всё же в «Королях воздуха» проглядели — по крайней мере в том, что касалось чисто сценической стороны.
Обращаясь к цензору Н. В. Дризену с просьбой ускорить хождение «Королей воздуха» через цензуру, Мейерхольд объяснял свою не очень почтенную литературную работу стесненными денежными обстоятельствами. Но есть все основания полагать; что к сочинению мелодрамы его побудила не только нужда в быстром и сравнительно легком заработке, но и интерес к самому жанру, сохранявшему живую связь с низовой театральной традицией. Не случайно «Короли воздуха» пишутся почти одновременно с его увлечением гиньолем, балаганом и кабаре (вспомним, кстати, что в «Последнем из Уэшеров» по рассказу Э. По, который Мейерхольд ставил в «Лукоморье» в 1908 году, он использовал приемы «театра ужасов»).
На афише постановщиком обеих мелодрам значился П. Ивановский. Но исследователь творчества Вс. Мейерхольда Н. Д. Волков считал, что причастность Мейерхольда к «Теракойе» и «Королям воздуха» не исчерпывалась литературной работой. «Описание декораций и бутафории он сделал как режиссер, а не драматург». Помимо текста, бутафории, декораций Мейерхольду принадлежала и разработка отдельных мизансцен. Драматические коллизии любовного треугольника развертывались на фоне буффонад дурачившихся клоунов. Лирический вальс звучал не умолкая, то затихая, то в самых драматических местах неожиданно усиливаясь, и в его простодушно-сентиментальную мелодию вплетались рычание дрессированных зверей и испуганные вскрикивания и смех публики цирка.
В «Королях воздуха» был использован прием «сцена на сцене». Действие пьесы происходило одновременно «за кулисами», развернутыми к зрителям Литейного, и «на арене», краешек которой, обрамленный полукружием амфитеатра, был размещен тут же. Публика Литейного, разумеется, не видела ни дрессированных тигров, слонов и пантер, выступление которых объявлял шпрехшталмейстер, ни клоунских антре, ни аттракциона «мертвая петля». До нее доносились только обрывки команд дрессировщиков, рычание зверей, дурашливые голоса коверных и глухой удар упавших наземь тел. Все происходившее на арене она видела как бы глазами «зрителей», которых играли актеры Литейного, разместившиеся на скамьях амфитеатра. «Зрители» бурно реагировали на все происходившее: они хохотали, замирали от страха, закрывали в ужасе лицо руками. И лишь финальная мимическая сцена, в которой «дама из ложи» билась в конвульсиях после смертельного удара кинжалом, разворачивалась перед глазами литейной публики.
В «Теракойе», писал рецензент, «режиссер Ивановский щегольнул приемом японского театра». Этот прием заключался в том, что процессия проходила на сцену через зал по «дороге цветов» — по помосту, сколоченному среди публики. Рука Мейерхольда, без сомнения, видна и тут. Недаром Н. Д. Волков заметил, что работа над «Теракойей» «дала возможность Мейерхольду еще ближе подойти к японскому театру», — напомним, что мелодрама была поставлена в год «Дон-Жуана», с его арапчатами — «курамбо».
Поиски Мейерхольда в сфере сценической условности оставили публику Литейного театра равнодушной. Она не за тем сюда ходила, чтобы смаковать постановочные изыски известного театрального «декадента». К тому же простенькая мелодрама, по-видимому, не выдержала груза новых театральных идей, которые Мейерхольд, со свойственным ему экспериментаторским фанатизмом, пытался осуществить на подмостках развлекательного театрика. Этим, вероятнее всего, и объясняется провал мейерхольдовских мелодрам на Литейном.
Обе мейерхольдовские вещицы были включены в программы, занимавшие целый вечер. Представления Литейного театра состояли из гиньолей, фарсов, мелодрам, пародий; позже добавился «заключительный десерт в виде оперетты и танцев с пением».
В гиньолях театр «по-прежнему пытался публику пугать, терзая ее нервы немыслимыми ужасами. Сумасшедший из рассказа Э. По «Под гнетом проклятья» вырезал из челюсти возлюбленной зубы и с хрустом их грыз. В драматическом этюде «Одержимый бесом», переделанном из другого рассказа Э. По, речь шла о целой семье, «наследственно обреченной безумию»: отец архитектора Деморе, одержимый манией убийства собственного сына, кончил дни в сумасшедшем доме. Патологическая страсть передалась по наследству и архитектору. Во время очередного припадка, потеряв рассудок, он убивает любимое дитя. Лицо архитектора в момент убийства начинало отливать синевой, и на нем «проступали черты вампира».
В мелодрамах театр заставлял зрителей исторгать из себя слезы чувствительности. Одна из таких пьесок, «Детская каторга», удостоилась похвалы рецензента. «Пьеса повествует о питомцах исправительного дома, маленьких страдальцах, которые жаждут ласки и тепла, а их подвергают безжалостным издевательствам. Она способна вызвать чувства добрые, и в этом ее оправдание и смысл».
В фарсах театр веселил, вызывая у зрителей чувства отнюдь не добрые, как, например, в «Скаковой конюшне», суть которой в следующем. Жена владельца конюшни узнает, что ее муж пообещал, в случае если его лошадь придет на дерби первой, отдать выигрыш своей любовнице. Чтобы сопернице не достались деньги, жена отдается жокею, и тот клянется ей проиграть скачки. В свою очередь любовница, узнав о коварстве жены, тоже отдается жокею. И он состязание выигрывает. Публика смеется, ее симпатии, разумеется, на стороне любовницы. Успехом, кроме того, этот фарс весьма сомнительного содержания был обязан и Ф. Курихину, который роль жокея играл в своем обычном амплуа: простоватого увальня с хитростью продувной бестии. Леденящий душу ужас гиньоля — и гомерический хохот комедии, чувствительная мораль мелодрамы — и комический имморализм фарса. Чем вызвано столь странное сближение? Ответ снова следует искать не в программе руководителей Литейного театра, а в контексте художественной жизни тех лет. Комическое рядом с ужасным, влечение к юмору висельников К. Чуковский отметил и в литературе: «Смех и смерть, смерть и смех». «Черный ужас и Саша Черный». Есть некто, и он ясно виден, — безгорестный, безогненный, безлюбый — герой текущего дня, обыватель, для кого все эти смерти и смехи — приятное щекотание души».
Несмотря на неизменно полный зал, жизнь театра и самого В. Казанского была не из легких. Поспешая за безостановочно меняющимися вкусами публики, Литейный неизменно от них отставал. Гонки с временем он не выдерживал. Периоды коммерческого успеха оказывались кратковременными. «Театр мечется в поисках репертуара», — читаем в рецензии за 1910 год.
В программу включают обозрения и пародии. Ставя «Графиню Эльвиру» Е. А. Мировича (Дунаева) — шарж на солдатский спектакль из великосветской жизни, не гнушались при этом самыми откровенными фарсовыми приемами к вящему удовольствию публики. В пародии на мейерхольдовского «Дон-Жуана» грубовато высмеивали танцевальную пластику Ю. М. Юрьева — Дон-Жуана (его изображал В. А. Демерт), толщину неподвижного К. А. Варламова — Сганареля, которого смешно показывал известный опереточный комик С. А. Пальм. Вывели на сцену и самого Вс. Мейерхольда (актер Келлерт). Вместе с донной Анной в виде обнаженной статуи (ее сыграла затянутая в трико телесного цвета А. Арабельская) «Мейерхольд» под конец пускался в пляс.
Программы неизменно заканчивались концертным отделением, как писали тогда — «разнохарактерным дивертисментом». В нем выступали куплетисты — А. Сурин-Арсиков, П. Айдаров, Ю. Убейко. Одетый в полосатые брюки, клетчатый пиджак, в залихватски заломленном канотье Убейко распевал куплеты о кокотках и «котах» с Большого проспекта. «Убейко разнообразен, находчив, весел, безусловно талантлив, хотя и груб и явно испорчен успехом у шантанной и садово-парковой публики». Пели собственного сочинения интимные песенки и только входящий в моду В. Сабинин, и уже завоевавший известность Ю. Морфесси; танцевали модные танцы — кэк-уок, матчиш, «танго смерти»; и тут же рядом с этими, далекими от классических высот жанрами звучали монологи из «Уриэля Акосты», арии из опер в исполнении солистов Императорского театра, которые однажды даже сыграли целиком сцену дуэли из оперы «Евгений Онегин».
В конце концов представления в Литейном театре достигли немыслимого разнообразия и какой-то невиданной доселе пестроты.
«Недавний театр ужасов совершенно изменил свою физиономию — так начиналась рецензия на премьеру 1911/12 г. — И чего здесь только нет. Пан объясняется в любви к пастушке (музыкальная сценка Вейконе); команда подводной лодки умирала и умерла на дне морском; супруги поссорились из-за соли и — о ужас! — разорвали пополам ребенка. Это была бы совсем каннибальская шутка, но так как на руках ссорящихся никакого ребенка, кроме воображаемого, не было, то шутку приняли как шутку. Дальше сутенер посылал свою сожительницу на промысел; Рафаэль пел дуэт с Форнариной (правда, не было портретного сходства с великим живописцем и его моделью). Муж заставлял неверную жену предательски вызвать неверного любовника по телефону для кровавой расправы (пьеска Бентовина) и т. д., т. п. без конца. На сцене пели, плясали, плакали и рыдали (в сцене катастрофы подводной лодки чрезмерно и нудно), смеялись, разыгрывали пантомимы. Наибольший успех был у переводной пьески "Женщина-адвокат" — остроумной карикатуры на будущее женское служение Фемиде — с флиртом, ревностью, истериками и проч.»
Но удивительное дело: внутри этого жанрового хаоса, едва он достиг критической точки, в какой-то момент — сам момент был обозревателями пропущен и не зафиксирован — произошло неожиданное сцепление элементов, образовав новую зрелищную разновидность. Для нее сразу же было найдено и название: «Мозаика», которое на два года сменит прежнее. Тут же за этой новой формой закрепилось жанровое обозначение: «Театр миниатюр». Театр без жанра обрел, наконец, свой жанр.
Причем новизна этой зрелищной формы состояла лишь самом способе сцепления ранее не сводимых вместе элементов и; в чрезвычайно дробной — и чем дальше, тем все более мельчающей — структуре. Сами же составные части этой странной смеси были, как нетрудно заметить, совсем не новы. Нарождающийся театр миниатюр «свое» находил повсюду. Подобно молоху, он втягивал в себя и перемалывал остовы едва ли не всех зрелищных искусств, дробя их в случайные, хаотические обломки, и без смысла и разбора строил на них свое здание — неуклюжее, нелепое, но чрезвычайно крепкое.
Осенью 1912 года в «Мозаику» пришел новый главный режиссер Г. Г. Ге, известный актер Александрийского театра.
К тому времени В. А. Казанский уже не был владельцем театра, Литейный театр принадлежал теперь Е. А. Мосоловой. Казанский, же оставался главным режиссером. Он начал отходить от дел довольно давно. Часто болел, подолгу лечился в Пятигорске, где в 1913 году и умер, не дожив до своего пятидесятилетия. Удачливый театральный коммерсант, так счастливо угадывавший настроения публики, умер в нищете, деньги ему на похороны были собраны по подписке.
С новым режиссером Мосолова связывала надежды на обновление «Мозаики». Близкий художественным кругам режиссер должен был, по ее расчетам, облагородить стиль театра и осовременить его репертуар. О том же помышлял и Г. Ге: «Мне хотелось, — вспоминал он впоследствии, — дать максимум во всем — и в обстановке, и в постановке, и в самом исполнении».
Перемены зритель почувствовал сразу же. Среди авторов миниатюр, сценок и скетчей появились имена Б. Шоу, А. Чехова, Ги де Мопассана. Режиссер даже попробовал поставить на сцене бывшего театра ужасов «Веселую смерть» Н. Евреинова. Но постановка оказалась неудачной, и евреиновский трагифарс сразу же со сцены Литейного сошел.
На подмостках, где еще недавно раздавались ритмы матчиша и кэк-уока, стала звучать музыка К. Сен-Санса, Б. Асафьева, А. Волынского. Приглашенный в театр молодой балетмейстер Б. Романов поставил хореографическую фантазию «Утро» на музыку Грига и пластическую иллюстрацию «Снежной королевы» Б. Асафьева по сказке Андерсена, которые рецензенты хвалили, отметив «слияние танца с музыкой».
Новый режиссер, впрочем, не отказался и от прежнего репертуара — мелодрам, криминальных историй и даже гиньолей. Особое предпочтение он отдавал мелодраме. Однако, в согласии с литературной программой нового главы «Мозаики», это были мелодрамы «с тенденцией». Традиционные мелодраматические сюжеты дополнялись и оправдывались в глазах образованной публики, которой предстояло явиться в театр, глубокомысленными рассуждениями о философии, политике, религии.
Пьеска «С волной» Шолома Аша «трактовала проблему богоборчества». В ней рассказывалось о зяте старого раввина, воспитанного на древних иудейских книгах. Он перестал верить в Бога, «ибо тора поет отжившую песнь». А для новых поколений нужен новый Бог, вещал он, и отправлялся на его поиски. Возвращался блудный сын через семь лет еще более разочарованным, так и не отыскав правду.
В пьесе самого Г. Ге «Угасающее солнце» шла речь о «великой проблеме человечества видеть свой род продолженным». Вся «великая проблема» уложилась в пятнадцать минут.
С приходом Г. Ге, вознамерившегося поднять «Мозаику» до уровня искусства, программы театра не стали менее дробными. Время, отводимое номерам и сценкам, все более и более сокращалось, что было вызвано резким сокращением продолжительности представлений. Они шли теперь час десять — час пятнадцать минут. Экономия во времени давала возможность каждый вечер играть по три спектакля — в семь часов, в восемь тридцать и в десять сорок пять.
Г. Ге покинул «Мозаику» очень скоро, не дотянув и до конца сезона. Но это не помешало ему до конца дней оставаться убежденным в том, что идея театра миниатюр принадлежит ему — о чем он и написал в своих неопубликованных заметках. Мосолова, в свою очередь, тоже утверждала, что родоначальницей жанра является она. Журналисты называли создателем новой зрелищной формы В. А. Казанского.
Но ни один из них — ни Мосолова, ни тем более Ге, ни даже Казанский, при всем его антрепренерском таланте и коммерческой сметке, — открывателями нового жанра не были, как не был им вообще ни один человек в отдельности.
В Литейном театре еще не раз сменятся художественные руководители, владельцы, режиссеры. Главные и очередные. После ухода Ге на афишах снова ненадолго появится фамилия Казанского. В 1912/13 г. главным режиссером стал бывший актер театра М. И. Порватов, а очередным режиссером — другой актер, Н. А. Дымов. На два сезона — 1913/14 г., 1914/15 г. — аренда перейдет к Б. С. Неволину, который будет совмещать предпринимательскую деятельность с художественным руководством. В 1915/16 г. хозяйкой театра вновь станет Мосолова, а главным режиссером — Ф. Н. Курихин. И, наконец, в 1916/17 г. театр возглавит Б. А. Горин-Горяинов, прежде выступавший здесь в качестве гастролера.
Однако вся эта безостановочная череда перемен на способ строения зрелища существенно не влияла. Могли быть чуть более или менее остроумными тексты, чуть тоньше юмор, чуть лучше или грубее игра актеров. Но сам структурный принцип жанра миниатюр — мозаичное полотно, пестрый коллаж, накрепко схваченный потребностью времени, — никак не менялся. Театр миниатюр вообще не поддавался влиянию чьей-либо творческой воли, он складывался под воздействием какого-то внеличного механиз­ма, скрытого в недрах социальной психологии.
«Ничего тяжелого, утомляющего мысль. Все — коротенькие одноактные вещицы. Хотите ужасов — вот ужасы. Вам надоело трагическое — вот целый ряд комических пьесок и шуток. Хотите пения — вам немножко попоют, хотите танцев — потанцуют.
Вы располагаете только временем от 7 до 9? От 7 до 9 вы застанете здесь самостоятельный цикл зрелищ. Вы свободны только от 9 до 11? Приезжайте в 9 — здесь ждет вас новый законченный круг смешного и драматического. Кто приедет к ночи, и для того найдется что посмотреть.
Романы Беллами и Уэллса рассказывают о том упрощенном театре, которым будет наслаждаться грядущее человечество.
Будущий зритель, не вылезая из халата и не сходя с кушетки, нажмет в своем кабинете кнопку, и театр явит ему свое искусство — оперное, комедийное. Театр "Мозаика" являет, очевидно, уже последнюю стадию, за которой последует театр фантастов-романистов».
Так, одному из критиков в миг внезапного озарения открылось, что он и его современники, может быть, являются очевидцами рождения какой-то новой культуры, контуры которой определятся лишь в будущем.

Источник

“Death and the Lady”, 1906

В 1906 году, «Журнал английского общества народной песни» (Journal of the English Folk Song Society) опубликовал старую английскую балладу - «Смерть и Леди» “Death and the Lady” - Lesley Nelson-Burns, написанную между 1683 и 1700 гг. в форме диалога:

-Оригинал-

DEATH
'Fair Lady, throw those costly robes aside,
No longer may you glory in your pride;
Take leave of all your carnal vain delight,
I'm come to summon you away this night.'
LADY
'What bold attempt is this? Pray let me know
From whence you come, and whither I must go.
Shall I, who am a lady, stoop or bow
To such a pale-faced visage? Who art thou?'
D. 'Do you not know me? I will tell you then:
I am he that conquers all the sons of men,
No pitch of honour from my dart is free,
My name is Death! Have you not heard of me?'
L. 'Yes; I have heard of thee, time after time;
But, being in the glory of my prime,
I did not think you would have come so soon;
Why must my morning sun go down at noon?'
D. 'Talk not of noon! you may as well be mute;
There is no time at all for vain dispute,
Your riches, gold, and garments,jewels bright,
Your house, and land, must on new owners light.'
L. 'My heart is cold; it trembles at such news!
Here's bags of gold, if you will me excuse
And seize on those; and finish thou their strife,
Who wretched are, and weary of their life.
Are there not many bound in prison strong
In bitter grief? and souls that languish long,
Who could but find the grave a place of rest
From all their grief; by which they are opprest.
Besides there's many with a hoary head
And palsied joints; from whom all joy is fled
Release thou them whose sorrows are so great,
And spare my life until a later date!'
D. 'Though thy vain heart to riches is inclined
Yet thou must die and leave them all behind.
I come to none before their warrant's sealed,
And, when it is, they must submit, and yield.
Though some by age be full of grief and pain,
Till their appointed time they must remain;
I take no bribe, believe me,this is true.
Prepare yourself to go; I'm come for you.'
L. 'But if, oh! if you could for me obtain
A freedom, and a longer life to reign,
Fain would I stay, if thou my life wouldst spare.
I have a daughter, beautiful and fair,
I wish to see her wed, whom I adore;
Grant me but this, and I will ask no more?'
(The last part of the music must be repeated
to fit the extra line)
D. 'This is a slender frivolous excuse!
I have you fast! I will not let you loose!
Leave her to Providence, for you must go
Along with me, whether you will or no!
If Death commands the King to leave his crown
He at my feet must lay his sceptre down;
Then, if to Kings I do not favour give
But cut them off, can you expect to live
Beyond the limits of your time and space?
No! I must send you to another place.'
(The last part of the music must be repeated
to fit the extra line)
L. 'Ye learned doctors, now exert your skill,
And let not Death on me obtain his will!
Prepare your cordials, let me comfort find,
My gold shall fly like chaff before the wind!'
D. 'Forbear to call! that skill will never do;
They are but mortals here as well as you.
I give the fatal wound, my dart is sure,
And far beyond the doctors' skill to cure.
Flow freely you can let your riches fly
To purchase life, rather than yield and die!
But,while you flourished here with all your store,
You would not give one penny to the poor.
Though in God's name they sue to you did make
You would not spare one penny for His sake.
My Lord beheld wherein you did amiss,
And calls you hence, to give account of this!'
L. 'Oh! heavy news! must I no longer stay?
How shall I stand at the great Judgement Day?'
Down from her eyes the crystal tears did flow,
She says, 'None knows what I now undergo!
Upon my bed of sorrow here I lie!
My selfish life makes me afraid to die!
My sins are great, and manifold,and foul;
Lord Jesus Christ have mercy on my soul!
Alas! I do deserve a righteous frown!
Yet pardon, Lord, and pour a blessing down!'
Then with a dying sigh her heart did break,
And did the pleasures of this world forsake.
Thus may we see the mighty rise and fall,
For cruel Death shews no respect at all
To those of either high or low degree.
The great submit to Death as well as we.
Though they are gay, their life is but a span,
A lump of clay, so vile a creature's Man!
Then happy they whom God hath made his care,
And die in God, and ever happy are!
The grave's the market place where all must meet
Both rich and poor, as well as small and great;
If life were merchandise, that gold could buy,
The rich would live — only the poor would die.

Одна предприимчивая артистка прочитала эту поэму и придумала поставить ее, как водевиль о вреде карточной игры и алкоголя.
Джозеф Холл (Joseph Hall), фотограф из Бруклина, помог ей это запечатлеть.

@темы: творчество на тему, В гостях у La Belle Dame sans Merci, Из дневников сержанта Бертрана

---

Эфизио Марини

[The Highgate Vampire]

Стол работы доктора Эфизио Марини, созданный для Наполеона III из бальзамированных мозгов, печеней, легких, ушей и желез, а также крови, желчи и одной правой стопы.
Музей истории медицины, Париж. 1866 год

Статья из газеты "Нива" 1898 года:

Сохранение трупов по способу Марини.
До сих пор и за границею мало кто слышал об Эфизио Марини, хотя его выдающееся открытие сделано уже более четверти века, и в избранной им области он не имеет соперников. Область эта — сохранение трупов.
До Марини только искусственные изображения великих людей сохраняли их черты в народной памяти. Другого способа не было. Теперь они сами могут быть сохранены навеки такими, какими они жили, как умерли. Вместо бренных теперь мы будем иметь нетленные останки.
Действительно, открытия Марини делают тело человека нетленным. Дух, душа продолжают, жить в других мирах: благодаря Марини и тело, утратив душу, не гибнет.
Открытие Марини не имеет ничего общего с известным всем бальзамированием трупов. Бальзамирование как оно до сих пор практиковалось, может замедлить процесс разложения, но остановить его оно не в силах.
Да к тому же, какой вид имеют трупы, спустя несколько лет, какой их вид зачастую уже вскоре после бальзамирования?
При способе сохранения трупов, открытом Марини, мы видим совсем другое. Мертвец перед нашими глазами, словно живой, словно только убаюканный мирными сном, тихо унесшим его в другое царство, царство грёз.

В научном мире это открытие в свое время, наделало шуму, и ученые, имена которых с уважением произносит всякий образованный человек, были поражены загадкой, которую им задал Марини. Нелатон, Вильрот, Дистель и Рокетанский с величайшим энтузиазмом превозносили искусство Марини. В чем же суть открытия Марини? - Марини удалось посредством погружения в особую жидкость возвратить «мясу» полную жизненную свежесть: ему удалось быстро сообщать трупу твердость мрамора, бронзы. При посредстве открытого Марини процесса, мертвец обращается в полном смысле в статую из бронзы или мрамора. Марини может, наконец, сохранить тело человека в таком виде, в каком оно было при его жизни: и цвет кожи, и гибкость членов остаются такими, как при жизни.
Открытие Марини могло бы иметь самые разнообразные применения и великое значение. Его способ мог бы внести целый переворот в культ наших великих людей. Любой стране, любому народу дана была бы возможность создать ce6е Пантеон своих великих сынов, такой, какого до сих пор мир еще не знавал.
А каково значение открытия Марини для анатомии! Как разнообразна, как исключительна приносимая им польза! Своеобразные болезненные формы, которые наблюдаются редко и в единичных, только случаях могут быть сохранены; могут быть изготовлены анатомические препараты, до сих пор немыслимые. Над старыми трупами, сохраненными по способу Марини, можно производить всевозможные опыты и хирургические операции для научных демонстраций так же точно, как над свежими. Их можно для этого размягчить погружением в особую жидкость; затем их можно снова сделать твердыми и опять размягчать для новых операций; это можно повторять много раз с полным успехом. Наполеон III был поражен когда, в его присутствии. Марини возвратил свежесть, гибкость и естественный вид человеческого тела сухому куску египетской мумии, просуществовавшей, быть может, более пяти тысяч лет. Он поручил знаменитому учёному Нелатону представить отчет о работах Марини. При свидании с Марини (в 1868 г., в Париже) Нелатон выразил желание, чтобы высушенная ступня ноги была приведена в состояние естественной свежести; для контроля он проделал отверстие в костях ступни, пропустил сквозь него ленту и припечатал оба конца к своей визитной карточке, на которой он написал:
«Нога в сухом виде, виденная 28 января 1868г. Нелатон».
Через несколько дней у этой ноги был совершенно свежий вид и естественный цвет тела. Артерии были ясно видны, и при желании в них можно было вводить жидкости, что весьма замечательно, так как при обыкновенном бальзамировании внутри кровеносных сосудов отлагаются со временем различные соли, и никакое введение жидкости тогда невозможно.
26-го февраля. Нелатон вновь посетил Марини и на той же карточке написал: «Эта самая нога, осмотренная 26-гo февраля, сделалась настолько мягкою, что я мог довольно легко разрезать отводящий мускул пятого пальца. Нелатон.»
Огромное значение может иметь пользование открытием Марини для задач уголовной полиции и антропологии. В коллекции Марини находится сердце, пронзенное кинжалом. Представим себе случай судебного разбирательства, спустя долгое время после совершения преступления. Присяжные заседатели могли бы собственными глазами видеть нанесенную жертве рану и c большею уверенностью могли бы судить о характере оружия и других обстоятельствах, преступления. Или другой случай: убийца не найден: только год спустя схватывают человека, на которого падают подозрения.
Пусть его приведут и поставят перед трупом. На котором даже капля крови над раной ещё не поспела свернуться. Если он, действительно, убийца, тяжесть этой картины будет для него невыносима; он должен будет признаться.
Часто представляет большую трудность установление личности убитого или самоубийцы. До сих пор, для этого прибегали к фотографии, но фотографические снимки только в редких случаях оказываются достаточными. Благодаря открытию Марини сам труп сохраняется, как живой, и остается в морге, не на день или на два, а на целые годы свежим как в натуре.
Неоценимы также и услуги, которые этот способ может оказать антропологии. Марини приготовил в Париже в 1868 году для Нелатона несколько бюстов типов преступников. Нелатон, желал убедиться в том, что способ, применяемый Марини не изменяет нисколько выражения лица и других физических особенностей. Бюсты эти прекрасно сохранились до настоящего времени; мужчина и женщина, типичные представители подонков общества, смотрят на нас, как живые; даже сыпь на их лицах не исчезла. Эти люди были найдены убитыми. Личность их могла быть определена не скоро, и лишь благодаря способу Марини знакомые признали их долгое время спустя.

Впечатление, производимое работами Марини, не подается описанию. Трупы, сохраненные по его способу, ничуть, не напоминают, о смерти. На помещённом здесь рисунке мы видим труп маленькой девочки, умершей несколько лет тому назад. Ребенок кажется спящим, но сон малютки вечен.

@темы: Жизнь тела после смерти, Из дневников сержанта Бертрана, мумии

---

Джон Кенн Мортенсен

[The Highgate Vampire]

Об этом художнике уже многие знают, а мы лишь напоминаем и сообщаем, что постарались сохранить у себя почти всю его коллекцию рисунков.
Джон Кенн (John Kenn) родился в Дании в 1978 году. Он пишет сценарии телевизионных шоу для детей, делает рисунки чудовищ на бумаге для заметок, и говорит: «Это маленькое окно в другой мир, заключенное в канцелярских принадлежностях».

Наш альбом-хранилище (300 рисунков)

Сайт

@темы: клипы/ролики/передачи, Изобразительное искусство

---

Green-Wood Cemetery

[Maranwet]

Про Green-Wood Cemetery уже здесь писали, поэтому я не стану повторяться, а предложу совершить по нему прогулку одним теплым ноябрьским днем.

Пройтись

Умеют ребята троллить! Х))


Колумбарии в японском стиле


С японским прудиком...


И карпами














Усыпальница основателя кладбища Henry Evelyn Pierrepont и его потомков.






"Съешь еще этих сладких персимонов, да выпей чаю" )) Кстати, даже спелые вяжут рот




























А это совершенно чудесное дерево, и под его кроной проходит дорожка )




Та самая дорожка )


Довольно странное сооружение, фамилия, которую удалось разобрать, была вполне себе американская...

@темы: New York, американские некрополи

---

Легенды исчезнувших кладбищ Москвы

[The Highgate Vampire]

Легенды Ново-Алексеевского монастыря
Улица Верхняя Красносельская, № 17/2

В 1839 году, переехав из Чертолья (тогда уже с улицы Волхонки) на улицу Верхняя Красносельская, Алексеевский стародевичий монастырь стал Ново-Алексеевским женским монастырем, что на Красном селе близ Красного пруда. И надо сказать, обитель в своем новом обличье процветала много десятилетий. Переведенный монастырь занял огромную территорию, на которой выстроили и церкви, и дома, и обширные покои игуменьи. Разбили сады, огороды, привели в порядок кладбищенскую территорию, по благоустройству прославившуюся на всю Москву. Монахини, усердно трудясь, открыли странноприимные дома и богадельни, больницу и аптеку, приют и училища для девочек, швейные и вышивальные мастерские. Обитель славилась благочестием и высокими монашескими добродетелями насельниц. Добрые вести о монастыре разнеслись по всей стране.
Все изменилось после Октябрьской революции. В апреле 1923 года настоятельницу обители мать Марию (Преженцову) арестовали, потом, правда, выпустили. Монастырь же закрыли в 1924 году. В кельи благочестивых монахинь вселились рабочие окрестных фабрик и заводов. «Дур монашек» выгнали вон. Но верные клятвам, они не нарушили устава монастырского – поселились общинами на частных квартирах, стараясь держаться небольшими группами. Зарабатывали в основном шитьем одеял, а также какими-то случайными приработками: присматривали за детьми, топили печи, ходили читать псалтырь по покойникам.
Но даже у рабочих, занявших их кельи, сохранились понятия о доброте. Рискуя сами, они покрывали группу тайно оставшихся на территории монастыря монахинь во главе с игуменьей Марией. Каким-то чудом сестрам удалось прожить, ютясь по крошечным каморкам, до 1931 года. Тогда-то их и арестовали. Всех сослали – кого в Казахстан, кого на Север. Никто уже не вернулся.
Известно о трагических судьбах четырех насельниц. Сестры, в миру Анна Алексеевна и Матрона Алексеевна Макандины и Татьяна Ивановна Белова были расстреляны в 1938 году на Бутовском полигоне под Москвой, а Васса Павловна Леонова в 1937 году в городе Юрьеве-Польском под Владимиром. Теперь их знают, как «красносельских мучениц».
Трагические судьбы монахинь и самой обители наложили своеобразный отпечаток на все это место Москвы. Чуть не до конца ХХ века старые, разваливающиеся монастырские строения по Верхней Красносельской улице, 2-му Красносельскому переулку, в которых жили не самые обеспеченные москвичи, если не сказать больше – самые нищие, выглядели ужасно. Люди там жили в коммуналках, когда комнатушка могла составлять всего 5–6 квадратных метров Но вот что удивительно – дух и атмосфера их жизни были наполнены добротой, взаимовыручкой, участием и помощью друг другу. И в этом прежде всего сказывался дух места, подталкивающий людей на добро и благожелательность.
И еще что удивительно – соседи не собачились, а часто и подолгу пересказывали друг другу... чудом уцелевшие сведения о жизни старой обители, рассказы, похожие скорее на легенды и предания, чем на быль и реальность. И всех этих легенд было такое множество, что жаль одного – не нашлось тогда местного летописца, который сумел бы сохранить на бумаге все эти истории – свидетельства ушедшего мира.
Откуда я обо всем этом знаю? Так я же там жила с рождения и до тех пор, пока дома не стали ломать где-то к концу 70-х годов. И уж наслушалась я там многонько чего…

Рукописи не горят, или Незнакомка на могиле
Улица Верхняя Красносельская, территория бывшего Парка пионеров и школьников

– А не страшно ли тебе, Григорьевна, водить внучку гулять на кладбище? – услышала я однажды от соседки, которая выговаривала моей бабе Мане. – Вдруг что случится с дитем – ты же виноватой будешь!
Баба Маня только отмахивалась:
– Ничего плохого не случится! Святая земля, на ней и дети – цветы непорочные! Глядишь, с божьими наставлениями вырастут.
Я долго не могла понять, о какой святой земле идет речь и при чем тут кладбище?! Гулять-то мы ходили в детский пионерский парк, разбитый в кварталах Красносельской улицы. И только позже я узнала, что как раз на месте парка в середине XIX века было кладбище. На том самом месте, где в каникулы по утрам пионеры собиралась на линейку и взвивался красный флаг, были разбиты склепы, а на месте песочниц и качелей для малышни располагались самые дорогие и почетные кладбищенские места.
Все жители Красносельской улицы постоянно шептались о том, что устроить на кладбищенской территории детско-пионерский парк конечно же было кощунством. Однако, как ни странно, духи прежних обитателей, «выселенные» с привычных, насиженных мест, отчего-то не мстили детям, обожавшим благоустроенный парк. Там были и качели-карусели, и театральная веранда, и танцевальный зал, и игровые площадки, и комната смеха, и небольшой стадион (летом для футбола и волейбола, зимой для хоккея и катания на коньках). Правда, когда крохи вроде меня возились в песочнице, бабушки настороженно следили, чтобы малышня не потащила в рот крошечные грибки в полсантиметра длины – покойницкие грибы, как их называли. Уже потом я узнала, что такие грибы растут только на могилках – «от сырых слез горючих».
Детский парк возник на монастырской территории сразу после войны – тогда дети были реальным счастьем жизни, их обожали, любили все. Каждый прохожий мог подойти и дать ребенку конфету или иное угощение. И дети брали не боясь, как теперь.
На самом деле, если вспомнить, детские голоса звенели и на территории монастыря – еще в середине XIX века алексеевские монахини открыли приют для девочек-сирот, один из лучших в Москве по тем временам. Девочек не воспитывали как будущих послушниц, напротив, давали светские профессии – учили шить и вышивать. Многие, повзрослев, переселялись жить в окрестности обители, выходили замуж, заводили семьи, но работали на монастырь – вышивали плащаницы, воздухи и даже иконы, стегали ватные и шерстяные одеяла, шили рясы и подрясники. Вся эта продукция очень славилась. За ней приезжали не только москвичи, но и монахини и простые жители Подмосковья, а то и из других областей.
Так что Алексеевский монастырь имел хороший доход. Но не только вышивальные и швейные мастерские приносили деньги в казну, но и бойкая торговля от продажи мест на монастырском кладбище. И стоили места очень дорого. Ведь ко второй половине XIX века Красносельские улицы приобрели уже статус почти центра, а не окраины, как в начале века. Так что немудрено, что огромный сад обители начал быстро сокращаться, отдавая свои земли под фамильные склепы и семейные упокойные места. Сначала места скупали представители богатых купеческих родов, потом – московской интеллигенции. Конечно, кладбищенские книги, где содержался перечень тех, кто нашел на Алексеевском кладбище последний приют, уничтожены сразу после Октябрьской революции. Но в памяти старожилов остались рассказы о тех, кто был тут погребен. И это достойнейшие люди, внесшие огромный вклад в русскую культуру и искусство!
Это и Михаил Никифорович Катков (1818 – 1887) – литературный критик, публицист, издатель, редактор известнейшей газеты «Московские ведомости», считающийся основоположником русской политической журналистики. Это и Сергей Андреевич Юрьев (1821–1888) – известный деятель литературы и театра, переводчик Шекспира, Кальдерона и Лопе де Веги, первый редактор легендарного журнала «Русская мысль». Это и историк литературы Александр Александрович Шахов (1850 – 1877). С ним-то и связана первая легенда монастырского кладбища.
Александр Шахов прожил короткую жизнь, но успел многое. Он с отличием окончил Московский университет, между прочим, его отмечал даже такой скупой на похвалы педагог, как знаменитый Федор Буслаев. Немудрено, что Шахову предложили остаться на кафедре и начать работать над диссертацией по литературе Франции начала XIX века. Ее двадцатипятилетний молодой ученый блестяще защитил в 1875 году. Казалось бы, пред ним открывается дорога классического литературоведа. Но Александр избрал другой путь – нелегкий и малодоходный, зато необходимейший российскому обществу. Шахов начал преподавать западноевропейскую литературу на вновь открытых Высших женских курсах. По тем временам это был просто-таки революционный поступок, ведь в обществе всерьез обсуждался вопрос: а человек ли женщина, ведь в сравнении с мужчиной она явно существо низшего порядка?
Недаром, когда Шахов вернулся домой с первой лекции, особо возмутившиеся мужчины закидали его тухлыми яйцами. Однако молодой ученый оказался мужественным человеком. Он не бросил занятия, напротив, стал ходатайствовать, чтобы и в Московском университете, который он окончил, открыли курсы для женщин.
Лекции его пользовались огромным успехом, ведь Александр был великолепно образован, начитан, его ум отличался остротой, а речь – необычайной увлекательностью. Учащаяся молодежь восторженно объявила Шахова своим кумиром, ведь самые скучные понятия литературоведения он умел подать легко и просто. Каждое литературное произведение Шахов рассматривал в контексте общественных событий того времени, что тоже казалось революционным подходом.
Словом, жизнь и общественное признание Шахова шли на взлет, но неожиданно в середине 1877 года молодой ученый заболел. Врачи послали его лечиться за границу, но Александр, понимая, что умирает, решил вернуться в родную Москву. 5 декабря 1877 года его не стало. Отец Александра, Александр Николаевич, сенатор, тайный советник, очень верующий человек, решил похоронить сына в Алексеевском монастыре. Так и сделали.
Ну а потом начались новые трагические события. После похорон Александр Николаевич захотел оставить и земную память о своем безвременно умершем сыне – издать лекции, которые молодой ученый читал на Высших женских курсах. Но какие-то отморозки, забравшись в кабинет покойного, забрали все его записки и потом с бранью сожгли на площади перед зданием женских курсов, угрожая расправой и другим педагогам и студенткам.
Узнав об этом, старый сенатор Шахов слег. Что же это получается?! От жизни его обожаемого Саши не осталось ничего! Сенатор приказал отвезти себя на могилу сына и долго сидел, не обращая ни на кого внимания. Слезы текли по его изможденному лицу – и вдруг…
Неожиданно к старику подошел некий господин в черном и проговорил:
– Вы не поверите мне, но я скажу о том, что видел лично. Вчера я запозднился на кладбище и уходил, когда никого тут уже не было. И вдруг у могилы вашего сына я увидел странную молодую женщину, одетую в черный, наглухо застегнутый плащ.
– Что ж, многие любили моего Сашу и были ему благодарны… – прошептал старик.
– Но эта дама была весьма странной, – продолжил незнакомец. – Она просвечивала в лучах фонарей. Ее тело призрачно покачивалось. Боюсь, я видел привидение…
– Глупости… – вздохнул старик. – Фонари небось мигали. Вот вам и показалось.
– Нет! – возразил незнакомец. – Дама была призрачной. Но она плакала. Больше того – рыдала. И рыдания ее были так страшны… Я даже сам испугался. Хотел позвать кого-то из святых сестер-монахинь.
– Ах, не надо! – всплеснул руками сенатор. – Никому не сказывайте про такую встречу! Мой Саша был безгрешным мальчиком. А тут рыдающая дама!.. Мало ли какие разговоры пойдут…
– Но ведь она и в другой раз может прийти! Все равно вскроется.
– Я постараюсь проследить и сам встретиться с ней. Узнаю, отчего она плачет.
Старик Шахов так и сделал. Теперь каждый день он приезжал в Красное село и до ночи засиживался на скамейке неподалеку от могилы сына. И дождался.
Было уже темно. Фонари чадили. И от их трепещущего света казалось, что вокруг могилы кружатся и свиваются в клубок жуткие тени. Дама в черном появилась неслышно. Она просто возникла у могильной ограды, словно соткалась из извивов странных теней. И она действительно просвечивала.
У сенатора дух захватило от страха, но он пересилил себя. Должен же был он узнать, что связывало эту даму с его сыном! Он не мог допустить никакого слуха, тем паче скандала, которые бросили бы тень на чистое имя его Саши.
– Кто вы? – спросил он черную даму, выходя на свет фонарей. – Почему вы приходите сюда?
– Вы не испугались!.. – прошелестела дама. – Хорошо, что вы не испугались. Мне трудно преодолевать барьеры миров. Но я верила, что кто-то не испугается меня и выслушает.
– Говорите! – Старик метнул на призрачную незнакомку острый взгляд. – Я слушаю вас!
– Я училась у вашего сына на Высших курсах. К сожалению, я не оправдала надежд моих учителей, не дослушала курсов. Меня соблазнил один молодой негодяй, и я уступила ему. Курсы были заброшены. Но стремление к знаниям осталось. Я попросила у Александра Александровна его конспекты уроков. Он дал мне почти законченные записки, и я их скопировала.
– У вас остались труды моего мальчика?! – вскричал сенатор. – Какое счастье! Ведь изверги сожгли все его бумаги.
– Я потому и прихожу, что узнала об этом. Я ищу того, кому небезразлично творчество Шахова.
– Конечно, мне небезразличны труды сына! Отдайте мне эти записи! – взмолился отец. – Или скажите, где я могу их найти.
Незнакомка неожиданно всхлипнула:
– Вы не сможете их найти… Мой соблазнитель, увидев, что я по-прежнему читаю лекции, избил меня до смерти, а записки сжег!
– Как?! – заломил руки старик. – Неужто и тут огонь! И все рукописи моего мальчика сгорели?!
И вдруг дама усмехнулась, таинственно и страшновато:
– Рукописи не горят! И если вы, сенатор, обещаете, что издадите их, чтобы все, особенно девушки и женщины, могли их прочесть, я отдам их вам.
– Но каким образом?! Они же сгорели… – Бедный старик уже снова чуть не плакал.
– Подождите здесь… – прошелестела дама. – Я постараюсь вернуться!
И она… исчезла.
Старик опустился прямо на могилу сына. Ноги уже не держали его. Было очень холодно. Ветер продувал насквозь. Начал накрапывать дождь. Ужас овладевал стариком. Но он крепился. Понимал, что вернуть сгоревшее невозможно, но ждал. Сам не понимая чего…
И когда в голове у него уже помутилось и перед глазами поплыла черная пелена, он вдруг увидел полупрозрачную черную даму, возникшую рядом с оградкой могилы. В руках у дамы белели листы.
– Помните, рукописи не горят! – повторила она и протянула их старику. – Если это, конечно, настоящие рукописи, нужные людям.
Старик взглянул на исписанные листы, а когда поднял голову, дамы уже не было. Сенатор вздохнул и, прижав рукопись к груди, пошел к воротам, туда, где ожидала его коляска.
Едва он с помощью кучера взобрался на сиденье, раздался звон колокола.
– Полночь! – охнул кучер. – Задержалось ваше высокородие… А я уж сижу-сижу. Думаю, жуть какая. Погост ведь, а ну как привидения явятся!
– И привидения могут быть добрыми… – прошептал Шахов. Он сдержал слово – издал собрание лекций Александра.
Шахова «Гете и его время», «Очерки литературного движения в первую половину XIX века». И всем, кто читал эти книги, становилось ясно, что молодой историк литературы был чрезвычайно талантлив, обладал литературным даром и мог бы стать выдающимся литератором. Увы…
Откуда взялись сгоревшие рукописи, отец, конечно, никому не сказал. Но черная дама еще долго потом посещала могилу своего учителя. Ну а старожилы Красносельской улицы задолго до выхода в свет романа Булгакова знали простую и великую фразу:
– Рукописи не горят!
Откуда она взялась? От народных преданий и легенд. Во всяком случае, мои соседи именно так и говорили.

Звезда живописца, или Загадочный сон сестры Иулиании
Улица Верхняя Красносельская, территория бывшего Парка пионеров и школьников

Еще одну мистическую историю рассказывали жители Красного села о талантливейшем русском художнике Илларионе Михайловиче Прянишникове (1840–1894).
Прянишников был не только замечательнейшим живописцем, но и одним из основателей Товарищества передвижников. Родился он под Калугой в купеческой семье. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Там же и преподавал до конца жизни. И хотя был признан в Петербурге и даже стал действительным членом Петербургской академии художеств, но демократическому московском искусству не изменил и «классиком» не стал.
Жил Прянишников бедно, все деньги тратил на учеников Московского училища. Между прочим, это у него получили первые уроки живописи Архипов и Коровин, Касаткин и Корин, Лебедев и Богданов-Бельский. В то время это было, возможно, единственное училище, которое принимало бедных провинциальных учеников, которые часто не только не могли платить за обучение, но не имели денег и на еду. Вот Прянишников и подкармливал своих студиозусов, покупал им зимнюю одежку и холсты с красками. Он и в своем творчестве словно вел летопись «униженных и оскорбленных». Его «Шутники», «Порожняки», «Погорельцы», «Жестокие романсы» словно сошли со страниц то ли Островского, то ли Достоевского. Словом, это был и живописец и человек невероятной доброты и соучастия, всегда готовый оказать поддержку более слабому.
Когда в Москве стали расписывать нововозведенный храм Христа Спасителя, Илларион Михайлович тоже был приглашен для создания фресок. Вот там-то художник и услышал рассказ о том, что настоятельница Алексеевского монастыря, пораженная тем, сколь бесцеремонно ее обитель выгнали с насиженного места, посулила, что «на том месте ничего не будет стояти». Заинтересовавшись этим странным событием, Прянишников приехал на новое место Алексеевского монастыря – на Красный пруд Красного села. Конечно, он ожидал увидеть запустение обители, но увидел иное – монастырь разросся, приобрел черты еще большего благолепия, стал одним из самых красивых садовых мест города.
Пораженный таким процветанием, Прянишников даже стал работать в иконописной мастерской обители и завещал похоронить себя посреди этих монастырских садов.
12 марта 1894 года тончайшего знатока русской души Иллариона Михайловича Прянишникова не стало. А через год Товарищество передвижников решило провести памятную выставку живописца. И тут выяснилось, что некоторых известных полотен Прянишникова недостает. Куда делись?! Как в воду канули!
И дома у художника искали, и в училище, и даже в запасниках Третьяковской галереи – нет! А тут как раз настала годовщина со дня смерти Прянишникова. Ученики и почитатели приехали в Алексеевский монастырь посетить могилку художника. Вспоминали прекрасного человека, учителя и друга. Сетовали о том, что никак не могут начать устройство выставки – картин-то нет!
На другой день к настоятельнице обители пришла растерянная помощница казначеи сестра Иулиания. Крестясь и всхлипывая, поведала она о том, что вчера сестра-казначея повелела ей проводить родственников-друзей-учеников художника Прянишникова, и она услышала, как все сетовали о пропаже картин и невозможности открыть выставку.
Сестра Иулиания тоже огорчилась, потому что художник этот был хорошим человеком, отзывчивым. Однажды он помог Иулиании. Тогда сестра-казначея благословила ее на поездку в город – обители надо было купить новый котел. Но сестра Иулиания в городе бывала редко и сильно опасалась такой поездки. И вот отзывчивый живописец, Илларион Михайлович, съездил вместе с ней и помог купить нужный котел. Немудрено, что, узнав о срывающейся выставке, Иулиания огорчилась.
– Да, видно, так сильно, – каялась Иулиания матушке игуменье, – что нынче ночью приснился мне странный сон, прости меня, Господи!
– Говори! – повелела настоятельница.
И сестра Иулиания, вздыхая и охая, поведала, что приснился ей этот самый отошедший в иной мир раб божий Илларион. Был он весел и улыбался в свои жиденькие усы. Но Иулиании стало жуть как страшно. Начала она задыхаться, даже молитву прочесть не сумела – язык не слушался. А живописец Илларион только смеялся над ее страхами и сказал:
– Все хотят знать, куда мои холсты девались. Тебе скажу: я их свернул и на чердаке под стреху засунул, чтоб кредиторы не нашли да не отняли. Должок у меня был, погасить я его хотел. Да не успел – помер.
Мать игуменья все это выслушала да и повелела вызвать к ней урядника, благо он жил неподалеку. Ну а урядника попросила привезти в обитель кого-нибудь из друзей Прянишникова. На другой день в обитель приехал живописец Алексей Степанов, ученик и младший друг Прянишникова, тоже преподающий в Московском училище ваяния и зодчества. Ему и поведала свой странный сон сестра Иулиания.
И что бы вы думали?! Нашлись последние полотна Прянишникова! И выставка его состоялась. И собранные вместе трогательно-поразительные полотна показали, какого уникального и талантливейшего живописца утеряла земля Русская. «Его творчество осталось нам как путеводная звезда!» – сказал известнейший критик Владимир Стасов.
Ну а сестру Иулианию вместе с матушкой настоятельницей московские художники лично приезжали благодарить. Ведь не будь их, не состоялась бы выставка. И кто знает, когда еще Москва разглядела бы уникальный талант своего живописца?
Ну а мать игуменья, подумав, заплатила долг Прянишникова. Пусть имя народного живописца будет незапятнанным!
А сестра Иулиания с тех пор полюбила свободными вечерами сидеть на приступочке во внутреннем дворике, куда выходило оконце ее кельи, и глядеть на далекое небо. Она вспоминала, как сказали о Прянишникове: «Его творчество для нас – путеводная звезда», и искала на небе звезду живописца.

Теперь и тогда, здесь и там, или Лепестки вишневого сада
Улица Верхняя Красносельская, территория бывшего Парка пионеров и школьников

Третья легенда, которую рассказывали бабульки, сидевшие на лавочках нововозведенного детского парка на Красносельской, была о любви. Конечно, как же без несчастной любви-то?!
Впрочем, эта любовь была вполне счастливой почти два десятилетия. Известный московский писатель, историк, археолог Александр Фомич Вельтман (1800–1870), друг Пушкина и Нащокина (об этом потрясающем человеке мы поговорим дальше), обожал прекрасные сады Алексеевского монастыря и часто приезжал сюда вместе с супругой. Женат он был вторым браком (первая супруга Вельтмана умерла, оставив ему дочку Настеньку). Второй женой Александра Фомича стала женщина невероятной красоты, ума, таланта и доброй души. Как родную восприняла она дочку мужа. Вскоре у пары появились и двое своих детей – мальчик и девочка. Семья жила в счастье, радости и достатке. Вельтман не только сочинял рассказы и повести в своем излюбленном фантастическом духе, но и служил. Между прочим, это он сменил в 1852 году известного историка-литератора М.Н. Загоскина (помните, его упоминает Гоголь в «Ревизоре»? На самом деле жил он не в Петербурге, а в Москве, в Денежном переулке, доме № 5) на посту директора государевой Оружейной московской палаты.
Супруга же Вельтмана, Елена Ивановна, и сама была известной писательницей, одной из первых русских женщин, посвятивших себя литературе. Писала она под псевдонимом Е. Кубе, и, между прочим, современники ценили ее исторические романы выше сочинений самого Вельтмана.
По четвергам у них собирались друзья на литературные посиделки. Читались новые произведения хозяев и гостей, велись разговоры и споры об искусстве, литературе и обществе. Друзья считали, что Вельтман «живет при Прекрасной Елене как у Христа за пазухой». Да только в один миг счастливая любовь сменилась трагедией – Елена Ивановна заболела и, помучившись некоторое время, умерла.
И дети и сам Вельтман были безутешны. Впрочем, дети-то к тому времени были уже взрослыми, имели собственные семьи. А вот бедняга Вельтман в шестьдесят восемь лет остался один.
Теперь он в любую погоду ездил в Алексеевский монастырь, ведь именно там, на местном кладбище, покоилась его незабвенная супруга. Посидев у могилки, Вельтман шел в монастырский сад, где они с женой так любили гулять. Сад, «что на Красном озере», к тому времени славился уже на всю Москву. На самом деле большого озера, возникшего в карьере в результате добычи песка для строительства, уже давно не было. Его засыпали, но в обители вырыли малое озерцо. Его тоже по привычке называли Красным.
В озеро запустили рыбу, с одной стороны разбили огороды, с другой – сад и клумбы. Ну а за церковью Алексея, человека Божия заложили великолепнейший вишневый сад. По весне вишни цвели белоснежным покрывалом. «Вишневая кипень!» – умиленно вздыхали посетители. По осени деревья приносили небывалые урожаи, и запах вишневого варенья, сушенья и иных приготовлений на зиму повисал над монастырем.
Вельтман садился на скамеечку у этого сада и вспоминал… Что было, что согревало душу. Часто монахини и посетители слышали, как старый писатель грустно шепчет:
– Теперь и тогда… Здесь и там… Сколько времени и пространства между этими словами!..
Иногда писательские инстинкты брали верх, и тогда Вельтман вынимал записную книжицу и вписывал туда что-то. Пригодится для нового произведения…
Домой Александр Фомич возвращался, обязательно прихватив хоть что-то из сада – хоть цветок, хоть листок, хоть веточку цветущей вишни. Когда не стало цветов, он приносил из сада уже пожелтевшие листья. Осенью вишни дали плоды. Тогда он срывал несколько ягодок. Ну а потом выпал снег. И однажды Вельтман вернулся домой с застывшей и ломкой от мороза веточкой.
11 января 1870 года, не прожив без супруги и двух лет, Вельтман ушел к ней на небо. Дети, разбирая его бумаги и вещи, наткнулись в ящике комода на сухие, свернутые в трубочку листы, пожухшие веточки, засохшие цветы – все то, что писатель приносил из Алексеевского сада. Стали собирать всю эту труху и вдруг ахнули – белоснежные лепестки вишни не засохли, а лежали как будто только что сорванные.
Как такое могло быть? Или это был привет детям от отца и матери?..
Похоронили Вельтмана около жены – на кладбище Алексеевского монастыря у Красного озера. На могилу писателя ездило много людей – друзей, родных и просто почитателей его таланта. Но никто из них ни разу не взял что-то с собой – ни цветка, ни веточки. Все понимали: нехорошая это примета брать что-то с собой с территории сада, расположенного рядом с монастырским кладбищем.
Примета пережила века. И осталась даже после того, как на месте монастыря разбили детский парк. Дети гуляли там, играли, веселились, но, уходя домой, взрослые запрещали им брать хоть что-то из парка.
– Ни цветка, ни листка, ни камешка! – твердила мне бабушка. – Ничего из парка нельзя приносить домой!
И как ни странно, но детвора слушалась. Я это точно знаю, потому что у ворот парка всегда лежала кучка вытряхнутых из карманов камешков, палочек, разноцветных стеклышек и сорванных цветочков – всего того, что дети считают сокровищами.
А восхитительное чудо – не литературный чеховский, а реальный большой сад цветущей белоснежной вишни – просуществовало почти в центре Москвы до конца 1970-х годов. Только вот деталь: обычно дети обожают срывать и поедать пусть еще и недозрелые ягоды. Но вишни на Красносельской висели несорванными. Хотя, говорят, когда парк только открыли после войны, там существовало много разных кружков, в том числе и юннатский. Так вот эти юннаты ухаживали и за вишневым садом, собирая потом урожай. Но в мое время никто уже за садом не следил, и, хотя вишня цвела и наливалась ягодами, их склевывали только птицы. А люди на монастырские дары не зарились. Видно, помнили: нехорошая это примета – брать что-то с территории кладбищенского сада. «Теперь» и «сейчас» не должны смешиваться. Прошлое заканчивается там, где начинается сегодня.

Господин в котелке и девочка в перчатках
Улица Верхняя Красносельская, территория бывшего Парка пионеров и школьников

Эта парочка взбудоражила посетителей парка на Красносельской, хотя появилась на детской площадке всего три раза. Но их заметили сразу же – странная парочка! Дедушка в черном котелке, добротном черном пальто с бархатным воротником и его внучка в бордовом пальтеце и капоре такого же цвета. В первое же их появление народ воззрился на новеньких, чуть не рот открыв. Еще бы! Никто же не носил ни пальто с бархатным воротником, ни котелка, ни капора. Ну а когда дедушка надел на внучку перчатки, прежде чем усадить ее на качели, посетители парка потянулись на детскую площадку со всех аллей. Это же невиданное зрелище, ну просто баре какие-то пожаловали – котелок, перчатки!..
Особо любопытствующие подошли поближе, видно, хотели то ли разглядеть эдакое чудо, то ли познакомиться – интересно же! Но дедушка не обратил ни на кого внимания. И едва девочка кончила качаться на качелях, «барин с барчуковной» быстро покинули площадку.
На другой день странная парочка появилась снова. Причем вышла на детскую площадку не со стороны главного входа, а с боковой аллеи. И создавалось ощущение, что они возникают на площадке невесть откуда.
Почему-то мне очень захотелось познакомиться со странной девочкой. Но мне было лет шесть, и я не знала, как это сделать. Я просто уселась на качели рядом и крикнула, надеясь, что девочка меня услышит:
– Пойдем съедим мороженое!
Девочка на соседних качелях дернулась, ее лицо перекосилось, словно мои слова напомнили ей что-то ужасно неприятное и от этого она сейчас заплачет.
Дедушка рывком остановил ее качели, подхватил внучку, и они исчезли в темной боковой аллее.
Я ринулась к бабе Мане, которая и привела меня в парк:
– Почему эта девочка обиделась?
– Она просто нервная, – ответила баба Маня. – У нее глаза на мокром месте. Странная… Да и дедушка ее странный – чопорный старорежимный гордец, ни на кого не смотрит…
Но на третий день, пока девочка качалась, ее дедушка обратил внимание, что баба Маня читает стихи Тютчева. Я ведь тоже качалась, а бабе Мане надо было чем-то заняться – она и сидела на скамеечке с книгой.
И вот, когда взрослые разговорились о чем-то, я и девочка подошли к ним с разных сторон.
– Это моя внучка Аленка! – сказала баба Маня.
Дедушке ничего не оставалось, как тоже представить свою внучку:
– А это моя Иринушка!
Какое странное имя… Нет, конечно, я встречала девочек по имени Ирина. Но звали их обычно Ирами, Ирками, Ирочками. А тут – Иринушка… Непривычно и старомодно… Может, поэтому я засмущалась, не зная, что сказать, как привлечь внимание и понравиться девочке. А она просто стояла, как тоненький колышек, и выжидательно смотрела на деда, словно меня и не было. Гордячка!
– Мы сейчас пойдем, Иринушка, – проговорил ее дед. – Просто беседа интересная случилась. Редко ведь с кем теперь интересно поговоришь. – И он снова обернулся к бабе Мане, продолжая прерванную мысль: – Вот так я и понял, дражайшая Евлампия Григорьевна, отчего Маяковский пишет свои стихи лесенкой.
– Принято считать, что это новаторство, – сказала баба Маня.
– Ничуть! – отрезал дед. – Ему просто платили за каждую строку по двадцать копеек, вот он и старался, чтобы строк получилось побольше! Не в поэзии дело, а в деньгах. А как поэт Маяковский хоть тому же Тютчеву и в подметки не годится!
Они заговорили еще о каких-то поэтах. Я их, конечно, не знала, да и не разговоры мне были интересны, а девочка. Очень хотелось подружиться!
И я не нашла ничего лучшего, как спросить:
– А зачем ты носишь перчатки? Ведь уже тепло, скоро май будет.
– Деда велит, – ответила девочка тихим, но каким-то надрывным голоском, словно готова была заплакать. – Здесь же кладбище. Перчатки от заразы, чтобы не подхватить болезнь.
– Здесь парк! – ошарашенно проговорила я.
Про кладбище я, конечно, слышала, но как-то не осознавала.
– Кладбище! – упрямо проговорила девочка.
Не зная, что сказать, я опять замялась, но вспомнила:
– А почему ты не хочешь мороженого?
– Я не могу есть… – прошелестела девочка.
Я попыталась понять, как это – разве можно «не мочь есть»?! Наконец сообразила – наверное, Иринушка не может есть мороженое, потому что оно холодное. Простудиться боится.
И тут ее дед произнес:
– Иринушка! Попрощайся с подружкой. Пора нам…
Девочка посмотрела мне прямо в глаза:
– Прощайте!
И я вдруг поняла, что это действительно прощание – она больше не придет. Мы не увидимся. А дедушка уже взял ее за руку, они свернули к боковой аллее и пропали где-то вдали.
Много дней потом я бегала по парку, высматривая, не появились ли где Иринушка с дедом. Но они не появлялись. Однажды, сидя на лавочке у фонтанчика, я услышала мужской голос:
– Иринушка, осторожней!
Не медля ни секунды, я вскочила с лавочки и кинулась на голос. Иринушка вернулась!
На качелях действительно качалась девочка в бордовом платьице, ведь уже было тепло и надевать пальто не было необходимости. Ее качели раскачивал дед, но уже без котелка.
Я подбежала к качелям и остановилась – это была другая Иринушка, не моя!!
Да и дед был другой – улыбчивый, доброжелательный.
– Смотри, Иринушка, – проговорил он, останавливая качели, – девочка хочет с тобой познакомиться.
Иринушка слезла с качелей и заверещала:
– Как хорошо! А ты, дедушка, не хотел в парк идти! – Потом схватила меня за руку. – Пойдем купим мороженое! Деда, ты купишь нам мороженое?
– Конечно, – ответил дед. – Если девочке бабушка позволит, так мы все пойдем кутить!
Тут и моя баба Маня подоспела, и мы все вместе пошли в парковый буфет. Иринушка с дедушкой угощали нас вафельными стаканчиками, а я неотрывно смотрела на ее руки. На них не было перчаток!
– Ты не надеваешь перчаток? – выдавила я.
– Зачем? – фыркнула девочка. – Их только в старые времена напяливали. Неудобно, жуть! Я видела такую девчонку в перчатках – некрасиво и неловко!
– А где ты видела?
– У дедули в комнате стоит фото: там старик и девочка в перчатках. Тоже Ирина, как я. Меня в ее честь назвали. Она какая-то родственница.
– А ты можешь принести фотографию посмотреть? – попросила вдруг я.
– Могу! Завтра и захвачу.
Назавтра я притащила бабу Маню в парк спозаранку – боялась упустить Ирину. Они с дедом пришли в полдень. Я тут же кинулась к Ирине:
– Принесла?
Ира дернула деда за рукав:
– Давай!
– Уж зачем вашей девочке понадобилась эта фотография? – проговорил он, вынимая снимок и обращаясь к бабе Мане. – Это мой дед и одна из его внучек. Они погибли еще в революцию. Пошли к бабушке на могилку, тут же раньше кладбище Алексеевского монастыря было. А в монастырь тогда забрели революционные солдаты. Извините, конечно, но были они пьяны. Стреляли в воздух, хотели монашек попугать. А попали в дедушку и Иринушку. Так они тут и остались. Монашки похоронили их рядом.
Я смотрела на старинную фотографию, и у меня тряслись руки. Мне было всего-то шесть лет, что я могла понимать?! Но я ясно видела – это они: старик в котелке, в пальто с бархатным воротником и девочка в бордовом пальто с капором и в перчатках. Иринушка…
Как они смогли появиться снова здесь, ведь их давно уже нет?! Или есть? Наверное, девочка так сильно захотела покачаться на качелях, что никакие преграды не смогли удержать ее, а дедушка пошел за ней… Она уже не могла, а может, не хотела есть мороженое, как мы, живые, но качаться на качелях хотела… А ее дед говорил о поэте Маяковском, которого не любил. Выходит, все привычки и чувства сохраняются всегда…
– Знаете, – проговорил дедушка реальной Иры, – я никогда не хотел заходить в этот парк. Был уверен, что кладбище здесь еще чувствуется. Но Ира заканючила: пойдем да пойдем! Очень уж захотелось ей на качелях покачаться. Ребенок, какой спрос? А я здесь чувствую себя не в своей тарелке. Вы не обидитесь, если мы уйдем?
Баба Маня пожала плечами: каждый волен поступать как хочет. Но Иринушка воспротивилась:
– Я еще покачаюсь!
Она кинулась к качелям. И вдруг дедушка крикнул:
– Иринушка, погоди! Надень перчатки!
И он протянул девочке те самыебордовые перчатки.
Это последнее, что я помнила. У меня закружилась голова. Я сползла на руки бабы Мани. Как она принесла меня домой, не помню. Но ни разу в жизни я не видела больше в парке ни одну, ни другую Иринушку – девочку в перчатках.

Фотограф потусторонних гостей
2-й Красносельский переулок, № 5

В начале XIX века был в Москве только один Красносельский переулок, да и тот именовался Малоярославским. Но после постройки Ново-Алексеевского монастыря этот переулок получил наименование 1-го Красносельского, а в недрах за монастырской оградой из выросших строений образовалось еще несколько переулков, так что теперь их стало шесть. На 2-й Красносельский переулок выходил храм Алексея, человека Божия, а потом шли монастырские дома-кельи, которые после революции были преобразованы в жилые дома. В одном из таких домов и проживал старый-престарый фотограф Иван Алексеевич, помнивший, наверное, еще первые шаги становления фотографического дела. Ходил он всегда в черной шапочке, говорил, что у него мерзнет голова, однако соседи перешептывались, что, мол, франт Иван Алексеевич, скрывает под шапочкой лысину, хочет казаться моложе. Дедок действительно всегда был подтянут, никаких свитеров и курток не признавал, ходил в стильном костюме в полоску и драповом длинном пальто. Уж неизвестно, то ли костюмов и пальто было у него много, то ли он так старательно ухаживал за одеждой, что создавалось ощущение новой. Жил Иван Алексеевич один, супруга давно бросила его. Как шептались соседи, она не вынесла соперничества с другой страстью мужа – фотографией.
Действительно, Иван Алексеевич был предан одному делу жизни. Он фотографировал всегда и везде. Причем новыми фотоаппаратами не пользовался, считая, что они не передают настроение так, как его старые треноги. Да-да, он таскал за собой эту неподъемную треножную конструкцию, наводил камеру, устанавливал свет, «ловил освещение» и применял множество других старинных, а теперь абсолютно забытых приемов.
Но стоит признать, что фотографии его действительно выходили предметами искусства. Даже самые старые и озлобленные временем обитатели Красносельской слободы выглядели на его фотопортретах прекрасными людьми, всего лишь умудренными жизнью.
Но однажды фотограф слег. Соседи всполошились. Кто-то же должен за ним ухаживать! Конечно, участковый мог бы вызвать скорую и сдать старика в больницу. Но, собравшись всем миром, соседи решили, что пока не стоит предпринимать таких радикальных мер. Можно по графику приносить фотографу еду и сидеть с ним, чтобы развеять скуку. А там, глядишь, Иван Алексеевич и поправится. В больницу же упечь человека всегда можно.
Сказано – сделано. Соседи стали по очереди являться к болящему. Тогда это казалось обычным делом. Но, глядя из «сегодня», я понимаю, что это было проявление соседской самоотверженности, если не подвига. Кто сейчас будет сидеть со стариком из соседнего дома?! Никто! Мы потеряли чувство сострадания и понятие доброты. Стали воспринимать окружающее как некое виртуальное пространство, где все – нереал. И все – не наше дело! Мы перестали жить – носимся по пространству и времени как неприкаянные души. Отсюда и пустота внутри, которую мы никак и ничем не можем заполнить. И начинаем носиться с еще большим ускорением. Мы достигаем того, в чем тут же и разочаровываемся. Ищем того, что, находясь, оказывается совершенно ненужным.
А ведь еще несколько десятилетий назад в душах людей была некая основа, на которую всегда можно было опереться. Именно эта нравственная основа и не позволила соседям сбагрить старого фотографа в больницу – выкинуть с глаз долой.
Хотя, наверное, все было немного не так. Ведь и в то время люди жили по законам – делаю только для себя, а на чужих плюю. Вспоминается, как мою подругу после смерти родителей ее же соседи решили переселить из отдельной квартиры в комнату в коммуналке. Ну к чему ей одной занимать столько метров жилой площади?! Особенно когда рядом в однокомнатной квартире ютится семья из пяти человек, которая вполне может отселить своих только что поженившихся детей в отдельную квартиру – моей подруги. А она вполне может съехать в соседний дом, там как раз в пятикомнатной коммуналке освободилась комната. И ведь соседи начали целый процесс! Правда, происходило это на Зубовском бульваре. А мы ведем речь о Красносельской.
Не в этом ли закавыка? Гений места, обительский, доброжелательный, добрососедский, хоть и потревоженный выдворением монастыря, оставался. И не он ли настраивал соседей, проживающих в бывших домах обители, на мирный и добрый лад? Тут не вспыхивали уличные склоки, в округе не совершалось никаких правонарушений. Соседи привыкли помогать друг другу во всем. Вот и теперь они по очереди стали закупать продукты для заболевшего Ивана Алексеевича и заходить проведать его по вечерам.
Но и в месте почти святом, обительском, существовали свои грешки. Соседи по Красному селу весьма обожали поговорить-посплетничать на лавочках – и около домов, и в парке. И скоро же выяснилось немыслимое. Думая, что он очень болен, Иван Алексеевич выболтал кому-то из соседей свою тайну. Оказывается, бродя со своим аппаратом по округе бывшего монастыря и кладбища, он сумел заснять пару десятков невиданных странных сущностей. В его коллекции оказались и расплывчато-прозрачные монахини, и бродящие по месту несуществующего погоста дамы в старинных платьях со шлейфами, от которых рассыпаются искры. Несколько раз фотограф ухитрился запечатлеть и рыдающих мужчин в военных мундирах прошлого века, и даже… похоронную процессию, спешившую по аллеям кладбища, которого уже давно нет.
Вести о странных фотографиях разнеслись по округе. Народ повалил валом, чтобы взглянуть на них. Но Иван Алексеевич уже сообразил, что сболтнул лишнего. Он начал ссылаться на то, что засунул фотографии подальше, чтобы сохранить, да вот теперь запамятовал, куда положил. Потом стал говорить, что вообще нес в болезненном бреду околесицу, никаких фотографий потусторонних гостей вообще не существовало. Только вот оставалась одна закавыка – соседи, первыми навещавшие больного, видели эти мистические фото.
Впрочем, когда долго и упорно убеждаешь людей, они поверят. Понемногу все и уверились, что никаких изображений призраков не существует. Да и вышло некрасиво – кто-то сообщил участковому о странных фотографиях. И тот долго беседовал со стариком. Иван Алексеевич, к тому времени уже выздоровевший, показал представителю власти все свои фотозакрома. Никаких подозрительных изображений не было найдено. На том история и закончилась. Соседи возблагодарили Бога, что Иван Алексеевич выздоровел, и еще долго гордились тем, как сами, без больницы, поставили человека на ноги.
Но однажды у нас в институте отменили лекции по изобразительному искусству, и я прибежала домой на два часа раньше. Оказалось, у нас гость. В тесной нашей комнатушке горела печь (да-да, у нас была настоящая печь, топившаяся дровами, – и это в центре Москвы конца ХХ века!). Раскаленной печке я не удивилась – баба Маня готовила на ней, хоть и нечасто. Еда получалась райская, такую ни в одном ресторане не отведаешь. Но в тот день в печке горели не дрова, а фотографии. Милейший Иван Алексеевич собственноручно жег труды своей жизни. Скажу честно, запах был не из приятных. Как потом рассказала мне баба Маня, Иван Алексеевич дважды обжег руку, мучаясь с фотобумагой, – изображения никак не хотели загораться. Словно хотели остаться на фото навсегда!
Но Иван Алексеевич боялся их соседства и бормотал, объясняя то ли своим фотографиям, то ли нам, соседям, то ли самому себе:
– А если опять придут, а ну как обыск устроят?! Нет уж – от греха подальше! Я когда первый такой снимок сделал, на меня осветительная лампа упала. Прямо на руку. И ожог был – вот как сейчас! Вот пусть круг и замкнется – от ожога до ожога!
Не понимая, о чем он, я подошла к столу. Там оставалось всего три фото. Дама в темной накидке и белой горжетке, перекинутой от плеча к плечу, быстро шла куда-то. Монахиня в развевающейся черной рясе стояла на ветру. Обычные фото. Вот только надо было учитывать то, что в советской современной действительности ни одна дама уже не могла носить такого одеяния и ни одна монахиня вообще не появлялась на улице. К тому же – я присмотрелась повнимательнее – сквозь накидку и сквозь рясу просвечивали деревья современного парка, а слева даже виднелась карусель… Да они были прозрачными, эти гости, запечатленные стариком фотографом!
И что-то знакомое вдруг привиделось мне в чертах дамы с горжеткой. Не может быть! Да это же строгое лицо Надежды Филаретовны фон Мекк, известной меценатки, чье имя неразрывно связано с именем ее великого друга – композитора Петра Ильича Чайковского. Впрочем, отчего не может?! Вполне может! Ведь Надежда Филаретовна была похоронена на кладбище Алексеевского монастыря. Какая странная судьба! Эта женщина всю жизнь преданно любила Чайковского, но так и не решилась встретиться с ним лично. Да она даже его смерти не пережила – умерла 13 января 1894 года, через два месяца после кончины Чайковского. И вот улыбка судьбы – сын Надежды Филаретовны Николай женился на племяннице Чайковского Анне Давыдовой…
А на другом снимке монахиня, поднявшая руку. Интересно, кто она? Одна из насельниц обители, а может, сама матушка настоятельница? И вот теперь, на фотографии, она словно благословляет кого-то крестным знамением. Кого?! Фотографа, который увидел ее? Или всех нас, кто будет жить на этом месте в веках?..
Я взяла третью фотографию, и ноги чуть не подкосились… На меня смотрели Иринушка в перчатках и дедушка в котелке. А сквозь них видны были наши старые качели…
С тех пор я не удивляюсь, когда слышу, что на месте Алексеевской обители встречаются не только живущие там сейчас в новопостроенном доме по Верхней Красносельской, № 17/2, но и призрачные горожане. Кто-то видел там даже старика фотографа со старинным фотоаппаратом. Он стоял под фонарем (там больше света), а желто-красные осенние листья падали прямо через него на асфальт.
Ну а на Рижской эстакаде водители и пассажиры иногда видят монахинь в черных рясах, колышущихся на ветру. Они не выбегают на дорогу, не бросаются наперерез, вообще не причиняют никакого беспокойства. Просто смотрят на невидаль – поток машин, с гулом несущийся мимо них во времени в пространстве…
Впрочем, однажды одна из монахинь возникла прямо на дороге – вскинула руки так резко, что рукава ее рясы взметнулись вверх, словно крылья огромной черной птицы. Таксист затормозил. И вовремя! Прямо перед ним невесть откуда выскочил пьяный парень. Выходит, монахиня предупредила, охранила, сберегла…
Получается, и после того, как от обители уже почти ничего не осталось, ее ушедшие в иной мир обитательницы стараются помочь живым.

Чудо обретенных икон
2-й Красносельский переулок, № 3, храм Алексея, человека Божия, 2-й Красносельский переулок, № 7, храм Всех Святых, что на Красном селе

Однако обитель не канула в Лету. От Ново-Алексеевского женского монастыря, что в Красном селе у Красного пруда, остались два храма. И оба они теперь снова действующие!
Храм преподобного Алексея, человека Божия (2-й Красносельский переулок, № 3) в 1924 году был закрыт и разграблен. Хотя кое-какие святыни удалось передать в церковь в Сокольниках. Потом почти полвека в здании храма работал Дом пионеров городского парка. Внутри все было переделано, перестроено. Словом, от храма практически остались одни стены. И когда в 2000 году храм наконец вернули Церкви, все его убранство пришлось восстанавливать заново. Сейчас там продолжается реставрация, работает приходская школа, даже ярмарки под патронажем храма проводятся. В 2006 году в храме образовано Патриаршее подворье.
Храм Алексея, человека Божия в Алексеевском монастыре
В 2001 году (как раз за год до начала богослужения) в храме Алексея, человека Божия и случилась эта таинственная и весьма значимая история. В один из осенних вечеров после занятия в воскресной школе несколько богословов-преподавателей обсуждали планы на будущее. Неожиданно к ним зашел охранник, сообщивший, что какой-то незнакомец спрашивает, кому он может передать старую икону. Священники спустились вниз. Незнакомец вынул из своей машины две большие доски и показал, что, сложенные вместе, они образуют вертикальную икону, как говорят искусствоведы, «ростовую», то есть написанную в полный рост человека.
Незнакомец рассказал, как к нему попала эта расколотая икона. Еще много лет назад он увлекся собиранием предметов старины. И однажды друг сообщил ему, что проходил мимо метро «Октябрьская» и вдруг заметил, что к стене одного из зданий прислонено что-то вроде иконописного изображения на досках. Собиратель тут же поспешил на «Октябрьскую» и действительно увидел большую икону, одиноко стоявшую у стены. Он забрал ее и держал в тайне на дачном чердаке, ведь по тем временам, если бы икону нашли, не избежать бы ему неприятностей.
И вот теперь он услышал, что возрождается храм на Красносельской, и привез сюда икону. Святой образ тут же внесли в здание воскресной школы, бережно сложили обе части и застыли от радостного удивления: это был образ преподобного Алексея! Чудеснейшим образом он явился в церковь своего имени. Воистину чудо!
Когда же переволновавшиеся священники храма кинулись благодарить незнакомца, его и след простыл. До сих пор на сайте храма висит просьба к нему – откликнуться. Но таинственный незнакомец не отзывается…
А вот старинный, явно намоленный годами образ Алексея, человека Божия смотрит теперь с реставрированной большой иконы на прихожан храма. Икона, обретенная чудом.
Храм Всех Святых в Красном селе
Имеет старинную икону, спасенную чудом от уничтожения, и второй из сохранившихся храмов обители – храм Всех Святых, что в Красном селе (тот же 2-й Красносельский переулок, № 7). Построенный на рубеже 80–90-х годов XIX века и освященный 30 июня 1891 года, он был невероятно красив, богат и пышен. Но после закрытия и разграбления монастыря в 1924 году, в здании помещались разные хозяйственные учреждения, хранились местные архивы, там даже завод зонтиков был. Ясно, что от здания остались одни стены. Но и они, выполненные из темно-красного кирпича и мрамора, были прекрасны.
Когда же в 1990 году храм начали восстанавливать, случилось опять-таки чудо – иначе и не скажешь. Выяснилось, что одна из главных икон знаменитого беломраморного иконостаса Всех Святых, икона апостола Павла, была скрыта в дверном проеме неведомыми добрыми людьми и тайно сохранялась там все это время.
И вот настал час, и она снова заняла свое место на новом иконостасе. Ну не чудо ли, что она вообще сохранилась?!
А главной святыней храма является тоже практически чудом дошедший до нас чудотворный образ Пресвятой Богородицы, именуемый «Всецарица». Она помогает людям спастись от страшнейшего заболевания – рака. Молебны пред ней совершаются каждое воскресенье.
А в храме Алексея, человека Божия тоже имеется чудотворный образ Божией матери, именуемый «Целительница». Пред ней каждую последнюю субботу месяца проходят специальные молебны для беременных женщин – о благополучной беременности и родах.
Так что жизнь идет своим чередом. Люди рождаются, живут, радуются, страдают, болеют и выздоравливают. И не замечают, что рядом с ними в трудную минуту всегда могут оказаться те, что уже ушли, но все равно привязаны к своему городу, чтобы помогать, предупреждать, защищать. Наверное, некое мистическое звание москвича не пропадает и в иных мирах…

Пётр I, отобрав эту пустошь вместе с мельницей у Симонова монастыря, пожаловал её в вотчину своему любимцу, «именитому человеку», позже возведённому в баронское достоинство, Григорию Дмитриевичу Строганову (1656–1714) «за верную службу и помощь в оснащении флота и армии». Уже после его смерти вдова Строганова Васса выстроила здесь большую деревянную усадьбу и церковь Влахернской иконы Божьей Матери. По ней их имение получило новое название — село Влахернское. Есть свидетельства, что, возвращаясь из похода в Персию, в этом месте останавливался Пётр Первый.
С Вассой связана история, сильно отдающая мистикой. Дело в том, что Васса Строганова умирала несколько раз — дважды или трижды, но даже после своей второй смерти умудрялась переписываться с императрицей Екатериной Первой и была пожалована ею во фрейлины.

В церковных книгах храма Петра и Павла у Яузских ворот (недалеко от кинотеатра «Иллюзион») есть запись о том, что на третьей неделе Великого поста в 1693 году патриарх Адриан отпевал супругу «именитого человека» Вассу Строганову, урождённую княжну Мещерскую. А в записях известного историка Москвы А. А. Мартынова, скрупулёзно копировавшего надписи на надгробиях уже уничтоженного кладбища при той же церкви, дата другая: «Строганова Васса Ивановна, жена именитого человека Григория Дмитриевича Строганова, дочь князя Ивана Ивановича Мещерского жила 38 лет 5 месяцев 5 дней, в супружестве жила 20 лет, умерла против 16 марта 7231 года с среды на четверг 3-й недели Великого поста, в 7 часу ночи». В переводе на современное летоисчисление год её смерти — 1723-й.
А в следующем, 1724 году Васса писала императрице Екатерине Первой: «Пожалованы мы… в комнаты государыни цесаревны. А я, раба ваша, не сведома, каким порядком себя между прочими вести; также и сыновья мои чину никакого не имеют, а указом Вашего Величества всему гражданству определены разные чины и места по своим рангам, чтоб всяк между собою своё достоинство ведал. Просим, дабы я пожалована была местом, а дети мои чинами ради происходящего всенародного торжества…» Ошибки в дате быть не может, так как в письме упоминается «всенародное торжество», то есть коронация Екатерины.
Существует и портрет этой таинственной женщины работы Романа Никитина.

Изображена она в стилизованном под петровскую моду русском платье и в высоком головной уборе, напоминающем кокошник. На груди — портрет Петра Первого. В каталоге Русского музея портрет этот обозначен несколько странно: Васса (Мария) Строганова.
Как так может быть? Историки нашли объяснение: Григорий Дмитриевич Строганов был женат дважды. Первая жена Васса Ивановна Мещерская, вторая — Мария Яковлевна Новосильцева — именно она писала императрице в 1724 году и после этого прожила ещё десять лет. Васса же умерла относительно рано, в 1693 году, то есть в 7201-м по старинному русскому исчислению, а копируя полустертые буквы надгробий, историк Мартынов попросту ошибся в одной цифре, прибавив ей тридцать лет жизни.
Итак — тайны нет? Может быть, но, прежде чем быть разгаданной, эта история вдохновила писателя А. К. Толстого на написание повести «Упырь», а именно Васса стала прототипом страшной бригадирши Сугробиной — вампирши.
+Больше об этой странной истории+

Свиблово

Усадьба Свиблово расположена по адресу: Лазоревый проезд, 13–15. Название селу предположительно досталось от имени Фёдора Андреевича Свиблы, воеводы Дмитрия Донского, принимавшего участие в постройке первых каменных укреплений Москвы. «Свиблый», «швиблый» в просторечии означало шепелявый.
К 1620 году Свиблово становится владением стольника Льва Афанасьевича Плещеева, а после безвременной кончины последней представительницы этой ветви рода Свиблово переходит к её дяде — К. А. Нарышкину, владевшему соседним Медведково, якобы по «устному завещанию» покойной. Кирилл Нарышкин построил здесь кирпичный дом, солодовенный завод, поварню, людские покои и церковь. Благо рабочей силы было в избытке: к строительству были привлечены пленные шведы. Многие из них нашли свой последний приют на кладбище в Свиблово. Оно располагалось близ домов 22 и 13 по Лазоревому проезду. По воспоминаниям старожилов, на могильных плитах были выгравированы руны и молитвы… богу Одину: скандинавы так до конца и не стали христианами.
В 1890-е годы историк Москвы Кондратьев увидел в Свиблово лишь «остатки когда-то хорошо распланированного сада» и «покинутое кладбище», на котором попадались надмогильные плиты с «немецкими» надписями. Сейчас в усадьбе отреставрированы церковь, два каменных флигеля и усадебный дом (вторая половина XVIII–XIX веков).

+тык+

Аннотация к книге: Тема кладбищ и захоронений интересовала многих. Достаточно вспомнить Бориса Акунина и его "Кладбищенские истории". Правда, рассказ в них идет о кладбищах Лондона, Парижа и даже Иокогамы. А что же наши знаменитые некрополи? Игорь Оболенский уже давно водит экскурсии по московским кладбищам. Его авторские прогулки по некрополю - это больше чем просто экскурсия, это своего рода лекция по истории России. Каждое имя - Легенда. В этой книге собраны самые интересные и самые необычные.
Каким образом камень с могилы Гоголя оказался на могиле Булгакова? Как хоронили Надежду Аллилуеву? Что оставила на могиле Маяковского его дочь? Как проходили похороны С. Прокофьева, состоявшиеся в один день с похоронами Сталина? Что приносят на могилу Ии Савиной? Где увидеть скифскую бабу, чей возраст более тысячи лет?
Ваш покорный слуга книгу пока не читал. Что можно сказать после беглого ознакомления? Безвкусная обложка. Содержание не соответствует названию: рассказ пойдет только о Новодевичьем кладбище. Чем-то похоже на "Московский некрополь, или Где похоронены самые известные люди в истории Москвы" Жестковой. Это пересказ биографий известных людей с координатами их могилы и кое-какими деталями похорон.
В Интернете уже можно ознакомиться с книгой и составить свое мнение.

Все тайны Москвы...

Нет, в мои планы не входит делать пост о городских легендах российской столицы (об этом уже столько на дневниках было, что дурно становится). Речь пойдет об одноименном издании за авторством Александра Попова.
Честно говоря, подобные книги на тему Москвы я стараюсь избегать, хоть и люблю легенды и предания. Проблема в том, что ничего нового в них прочесть невозможно. Иногда доходит до смешного: авторы цитируют байки, найденные на различных форумах.
Поэтому советую раз потратиться на книгу «Москва таинственная. Все сакральные и магические, колдовские и роковые, гиблые и волшебные места древней столицы» Ирины Сергиевской. Она пусть и будет стоить в два раза дороже того же опуса Попова, но в дальнейшем это только окупится и не придется покупать другие книги, чтобы пополнить библиотеку легенд Москвы.
Издание Сергиевской не без греха (чего уж таить): в раздел кладбищ она вставила текст Юрия Рябинина из «Жизни московских кладбищ» и даже не потрудилась упомянуть автора. Но по количеству собранных легенд, конечно, этой книге пока нет равных.
Но пролистывая «Все тайны Москвы», мне все же удалось выудить только одно новое предание о кладбищах Москвы, которой до этого мне не встречалось. Конечно, ценность его сомнительна, учитывая, что читаю о нем впервые, но все-таки легенды не требуют особой базы фактов и подтверждений.
Вспомним Ивана Грозного и его самую любимую жену – Анастасию. В историю вдаваться не буду. Считается, что именно после ее смерти характер царя резко ухудшился.
Попов пишет:
«Призрак Анастасии часто видят на московских старинных кладбищах, а также в тех местах, где были кладбища во времена ее жизни. Она одета в белое и неслышно, потупив глаза, скользит над землей. Особенно часто ее видят в Даниловском монастыре».
Напомню, что основной пост о легендах кладбищ Москвы находится здесь.

@темы: исчезнувшие кладбища, московские кладбища, загадки и мистика некрополей, Vampires, Библиотека Вампира с Хайгейта, Haunted

---

"Зеленые берега" Г. Алексеева

[The Highgate Vampire]

В том краю тишина бездыханна, Только в гуще сплетенных ветвей Дивный голос твой, низкий и странный, Славит бурю цыганских страстей…
Александр Блок

Со старой поцарапанной пластинки
струится ее нестареющий голос.
На старой выцветшей фотографии
белеет ее молодое лицо.
По ночам она приходит ко мне,
шурша юбками,
садится на край постели
и сидит до утра.
Целый день в моей комнате
стоит запах ее крепких духов.
А под вечер я отправляюсь на кладбище... Геннадий Алексеев

-Кладбищенский пейзаж-

Узкая речушка с желтым, пятнистым льдом. Журчание нечистот, вытекающих из канализационной трубы. Пар, клубящийся над нечистотами. Полусгнившие сваи. Лодки, опрокинутые вверх дном и покрытые толстыми снежными тюфяками. Невдалеке зияет арка кладбищенских ворот. Из-за нее виднеется приземистый купол небольшой церкви.
Кладбище старое, запущенное. Здесь давно не хоронят. Покосившиеся кресты. Полуразрушившиеся монументы. Ржавые решетки ветхих оград. Рухнувшие на землю стволы мертвых деревьев.
Подхожу к церкви. У входа — скамейка. На ней сидят старушки в черных платках. Одна рассказывает:
— И вот, гляжу, входит он, такой веселый-веселый. Но не пьяный. Совсем трезвый. И в глазах чертики так и прыгают, так и прыгают. Оробела я, хотела перекреститься, да не могу. Хотите верьте, хотите нет. Рука будто не моя, будто чужая…
Рядом со старушками кишение и гуканье голубей, с жадностью клюющих пшено. Головы их не видны, торчат одни хвосты. Сверху, с деревьев, в эту шевелящуюся массу хвостов камнем падают опоздавшие птицы.
— А он мне и говорит: "Ты, бабка Фетинья, руку-то опусти! Устанет рука-то!" Так, помню, и сказал — устанет рука…
Я люблю старые кладбища. В их печальной заброшенности есть поэзия и сила. Они вырывают душу из потока сиюминутности и подталкивают ее к башне непреходящего. А это кладбище я знаю с детства. Тогда, едва узнав о существовании смерти, я боялся его панически. Когда родители водили меня сюда на прогулку, я стыдился своего ужаса и боролся с ним изо всех сил. "Ты чего такой бледный?" — спрашивал меня отец. И я бледнел еще больше.
Мне нравится разглядывать старые памятники и читать надгробные надписи. Их мужественная сдержанность, их переполненная трагизмом краткая и точная информативность меня восхищают.
Надежда Ивановна КАБЛУКОВА и сын ее младенец Иван скончались 13 мая 1909 года
Отчего умерла Надежда Каблукова вместе со своим новорожденным сыном в один день? Какая тайна кроется за этим? И кто до сих пор посещает могилу? Снег расчищен. На мраморной плите лежит красная бумажная роза, будто снятая с моего приятеля — филодендрона.
Правда, встречаются и болтливые надписи. Но и они не лишены очарования. В них сквозит наивная надежда на интерес потомков к судьбе уже ушедших и не оставивших отчетливого следа в этом, еще продолжающем свое бытие малопонятном мире.
Под сим камнем погребено тело рабы Божией С.-Петербургской Купеческой жены Екатерины Степановны СОКОЛОВОЙ Скончалась 1858 г. октября 19-го дня на 23-ем году от рождения в супружестве жила 5 лет 11 месяцев и 15 дней Любезно-Верной Супруге душевно уважающий супруг в память вечную
Люблю я и надгробные стихи, нередко своеобразные по стилю и волнующие своей экспрессией. Явная неодаренность их создателей почему-то вызывает не раздражение и усмешку, но, напротив, сочувствие и даже умиление.
В летах невинности оставшись сиротою, Ты, Ангел, на земле гостить не захотел, Но за родителем в мир лучший улетел И безутешную похитил мать с собою, Чтобы за гробом вновь с супругом съединить И с ними чистых душ восторги разделить. Прости. Небесный гость в обители блаженных, Ликуй с бесплотными и радуй незабвенных.
Как жаль, однако, что ныне почти позабыт обычай начертания подобных стихов на надгробных монументах! Впрочем, не только этот добрый обычай предан теперь забвению.
Огибаю церковь. Окна ее освещены. Слышится хор. Началась вечерняя служба.
Иду по узкой, протоптанной в снегу тропинке в сторону речки. Впереди виднеется небольшая часовенка с покосившимся крестом над железными ребрами лишившейся покрытия главки. Часовенку эту я помню. С детства, с тех самых далеких времен помню я ее темный, пугавший меня силуэт, полуприкрытый стволами деревьев. Но ни тогда, ни позже так и не приблизился я к ней ни разу, так и не поинтересовался, кто под ней погребен. Приближусь хоть сейчас.
Снег жестко, но мелодично скрипит под моими ботинками. Деревья и памятники отступают в стороны. Часовня растет и потихоньку разворачивается ко мне главным фасадом. Останавливаюсь. Стою перед нею. Оглядываю ее.
Серый известняк. Резьба по камню. Владимир, тринадцатый век — неорусский стиль начала двадцатого. Два небольших окна под самой крышей. На окнах толстые железные решетки и остатки стекол. Вход заложен кирпичом. Над входом неглубокая ниша для иконы и надпись:
Ксения Владимировна ОДИНЦОВА-БРЯНСКАЯ ум. 16 декабря 19…
В том месте, где на камне был обозначен год смерти, небольшая выбоина. Будто ударили чем-то тяжелым.
Сразу за часовней спуск к речке. В полынье у самого берега неподвижная коричневая вода. К ней склоняются тонкие ветки прибрежных кустов. По льду расхаживают две вороны. Время от времени они что-то клюют. За речкой, на другом берегу, громыхая проезжает трамвай. Мальчишка с портфелем бежит по берегу и орет: "Витька! Витька! Погоди-и-и!"
Снег вокруг часовни чистый, ровный. На нем четко отпечатываются мои глубокие следы. Обхожу часовню вокруг. Не так уж плохо она сохранилась. Резьба почти цела. И крыша тоже. Жаль, что главка так обветшала.
Брянская… Где-то, когда-то слышал эту фамилию… В детстве… или позже… или не так уж давно. Слышал или видел ее напечатанной в какой-то книге… или в журнале, в каком-то старом, очень старом журнале. В общем-то даже неоднократно и слышал и видел… да, да, неоднократно. Брянская… Брянская… Ах, Брянская! неужели это та самая Брянская! Ну конечно же та самая! Вот она где, голубушка, приютилась! Вот она, оказывается, где!
Стою перед часовней, радуясь находке. Будто я искал эту могилу, будто я долго и упорно ее искал и вот наконец-то мои поиски увенчались успехом. В тумане памяти возникают просветы, прорехи, сквозные отверстия. В них виднеется нечто расплывчатое, полускрытое еще туманом.
…Певица… была знаменита… пела что-то цыганское… была очень знаменита… потом ее забыли… почти совсем забыли… иные времена, иные песни… а была страшно знаменита и, кажется, богата… да, разумеется, богата — вон какая часовня, какой мавзолей!
Взобравшись на ограду соседней могилы и уцепившись рукой за решетку окна, заглядываю внутрь часовни. Она пуста. На облупившемся потолке остатки росписей. На стенах остатки мраморной облицовки. На полу явственно обозначен небольшой квадрат люка, будто его недавно открывали. В углах скопился принесенный ветром снег.
Спрыгиваю с ограды. За речкой проезжает второй трамвай. Безнадежно серые облака топчутся над кладбищем, не пытаясь скрывать свою больничную неприкаянность. Порыв ветра. Скрип и стук ветвей над головою. В моем мозгу вертится старая поцарапанная пластинка, истязаемая затупившейся иглой: "…была знаменита, а теперь забыта, увы, забыта, всеми, всеми забыта, увы, забыта, а была знаменита, была знаменита, была знаменита, но теперь забыта, увы, забыта, увы, забыта, увы, забыта…"
— Да, забыта! — говорит кто-то рядом со мною скрипучим, противным голосом.
Оглядываюсь. Предо мною старичок с седой бородкой клинышком, в круглых, железных, старомодных очках, в каракулевой старомодной шапке пирожком, в черном старомодном потертом пальтеце и в ветхозаветных фетровых ботах.
— Полностью, окончательно забыта! — произносит старикашка торжественно и даже несколько угрожающе. Очки его зловеще посверкивают. Глаз не видно, они прячутся за очками (может быть, их и нет совсем — вместо них очки?). — А ведь неплохо пела, вовсе неплохо! — добавляет старичок и, повернувшись ко мне спиной, медленно удаляется. Сделав несколько шагов, он оглядывается, и опять очки его сверкают недобрым блеском. И глаза по-прежнему отсутствуют.
Гляжу ему вслед. Гляжу, как он движется между памятниками, сам похожий на памятник, на ходячее надгробие в шапке пирожком и в очках. Гляжу, как он исчезает за монументами, как он растворяется в этом заброшенном городе позабытых мертвецов. Может быть, он тоже мертвец? Сейчас спустится по лесенке на дно склепа, уляжется в гроб, прикроется крышкой и будет лежать, как лежал, и будет лежать спокойно?
Возвращаюсь к церкви. Подхожу к паперти. Подымаюсь по ступеням. Снимаю шапку.
Запах ладана, колеблющееся пламя свечей, неподвижные огоньки лампад, яркая позолота иконостаса, белые полотенца на иконах, вкрадчивый голос священника. Стою, слушаю.
— Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…
Рядом со мною ничком на полу маленькая серенькая старушонка — серенькое пальтишко, серенький платок на голове, серенькие валенки. Как мышь. И совсем не шевелится…
Покупаю в киоске свечу за рубль и зажигаю ее у образа Богоматери (глаза огромные, младенца держит крепко, судорожно сжимая его тельце, будто боится — вот-вот отнимут). Шепчу еле слышно:
— Помяни… Мария, позабытую Ксению Брянскую. Если не трудно.
Выйдя из кладбищенских ворот, я натыкаюсь на вечерние сумерки. Они бесшумно, ловко пробираются в город и располагаются в нем с комфортом. Наступает их час.

Роман поэта, писателя и художника Геннадия Ивановича Алексеева (1932–1986) посвящен мистической истории любви современного поэта и эстрадной звезды начала века, прообразом которой послужила знаменитая русская певица Анастасия Вяльцева.
Несомненно «Зеленые берега» - это пронзительная история людей, живущих в разных эпохах. Два героя, два времени, одна любовь. Как мужчина из 80-х годов ХХ века может встретить женщину, которая давно умерла? Как это возможно? Для этого стоит прочитать роман. «Зеленые берега» это не автобиография Анастасии Вяльцевой, все имена и подробности ее личной жизни изменены. Да и сама певица выступает в романе под другим именем. «Зеленые берега» - фантастической красоты стихотворение в прозе. Он пронизан совершенно особой атмосферой и эротизмом, присущим исключительно той короткой, но блистательной эпохе в русской литературе. Но «Зеленые берега» - это еще и роман-прогулка. Автор детально и бережно восстанавливает мощью своего воображения давно исчезнувшую эпоху. Недаром Геннадий Алексеев считался знатоком Серебряного века. Некоторые эпизоды прописаны настолько изумительно, что захватывает дух и начинает щемить сердце. Я много раз бывала в Эрмитаже, но гений Алексеева устроил мне такое путешествие по знакомым залам, которое я никогда не забуду. Удивительный и прекрасный, чувственный и печальный роман. Хрустальное эхо утраченного времени. Единственный роман, который можно назвать «петербургским магическим реализмом». Роман-мистерия. Роман-элегия. И невероятно прекрасное и поэтичное признание в любви, посвященное удивительной женщине и ее судьбе. ©

В произведении склеп Ксении Брянской находится на Смоленском православном, но в реальности Вяльцева похоронена на Никольском кладбище.

-Похороны Вяльцевой-

Прощался с певицей весь город. В день похорон, по словам очевидцев, от наплыва народа в ее доме на набережной реки Мойки, 84, где она жила с 1905 года, возникла реальная угроза разрушения межэтажных перекрытий. Похоронная процессия направилась от ее дома до Невского проспекта, потом через весь Невский - до Никольского кладбища Александро-Невской лавры, где Вяльцева была похоронена. Ее последний выход на публику удался на славу - около 160 тысяч человек шли за гробом, покрытым белыми цветами. Отпевание проходило в лаврской церкви Святого Духа. Служил архиепископ Нарвский Никандр в сослужении двенадцати священников, пел митрополичий хор. Вся Россия оплакивала "несравненную", "королеву русского романса". Газета "Раннее утро" изумлялась: "Что такое Вяльцева? Когда умирал Чехов, то почти никто в России не следил за ходом его болезни". На это "Петербургская газета" отвечала: "Говорящий так забывает, что Чехов писал для немногих, а Вяльцева служила своим талантом многим...
-
В 1914 году известному скульптору С.Н. Судьбинину родные Вяльцевой заказали мраморное надгробие. Через некоторое время сообщили, что памятник готов, но, так как он был изготовлен в Париже, может быть привезен в Россию только после окончания войны. Впоследствии след этой скульптуры затерялся во Франции, где Судьбинин оказался в эмиграции. В 1915 году на могиле певицы была установлена часовня, сооруженная в стиле модерн по эскизам архитектора Л.А. Ильина. Первоначально ее венчала луковка с позолотой и крест. Склеп оформляла ажурная решетка, стены были облицованы мрамором, а над могилой установлен небольшой мраморный столик, на котором стояла фигура ангела. В склеп вела мраморная лестница, где стоял гроб Анастасии и ее матери Марии Тихоновны, умершей в том же 1913-м году. Над могилой предполагалось установить мраморную статую актрисы, которую изготовил скульптор Судьбинин. Все последующие годы часовня охранялась ее семьей от ограблений и разрушения. Брат певицы, бессильный противостоять кладбищенскому варварству, был, однако, вынужден замуровать вход в гробницу. "
***
Но никакие сожаления и сомнения угасшую жизнь возвратить уже не могли. С лица Анастасии Дмитриевны художником-скульптором В. И. Демчинским была снята посмертная маска. А вечером того печального февральского дня уже состоялась первая панихида по покойной. Пел церковный хор Архангельского собора Петербурга. Тело Вяльцевой покоилось на кровати белого клена под белым кружевным покрывалом. Одета покойная была в платье, сшитое по ее рисунку. Согласно последней воле Анастасии Дмитриевны, парикмахер Егор Жучков сделал ей прическу, с какой она всегда выступала на сцене. В ногах стоял букет белой сирени и мимозы. У изголовья – четыре подсвечника, обтянутые белым флером, и маленький складень из трех икон, который сопровождал артистку во всех концертах и турне.
Известие о кончине Вяльцевой потрясло всех. Уроженец Брянска А. А. Милехин, в то время учившийся в Петербургской военно-медицинской академии, вспоминал, что 4 февраля 1913 года он со своими сокурсниками долго не мог дождаться на очередную лекцию
профессора В. Сиротина. Когда же тот явился, в глаза студентов бросились поникшие плечи и очень бледное лицо старика. Все притихли, ожидая услышать недобрую весть. И, действительно, послышалось: «Прошу встать...» Потом, прокашлявшись и пряча лицо, профессор хрипло продолжил: «Сейчас ушел в лучший мир божественный соловей... Не стало Анастасии Дмитриевны Вяльцевой».
На похороны певицы прибыли делегации из многих городов России. По общим подсчетам, в ее похоронах участвовало 150 тысяч человек [108]. Телеграммы с соболезнованиями шли бесконечным потоком.
Уже на следующий день после смерти Вяльцевой Набережная реки Мойки возле дома № 84, где она проживала с семьей, была запружена народом. Люди толпились на тротуаре, у решеток Набережной до соседних Фонарного и Прачешного переулков. Экипажам и автомобилям не было никакой возможности подъехать к подъезду дома, поэтому был вызван усиленный наряд полиции, образовавший возле дома покойной двойную шеренгу.
Прибывших поклониться праху усопшей пропускали партиями. И только за первый день у гроба прошло несколько тысяч человек. Сплошной рекой, вливаясь через парадный вход вяльцевской квартиры, люди отдавали последний поклон той, которая совсем недавно пленяла их своим пением... И так же величаво и скорбно людская река стекала с лестницы черного хода. Река распадалась на рукава, потом – на ручейки, и печаль растворялась в житейском море.
Наступило туманное петербургское утро 7 февраля 1913 года. Гроб с телом певицы был вынесен и поставлен на катафалк с серебристым балдахином, украшенным гирляндами роз. Шестерка лошадей повезла колесницу к месту вечного успокоения Вяльцевой к Староникольскому кладбищу Александро-Невской Лавры. За процессией следовали три колесницы с венками. Из массы роскошных венков выделялся фарфоровый из белых лилий и сирени с надписью: «От безумно любящего мужа, навек преданного памяти безоблачной долгой совместной жизни и убитого горем невозвратимой потери своего сказочного счастья – моей единственной, дорогой, незабвенной, милой Настюше». Не менее трогательными были надписи и на других траурных лентах: «Прах твой истлеет, но дивный голос вечно будет звучать» (от редакции журнала «Граммофонный мир»), «Безвременно угасшему великому самобытному таланту А. Д. Вяльцевой глубоко признательная дирекция «Летнего Буффа», «Во цвете лет и блеске сил погибшему таланту» (от цыганского хора Шишкина), «Незабвенному товарищу и другу, чудному человеку от г-жи Медеи Фигнер». Короткие, но трогательные надписи были на венках от балерин О. О. Преображенской и М. Ф. Кшесинской, певиц Н. Дулькевич и. Е. Сорокиной и других.
Когда траурная процессия выехала на Невский проспект, студенты Петербургского университета сняли гроб певицы с катафалка и понесли его на руках до самого кладбища. На проспекте остановились все трамваи, и от вокзала до Лавры потянулся огромный и широкий людской поток. На похоронах можно было увидеть представителей самых различных социальных слоев российского общества: важного чиновника и скромного конторского служащего, который, быть может, не раз откладывал деньги из своего небольшого жалования на концерт А. Д. Вялыдевой; блестящего офицера и нарядную даму, купца и подмастерья. Было много цыган, рабочих и работниц, большинство которых никогда не видели Анастасию Дмитриевну, но слышали ее пение на граммофонных пластинках. Репортеры отмечали в своих сообщениях, что в толпе нередкими были восклицания: «Жиличка-то моя пятый день граммофон на Вяльцеву заводит. Слушает да плачет! Слушает да плачет». На присутствие иностранцев в похоронах указывала звучавшая в толпе французская, немецкая, английская речь.

Возле Александро-Невской Лавры похоронную процессию встретил митрополичий хор. Но сами похороны, к сожалению, без инцидента не обошлись. С приближением процессии к Лавре ворота Староникольского кладбища закрылись и возле них выстроилась шеренга полицейских. Но толпа напирала, и произошла давка, во время которой чуть не опрокинули гроб с телом покойной и стали раздаваться истерические вопли людей, сбитых с ног. Некоторым из них потребовалась срочная медицинская помощь... Похоронили Вяльцеву рядом с могилой Веры Комиссаржевской, на краю крутого обрыва. И долго еще не расходились люди. Они молча стояли у могилы своей петербургской музы, сгоревшей на костре чувств, которыми зажигала сердца миллионов своих слушателей. Казалось, вместе с ними прощальный привет посылал всеобщей любимице чудный морозный день с несмелыми лучами солнца.
Речей на могиле не было. Их заменили цветы, выросшие целой горой, и слова землячки покойной, поэтессы Ксении Богаевской:

Ты ушла... Но тех песен нам, верь,
не забыть!
Их могила бессильна у сердца отнять.
И улыбка твоя будет с нами любить,
И душа твоя с нами о них тосковать!

Во многих газетах и журналах в России и за рубежом памяти этой замечательной артистки, о которой отзывались как о певице, «рождаемой раз в 100 лет», были посвящены целые страницы. Один из центральных журналов писал: «Необычайно жутким аккордом оборвала сказку своей жизни А. Д. Вяльцева. Сказка кончилась так же необычно, как и началась... Жизнь Вяльцевой наиболее яркая из тех сказок, которые мы знаем там, волшебном царстве искусства»'"''. А газета «Раннее утро» в те траурные дни подытоживала: «Вяльцева угасла, как тихий аккорд сладкозвучной песни, и еще угрюмее и безотраднее стал Петербург... И уже нет больше Несравненной. По капельке во всех концах России расточила она свои силы, сок своих нервов, кровь сердца и угасла, как лилия, оторванная от стебля»"".
Немало строк было отведено памяти Анастасии Дмитриевны и в зарубежной прессе. Одна шведская газета писала: «Есть разные цветы, которые мы любим. Например, розы. Но есть и полевые цветы, к которым надо отнести талант Вяльцевой».
С кончиной Анастасии Дмитриевны начала распадаться ее маленькая дружная семья. 22 июля 1913 года рядом с могилой певицы похоронили ее мать, 66-летнюю Марию Тихоновну. У старушки были обнаружены все симптомы той же коварной болезни, от которой ушла в иной мир ее дочь. Через два года покончил самоубийством приемный сын Анастасии Дмитриевны Женя Ковшаров. Не лучшим образом сложилась дальнейшая жизнь и мужа В. В. Бискупского. После смерти артистки он был восстановлен в офицерском звании и первую мировую войну встретил службой в Иркутском гусарском полку, расквартированном в Ревеле. С началом Гражданской войны бежал к своему старому собутыльнику, «ясновельможному гетману всея Украины» Павло Скоропадскому и стал его приближенным. Затем судьба забросила Василия Васильевича в немецкий городок Кобург, где, в силу родственных связей семьи Романовых с местным правящим домом, находился бывший великий князь Кирилл, возведенный частью белой эмиграции в сан блюстителя российского трона, а позднее объявивший себя императором Российским. Бискупский был назначен воспитателем наследника престола, Владимира. Оказывал он членам семьи Романовых и другие услуги. Так в 1920-х годах сумел продать их фамильные бриллианты за 200 тысяч немецких марок, которые жена Кирилла, Елизавета, позднее передала лидерам зарождавшейся фашистской партии, вдохновителям «коричневой чумы» – Штрейхеру, Штрассе-ру, Гитлеру, Розенбергу и другим, с помощью которых видела возможность восстановления монархии в России. За все эти услуги император Кирилл произвел В. В. Бискупского в генералы от кавалерии. С приходом к власти Гитлера Василий Васильевич стал управляющим по делам российской эмиграции в Германии, причем, управление находилось в ведении гестапо. Умер он в 1945 году от паралича в Аугсбурге, куда перебрался при наступлении советских войск. Стены его квартиры оказались сплошь завешанными портретами А. Д. Вяльцевой, хотя многие давно понимали, что этому эгоистичному человеку всегда были чужды высокие идеалы жены, русской певицы А. Д. Вяльцевой. Биография Бискупского была, по сути, главной причиной того, что имя Анастасии Дмитриевны на многие десятилетия оказалось «изъятым» из народной памяти.
Трагически завершился жизненный путь и постоянного аккомпаниатора певицы А. В. Таскина: он умер в 1942 году от голода в блокадном Ленинграде.
Со дня смерти А. Д. Вяльцевой прошло уже много лет. Но по-прежнему ее могила является местом паломничества почитателей таланта Несравненной. Один из них, народный артист Российской Федерации Б. В. Ларионов рассказывал: «Имя Вяльцевой для нас, актеров, дорого, имя удивительной, талантливой, действительно «чайки русской эстрады». В прежние годы, когда МХАТ гастролировал в Ленинграде, мы ходили на кладбище и посещали могилу Вяльцевой. На двери решетки ограды была дощечка на веревочке. На дощечке было написано чернильным карандашом: «Просим не трогать. Могила посещается поклонниками таланта».
Недолгую жизнь Анастасии Дмитриевны можно было сравнить с ярким метеором, промелькнувшим на сером, унылом небе земной будничной жизни, быстро поднявшимся над горизонтом и также быстро, в полном блеске и красоте, утонувшем в голубом тумане вечности. Вяльцева и была таким метеором, принесшим людям песни любви, ласковые и жгучие, как лучи теплого, майского солнца.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПАМЯТЬ НАРОДНАЯ

Везде – над лесом и над пашней,
И на земле, и на воде –
Такою близкой и вчерашней
Ты мне являешься – везде.
А. Блок

ДЛЯ увековечивания памяти Анастасии Дмитриевны Вяльцевой, которую после кончины называли Незабвенной, было сделано – и делается – немало. Еще в 1890-х годах, когда только всходила заря эстрадной певицы, петербургский художник Базанов написал маслом портрет артистки в костюме прекрасной Елены из одноименной оперетты Ж. Оффенбаха, любимой роли Вяльцевой. В 1920-х годах этот портрет был передан родными Анастасии Дмитриевны в Ленинградский государственный театральный музей, а в 1964 году – подарен Брянску. И когда смотришь на него, на лицо лукавой и надменной Елены, невольно представляешь себе, как самозабвенно исполняла Анастасия Дмитриевна эту роль... На весенней выставке в Академии Художеств в 1904 году впервые был предоставлен портрет певицы в полный рост кисти Зайденберга. Но, пожалуй, самыми удачными были рисунки Andre a. К сожалению, полного сходства художникам добиться было нелегко, ведь, как говорила Анастасия Дмитриевна: «Лицо мое меняет выражение каждую секунду».
От тех далеких лет до нас дошли дружеские шаржи М. Демьянова и А. Марселли. Из них наиболее впечатляющими были: «Г. Крушевский дирижирует г-же Вяльцевой», «Преступление и наказание» М. Демьянова. Эти шаржи запечатлевали певицу в ролях, наиболее поразивших воображение художника.
Портреты и фотографии Вяльцевой украшали обложки многих нот и альбомов, модные магазины и салоны столичных чиновников и купцов. Санкт-Петербургский архитектор и литератор Г. Алексеев, увидев в 1980-х годах фотопортреты Анастасии Дмитриевны, до самой своей скоропостижной кончины жил под знаком ее очарования, носил цветы на могилу певицы и посвятил ей книгу ные берега», в которой были такие строки:

В младенчестве, завидя цветы,
Тянулась к ним и смеялась радостно.
Подросла – собирала в поле цветы,
Пела и смеялась беспечно.
Выросла – ей стали дарить цветы,
Она говорила «спасибо» и
смеялась смущенно.
На концертах ее засыпали цветами,
И, выбираясь из цветов, она
смеялась от счастья...

Петербургский коллекционер Н. С. Тагрин, собравший 43 открытки, посвященные Несравненной, вспоминал в 1978 году в своей книге «Мир в открытке» интересный случай: «Как-то после войны ко мне явилась расстроенная посетительница. Сбивчиво, сквозь слезы, поведала она о том, что с ней случилось. Месяц назад ей пришлось заложить в ломбард свою единственную драгоценность, с которой она никогда не расставалась, – бриллиантовое колье... Когда же она пришла, чтобы вернуть залог, ей сказали, что, увы, колье потеряно. «Но мы Вам сейчас же выплатим три тысячи рублей», – попробовали успокоить старушку... Труднее затем оказалось дать точное и наглядное описание исчезнувшей вещи, необходимое для розыска... Но оказалось, что помочь в этом деле я все же могу, и опять-таки открытками. Это злополучное колье было много лет назад подарено пострадавшей ее покойным мужем, профессором, который приобрел его для жены у широко известной до революции... А. Д. Вяльцевой. В коллекции, среди множества портретов знаменитой певицы, нашлись и такие, где она украшена отчетливо видимым на ней драгоценным колье. Открытки эти пересняли, увеличили, после чего они существенно облегчили работникам уголовного розыска отыскание пропавшей вещи. В результате виновники преступления были изобличены и понесли заслуженное наказание».
Скульптором С. А. Галяшкиным в начале 1900-х годов был создан портрет певицы из розового мрамора, изображающий ее сидящей в кресле с розами.
Когда певица умерла, с ее лица художником-скульптором В. И. Демчинским была снята посмертная маска, а художнику И. Гринману, известному благодаря удачному портрету Л. Н. Толстого, была заказана картина «А. Д. Вяльцева в гробу» ...Был поздний вечер 4 февраля 1913 года, когда художник отправился на квартиру Вяльцевых. Его встретила мать покойной Мария Тихоновна, ее брат Ананий и сестра милосердия. Тело Анастасии Дмитриевны покоилось в гробу, поставленном на высоком постаменте под серебротканым покрывалом в гостиной, затянутой белым флером. У ног усопшей монашка читала псалтырь. Гринман выбрал удобное место, откуда отчетливо из моря цветов виднелось лицо Вяльцевой. Цветы все были белыми, только на грудь певицы кто-то кинул пучок ярко-красной гвоздики. Увидев их, Мария Тихоновна заволновалась: «Надо будет убрать красные цветы. Настя не любила ничего красного». Но художник запротестовал, потому что на фоне белых цветов это ярко-красное пятно было особенно эффектно. Мария Тихоновна, нехотя, согласилась: «Да как же, ведь любимый цвет Насти – белый да розовый, она и платье-то, вот это, сама заказала на случай смерти, чтобы мы ее похоронили в белом с розовыми ленточками». Работать И. Гринману пришлось всю ночь. И по мере того, как работа двигалась к концу, к картине все чаще подходили те, кто находился с художником рядом. Все они молчали, печально вздыхая. Лишь монашка промолвит: «Как похожа!», – перекреститься и опять начнет бормотать молитву. Внимательно разглядывая картину и найдя в лице дочери какой-то изъян, Мария Тихоновна поспешила к гробу, чтобы закрыть губы Анастасии Дмитриевны, но сестра милосердия запротестовала: «Ведь Анастасия Дмитриевна не велела замыкать уст, она в гробу хотела лежать с открытыми устами, как будто поет... Нам не губы нужно поправлять». И она показала на волосы покойной. Согласно своему последнему желанию, певица лежала в гробу тщательно причесанной ее постоянным парикмахером Жаном (Егором Жучковым). Подумав, сестра милосердия немного растрепала волосы и спустила на лоб Вяльцевой прядку волос: «Вот что надо было сделать. Так более похоже, так Анастасия Дмитриевна всегда ходила... Так и на картине надо сделать». И Гринману пришлось учесть это замечание. Картина была закончена на рассвете следующего дня.
После похорон артистки вплотную встал вопрос об установлении скульптурного памятника на ее могиле. Ананий Дмитриевич Вяль-цев в те печальные дни рассказывал журналистам: «Сестра умерла и так распределила свои средства, что действительно неоткуда взять деньги на надгробный памятник... Пока что муж сестры производит некоторые работы по установке на могиле памятника-статуи. Но предполагается еще и постройка часовенки. О том, как будет вылеплена статуя сестры, определенно сказать не могу. Вероятно, она будет изображена в мантии, в роли Далилы, которую она так любила. Хотелось бы, чтобы статуя-памятник была поставлена в день смертной годовщины. С предложением принять на себя постановку памятника мы обращались к скульптору Судьбинину. Но он до сих пор... не предоставил эскизов. Кроме того, за работу этот скульптор запросил дорого – десять тысяч рублей. Петербургский скульптор г-н Бах заявил нам, что согласен сделать памятник за тысяч пять-шесть. Недавно мы получили из заграницы от большой поклонницы сестры, барышни А. П. Ратнер, письмо, в котором она пишет, что итальянский скульптор Романели берется сделать памятник тоже за тысяч шесть». Затем в прессе стали называть имена скульпторов Аропсона и Диллон, также желающих внести свою лепту в дело увековечивания памяти артистки.
Пока родные Анастасии Дмитриевны раздумывали, какому же скульптору отдать предпочтение, постоянный аккомпаниатор Вяльцевой А. В. Таскин на страницах петербургского «Нового времени» объявил подписку, «вследствие поступающих к нему писем и просьб от многих лиц из числа бывших почитателей таланта Анастасии Дмитриевны», на сбор средств для сооружения памятника. Первым взнос поступил от мелкого чиновника одной из станций Юго-Западной железной дороги. Затем – от жителей Санкт-Петербурга. Но супруг Вяльцевой, полковник В. В. Бискупский, категорически запретил прием частных пожертвований и твердо решил ставить памятник за счет собственных средств.
К маю 1914 года на могиле Анастасии Дмитриевны по эскизам архитектора Ильина была установлена часовня в древнерусском стиле из белого известняка с лепными украшениями. И, как сообщало «Обозрение театров» от 31 мая того же года, в часовне ожидалось установление бюста певицы, над созданием которого работала Диллон. По другим источникам, свою работу над скульптурой А. Д. Вяльцевой завершал и Судьбинин. Однако, развязавшаяся Первая мировая война перечеркнула все расчеты родных артистки: на могиле Анастасии Дмитриевны и поныне стоит лишь одна часовенка. ©

Отрывок "Послесловия"

История его взаимоотношений с Анастасией Вяльцевой полна мистики. Я не оговорился о взаимоотношениях, хотя Настя, как он ее называл, жила, творила и умерла совсем в другую эпоху. Ее фотография всегда стояла у него на столе. Даже когда Геннадий Иванович приезжал в Дом творчества в Комарово и, как всегда, с величайшим тщанием располагался в своей комнате, он первым делом ставил на стол фотографию Насти. Думаю, что она менее всего привлекала его как певица, звезда эстрады начала века. Ко всякой эстраде, поп-культуре, как нынче говорят, Алексеев относился снисходительно. Но красота Вяльцевой, ее трагическая судьба, ранняя смерть безусловно привлекали его. В каком-то смысле она была для него живой женщиной, так что роман "Зеленые берега" нельзя считать выдуманным, фантастическим. И трагическую судьбу героя Алексеев писал, предвидя свою раннюю смерть. Он не раз полушутя-полусерьезно, глядя на фотографию Вяльцевой говорил: "А ведь Настя утянет меня на тот свет…"
И утянула.
Первый инфаркт случился, когда роман, кажется, еще не был дописан. В эти последние годы жизни Алексеева мы стали видеться с ним реже, он, как мне кажется, ушел в себя, стал мрачнее обычного, сразу как-то постарел. Я думаю, кроме болезни сердца, его чрезвычайно травмировало невнимание к нему критики. Выходили книжки, были регулярные публикации в журналах, но серьезная критика практически молчала об Алексееве, не замечая или не желая понять его новаторства. Читатели, впрочем, понимали лучше. У Геннадия Ивановича сразу образовался сравнительно узкий, но преданный круг горячих поклонников и поклонниц. Это несколько поднимало ему настроение, однако он продолжал считать себя безвестным и недооцененным поэтом. Так, в сущности, и было.
Его судьба чрезвычайно схожа с судьбой другого русского поэта — Иннокентоия Анненского. То же спокойное с виду, размеренное и академичное внешнее существование. Тот же недооцененный современниками, но ясный потомкам значительный вклад в русскую поэзию. Тот же интерес к античности. Та же, увы, болезнь сердца, приведшая обоих к преждевременному и скоропостижному концу в одинаковом возрасте — 54 года.
Проза Алексеева продолжает его стихи. Она так же лапидарна, ритмична, лишена украшений, действенна. Весь пролог к роману — это, в сущности, большое стихотворение в прозе. Дневник Алексеева, который он вел регулярно и выдержки из которого мне часто зачитывал — это прекрасная проза с чрезвычайно точными и тонкими суждениями о литературе и нравах, это достоверный документ о покинувшей нас эпохе семидесятых-восьмидесятых годов. Он ждет своего опубликования, как и многие стихи, оставшиеся в столе, как и картины Алексеева, как его рисунки и книга о русском архитектурном модерне.
Квартира, в которую он переехал с семьей незадолго до смерти, имела несчастливый номер — 13. В ней он и умер в один миг, придя вечером с филармонического концерта и зайдя в кухню согреть чаю. Это случилось в марте 1986 года. Похоронили Геннадия Ивановича на Охтенском, там же, где похоронена героиня его поэмы «Жар-птица». На похоронах было множество его студентов, коллег и читателей.
В один печальный туманный вечер
до меня дошло,
что я не бессмертен,
что я непременно умру
в одно прекрасное ясное утро.
От этой мысли
я не подскочил,
как ужаленный злющей осой,
не вскрикнул,
как укушенный бешеным псом,
не взвыл,
как ошпаренный крутым кипятком,
но, признаться,
я отчаянно загрустил
от этой
внезапно пронзившей меня мысли
в тот
невыносимо печальный
и на редкость туманный вечер.
Погрустив,
я лег спать
и проснулся прекрасным ясным утром.
Летали галки,
дымили трубы,
грохотали грузовики.
"Может быть, я все же бессмертен?
подумал я.
Всякое бывает".

Верлибры Алексеева

Мои похороны
мои похороны были скромными
я шел за своим гробом один
с букетиком фиалок в руке
день был солнечным
на кладбище пели птицы
и могильщики были навеселе
потом я напился на своих поминках
плакал
и горланил дурацкие песни
я был доволен собой
потому что умер вовремя.

Мои похороны
мои похороны были скромными
я шел за своим гробом один
с букетиком фиалок в руке
день был солнечным
на кладбище пели птицы
и могильщики были навеселе
потом я напился на своих поминках
плакал
и горланил дурацкие песни
я был доволен собой
потому что умер вовремя.
*
Последняя переправа
Милости просим! –
улыбнётся мне Харон
и я сойду в лодку
держась за её борт

садитесь поудобнее! –
скажет Харон
и я сяду на корму
сложив на коленях руки

поплыли! –
объявит Харон
и я стану глядеть
в мутно-жёлтую воду

подплываем! –
провозгласит Харон
и я увижу угрюмый
каменистый берег

платите! –
потребует Харон
и я положу обол
в сухую старческую ладонь

вылезайте! –
прикажет Харон
и я выйду на берег
оглядываясь по сторонам

вам прямо, потом налево –
объяснит Харон
и я побреду по тропинке
между тёмных гладких камней

будьте осторожны! –
крикнет Харон –
тропинка скользкая!

какой приятный старик! –
подумаю я –
и лодка у него
что надо!
*
Демон
Позвонили.
Я открыл дверь
и увидел глазастого,
лохматого,
мокрого от дождя
Демона.

- Михаил Юрьевич Лермонтов
здесь живет?-
спросил он.
- Нет,- сказал я,-
вы ошиблись квартирой.
- Простите!- сказал он
и ушел,
волоча по ступеням
свои гигантские,
черные,
мокрые от дождя
крылья.

На лестнице
запахло звездами.
*
"Рыцарь,дьявол и смерть" (Гравюра Дюрера)
Все трое очень типичны:
храбрый рыцарь,
хитрый дьявол,
хищная смерть.
Рыцарь и смерть-
на лошадях,
Дьявол -
пешком.

-Неплохо бы отдохнуть!-
говорит дьявол.
-Пора сделать привал! -
говорит смерть.
-Мужайтесь,мы почти у цели! -
говорит рыцарь.
Все трое продолжают путь.

-У меня болит нога,
очень хромаю! -
говорит дьявол.
-Я простудилась,
у меня жуткий насморк! -
говорит смерть.
- Замолчите!
Хватит ныть! -
говорит рыцарь.
Все трое продолжают путь.

Елена Игнатова
Не только произведения, но и судьбы их авторов создают завершенные сюжеты.
Поэт, художник, ученый, Геннадий Иванович Алексеев был человеком особенным. Особенным даже внешне – в манерах, в стиле одежды было несомненное сходство с респектабельными людьми начала ХХ века, но это не выглядело нарочитым. Чувство стиля присутствовало и в том, как он принимал гостей, это были настоящие приемы, с красиво сервированным столом и хорошим портвейном, который он предпочитал другим винам. Хозяин курил трубку, говорил умно и неспешно и часто читал новые стихи – парадоксальные, яркие, неожиданные. Та же неожиданность была в его картинах, завораживающих глубиной пространства - смотреть на них можно было без устали. Геннадий Алексеев был успешным человеком, признанным специалистом в области архитектуры «модерна» и автором нескольких книг верлибров. Его стихи имели успех, и он получал письма от поклонниц; слово «поклонницы» Геннадий Иванович произносил с удовольствием, оно казалось старомодным, но очень шло ему. Он был свободным человеком, но в отличие от своих друзей, поэтов Александра Морева и Константина Кузьминского, не фрондером, не бунтарем, его свобода была иного свойства. В романе «Зеленые берега» она запечатлена в образе таинственной реки, которая не имеет истока и устья. Неподвижная Лета с зелеными берегами отделяет нас от прошлого, но другой берег так близок, что можно перенестись туда. Свобода Геннадия Алексеева заключалась в особой связи с другим берегом, его судьбами и страстями, и его роман стал попыткой вернуть к жизни одну из прекрасных теней. Все началось с мистификации: Геннадий Иванович получил письмо с фотографией певицы Анастасии Вяльцевой, обратного адреса на конверте не было, а его собственный был написан по правилам старой орфографии. Мы рассматривали фотографию красивой женщины, слушали пластинку с записью пения, голос звучал из далекого далека. Анастасия Вяльцева, кумир русской эстрады начала ХХ века, была забыта, но он воскресил ее в «Зеленых берегах». Исторический фон в романе – условные декорации, но любовь, страсть, притяжение его героев пронзительно подлинны. В финале герой умирает в склепе возлюбленной, и в Ленинграде 1980-х годов уже ничто не напоминает об их встрече. После этого судьба Геннадия Алексеева во многом повторила сюжет его книги. Он любил женщину, похожую на Анастасию Вяльцеву, но их долгий роман не обещал счастливой развязки, у обоих были семьи, и эта неопределенность была мучительна. В последние годы Геннадий Иванович жаловался на боли в сердце, мы с Володей навестили его в санатории, бродили по берегу залива, и он с обычной иронией говорил о смерти. Геннадий Алексеев умер в 1987 году, женщина, которую он любил, пережила его ненадолго. Им выпала судьба, предсказанная автором в «Зеленых берегах», и ничто в городе не напоминает о странных событиях в жизни нашего друга. Там, где он жил, давно поселились другие люди, картины у его дочери в Нью-Йорке. Но осталась память об особенном, прекрасном человеке, остались стихи и запах звезд над обоими берегами Леты.

@темы: погребальные сооружения, Одна история любви, кладбища Санкт-Петербурга, атрибуты погребения и похорон, Ваши пальцы пахнут ладаном (поэзия, отрывки из романов, рассказы), Haunted

---

Железная роза (La rose de fer, 1973)

[The Highgate Vampire]

Синопсис: В провинции юноша и девушка знакомятся на свадьбе и договариваются встретиться в следующее воскресенье. В конце прогулки они заходят на огромное кладбище. Найдя заброшенный склеп, они спускаются в него и занимаются любовью. Когда они выходят из него, уже наступает полночь, кладбище выглядит угрожающе, оно населено леденящими душу тенями. И они не могут найти выход…

Рецензия by Oldys и сам фильм

«Живые — мертвы, мертвые — живы» — эта фраза, звучащая из уст героини «Железной Розы», применима едва ли не ко всему творчеству Жана Роллена, но, пожалуй, именно в этом фильме он достиг высшей точки в романтизации Смерти. Я написал «героини»? Это, пожалуй, будет неверно: в картине есть два персонажа, несколько статистов и только один Герой — Кладбище, именно так, с большой буквы. Сюжет, диалоги, мизансцены и т. д, и т. п. здесь служат только одной цели — представить величие и совершенность Обители Мертвых, которая суть альфа и омега всего, а то, что мы видим вокруг себя — всего лишь тень истинного мира, познать который позволено лишь перешедшему черту. Тогда как живым только и остается, что продолжать заблуждаться относительно ценности своей иллюзорной жизни…
Назвать «La Rose de Fer» триллером или хоррором, конечно, можно, но при этом вы введете в заблуждение любителей жанрового кино, которые будут на протяжении всего фильма тщетно ждать хоть каких-нибудь событий. Благо, что завязка таковые не просто обещает, но буквально кричит о том, что скоро будет страшно. Молодая пара, решив провести романтическое свидание на кладбище, слегка не рассчитала время. Занятые друг другом влюбленные не заметили, как стемнело и оказались ночью посреди старых могил в полном неведении о том, в какой стороне находится выход… Тут бы, конечно, у какого-нибудь Брайана Юзны из могил с гиканьем полезли живописные зомби, а Брюс Кэмпбелл добавил бы к ним здоровую долю американского сельского юмора, но Жан Роллен-то выходец из совсем иной культурной среды. Так что, никаких мертвецов не будет, и даже завалящий вампир, тень которого мелькнет в начале фильма, из своего склепа не вылезет, хотя подобных товарищей в своем творчестве маэстро никогда не чурался. А будет медленное, неотвратимое превращение живых в мертвых, пусть странным образом еще ходящих и дышащих, под воздействием бесконечного и безжалостного Кладбища, которое в интерпретации режиссера предстает единственной реальностью, тогда как все остальное — просто иллюзия.
И ведь красиво же, черт возьми, Жан Роллен это показывает! Настолько красиво, что какой-нибудь фанат готик-метал, случайно увидев «Железную Розу» вместо очередного анимэ, глядишь, в экзальтации выбросит всю свою коллекций «Тристаний» с «Сирениями», потому как найдет себе нового кумира… И это будет куда серьезней, потому что восхищение Смертью французского режиссера в этом фильме зашкаливает даже за ту отметку, что он установил, например, в «Живой мертвой девушке» или «Гроздьях смерти». Пейзажи города мертвых, выхваченные камерой оператора Жан-Жака Ренона, затягивают в свой мир с неумолимой силой, и отвлечься от них стоит определенных трудов даже для человека, привыкшего смотреть на мир со здоровой долей цинизма… Который, впрочем, вполне способен спасти от невольного очарования фразой, приведенной в начале этого текста… И позволит смотреть фильм просто получая эстетическое удовольствие, не задумываясь о том, живее ли мертвые живых или наоборот. В конце концов, у них свой мир, у нас — свой… А прав ли был Роллен — когда-нибудь узнаем.



Съемки проходили в ночные часы на кладбище Мадлен в Амьене. Некрополь был открыт в 1817 году на месте бывшего кладбища прокаженных.

Cimetière de La Madeleine, Amiens (Альбом)

Из знаменитых жильцов некрополя стоит вспомнить Ж. Верна.
В 1907 году, спустя два года после смерти писателя, на его могиле на амьенском кладбище Мадлен установили довольно необычный памятник, созданный Альбертом-Домиником Розе. С первого взгляда изваяние кажется даже несколько жутковатым: отталкивая надгробную плиту, обнажённый человек как будто выбирается из могилы (если сказать красиво, восстаёт из праха), правая рука его протянута к небу, взгляд тоже устремлён ввысь. Символический смысл такого изображения писателя передаёт название скульптуры — «На пути к бессмертию и вечной молодости». (с)

Скульптор использовал посмертную маску писателя при создании памятника.

@темы: кинематограф, история скульптуры, французские кладбища, Из дневников сержанта Бертрана

---

Тайная жизнь Нового Орлеана. Часть III

[The Highgate Vampire]

Легенды Нового Орлеана

В этой части о легендах Нового Орлеана мы не будем придерживаться одной тематики, а расскажем все накопившиеся истории. Начнем, конечно же, с кладбищ.
Несмотря на то, что Сен-Луи №1 появилось на свет раньше многих европейских городских кладбищ, оно все равно было не первым местом погребения горожан. Его предшественником был церковный погост св. Петра.
Если мы посмотрим на карту, то увидим, что в старые времена пытались хоронить и у дамбы. На тот момент это было самое высокое место в городе. Но при каждом наводнении гробы вымывало в город, что не особо радовало жителей.

Захоронения на нем производились с 1721 года (1723 или 1725 - по другим источникам) по 1800 год. Это было обычное кладбище (то есть хоронили непосредственно в земле). Когда кладбище исчерпало свой ресурс, то на смену пришло Сен-Луи №1. Особо значимые захоронения были перенесены на новое место, но большая часть останков так и таится в недрах Французского квартала. То там, то тут периодически находят следы исчезнувшего кладбища св. Петра. Последний раз на него наткнулся местный житель в 2010 году. Винсет Марчелло решил обустроить бассейн на заднем дворе и предусмотрительно вызвал археолога. В процессе рытья котлована на свет было поднято 15 гробов. Еще один подобный случай произошел в 80-ые. Тоже при строительстве. К сожалению, идентифицировать все найденные останки не представляется возможным из-за сгоревших церковных записей.
Надо заметить, что кладбище св. Петра является первым кладбищем Нового Орлеана за чертой города. Эксплуатировалось оно очень активно. Переломным моментом стали 1787-1788 гг., когда на город обрушился сонм болезней: чума, оспа и малярия, а завершилось все пожаром с ураганом. Уже после эпидемий кладбище настолько переполнилось, что кости просто торчали из земли. Последующие события не оставили никакого выбора: надо было срочно открывать новое место для захоронений. Наступила эпоха Сен-Луи №1. Первое время на нем хоронили только бедняков в безымянных могилах. Потом было решено территорию обустроить. Поэтому считается, что под гробницами Сен-Луи пролегает слой костей в метр толщиной.

-Познакомиться с призраками Нового Орлеана-

Odd Fellows Rest

+Альбом+

Следующей нашей остановкой будет кладбище Чудаков, основанное в 1847 году тайным Независимым орденом Чудаков. Открытие некрополя было экстравагантным, ибо на нем присутствовали две цирковых повозки. Конкретных легенд о кладбище нет. Только разговоры, что место пошаливает.

-Об ордене Чудаков-

Кто сказал, что прогресс – это хорошо? Кому-то, ясное дело, хорошо. А кому-то от прогресса хоть в петлю лезь. Не зря ведь англичане, первопроходцы индустриального прогресса, стали записными консерваторами. Пришёл вот к ним прогресс с машинами и серийным производством, и пошли по миру ремесленники, мастера-кудесники, учившиеся своим ремёслам чуть ли не с пелёнок. Были они когда-то уважаемые члены гильдий, по-английски fellows, а прогресс превратил многих из них в odd fellows – в лишних членов гильдий. Велик и многолик английский язык. Так уж он устроен, что odd fellows – это и лишние ремесленники, и… чудаки. Да-да. Именно чудаки-простаки, не от мира сего. Возможно, дело здесь в том, что только чудаки могли осваивать сложные ремёсла во времена торжества прогресса. Так вот, создали эти никому не нужные бедолаги-чудаки в начале восемнадцатого века свой орден взаимопомощи. И чтобы не мешали ордену всякие фискалы, клерикалы и просто лихие люди, завели они у себя порядки, как у могущественных масонов – с таинствами, с ритуалами посвящения, с мистической символикой и помпезной атрибутикой. Не тратили они время и на изобретение собственных обозначений для своих организаций с их предводителями, а ничтоже сумняшеся передрали их у тех же масонов. А может быть, и не передрали. Может быть, именно вездесущие масоны и стояли у истоков нового ордена. Как бы то ни было, но новоявленные тайные организации тоже стали называться ложами со своими магистрами и гроссмейстерами. Усольцев "Таймырский Эрмитаж"
Независимый орден Чудаков был основан Томасом Уайлдом и еще четырьмя другими Чудаками из Англии в Балтиморе, штат Мэриленд, 26 апреля 1819 г.
Группа утверждает, что является самым большим международным братским орденом: у нее есть двадцать две тысячи лож, а количество членов братства исчисляется миллионами. Орден имеет ложи в Нор­вегии, Швеции, Исландии, Голландии, Бельгии, Дании, Германии, Австралии, Швейцарии, Мексике, Южной Америке, Финляндии, зоне Панамского канала, Франции, Канаде, Соединенных Штатах, на Кубе и Гавайских островах.
В задачи и обязанности ордена Чудаков входит:
- Навещать больных
- Утешать страдающих
- Хоронить умерших
- Давать образование сиротам.
Три основных принципа братства: Дружба, Любовь и Правда. Оно старается «сделать хороших людей еще лучшими гражданами, отцами, сыновьями, мужьями и братьями». Вот девиз Чудаков: «Мы стараемся возвысить и улучшить характер человека». На территории Соединенных Штатов и Канады действуют шестьдесят принадле­жащих ордену Чудаков Домов ребенка и Домов престарелых.
Орден Чудаков был первым братством, которое признало женское дополнение ордена, орден дочерей Ребекки или просто Ребекк. Как говорится на их официальном сайте: «Наши сестры из ордена Ребек­ки являются жизненно необходимой и неотъемлемой частью Брат­ства Чудаков. Они трудятся плечом к плечу с Братьями, претворяя в жизнь принципы и исполняя обязанности нашего Братства».
Есть также «Младшие ложи Чудаков» для мальчиков и «Тета Ро» — клубы для девочек возрастом от двенадцати до двадцати одного года. Среди знаменитых Чудаков были такие люди, как Франклин Д. Рузвельт, главный судья Эрл Уоррен, Вильям Дженнингз Брайан, губернатор Гудвин Дж. Найт, президент Уоррен Дж. Хардинг, а также ви­це-президент Шуйлер Колфакс. ©

Среди новоорлеанских мест с большим количеством привидений стоит выделить крытый стадион Супердоум.
Мерседес-Бенц Супердоум (также известный как «Луизиана Супердоум», «Супердоум», «Доум» и «Нью-Орлеан Супердоум») — крытый стадион, расположенный в Новом Орлеане. Стадион может принимать у себя матчи по американскому футболу, футболу, бейсболу и баскетболу.
Именно здесь после урагана Катрина жили оставшиеся в городе горожане.
В этом районе когда-то располагалось протестантское кладбище Жиро-стрит. Оно было открыто в 1822 году и просуществовало до 1957 года. Тогда было решено, что некрополь пришел в упадок и может быть ликвидирован. Останки вывозились с января по март. Кости белых горожан перезахоронили в мавзолее Хоуп, а кости чернокожих - в Мемориальном парке Провиденс. А вот в 1971 году во время ремонтных работ на территории стадионного комплекса обнаружилось, что какая-то часть останков оказалась невостребована родственниками. Рабочие сначала подумали, что нашли место преступления, но сверка с картами напомнила об исчезнувшем кладбище.

Еще немного старых снимков

Долго ходили (и надо заметить, продолжают ходить) легенды о призрачных фигурах на стадионе. Игроки команд преждевременно умирали чуть ли не во время игры. Но по заверениям историков-краеведов все-таки стадион не стоит на кладбище. А вот его гараж и соседствующий торговый центр очень даже. Но мнения ученых мало влияют на городской фольклор.
Интересно то, что по одной из версий именно на кладбище Жиро была похоронена Мари Лаво (или мать или дочь). И надо сказать, что эта версия имеет право на жизнь, так как процент афроамериканцев на этом кладбище был достаточно высок. Более того, на нем были склепы, принадлежащие целым обществам вроде "Ассоциации бывших рабов" и тд.
Продолжая тему магии, стоит вспомнить Мари Онейду Тупс.

~1928-1981

Говоря о Вуду Нового Орлеана, мы вспоминаем Мари Лаво. Но она была не единственным выдающимся практиком колдовства в этом поистине уникальном месте. Ещё одна из наиболее могущественных ведьм Нового Орлеана - Mary Oneida Toups. Она была основателем могущественного шабаша (или ковена), впервые за всю историю, официально признанным штатом Луизиана в качестве официальной "церкви", и существующим в Новом Орлеане по сей день.
Oneida была погружена в изучение оккультизма и эзотерических течений. Когда вокруг неё образовался круг последователей, она назвала свой шабаш «Scribes». Что отличало её и её последователей, так это открытость. Мари считала, что всё нужно испробовать на собственном опыте и не бояться. Если надо было вызвать демона Гоэтии , то она безусловно готова была это сделать, воспринимая любой опыт очередной стадией собственного обучения.
В 1971 Онейда открыла свой магазин, ставший первым в своём роде магазином не только продающим различные ингредиенты и инструменты для практикующих колдовство, но и ставший базой для проведения всевозможных встреч и семинаров.
2 февраля 1972 года она официально открыла Общество Колдовства, членство в котором стоило 100$ в год. Заявок поступило великое множество и круг последователей сильно увеличился.
К этому времени личная практика Oneida развилась настолько, что охватила ритуальные и обрядовые практики западных и иудейских традиций (кабалла). Мари была экспертом в работах Золотой Зари, Кроули, и Енохианской магии Джона Ди.
Как и все Королевы Нового Орлеана, Мaри любила проводить свои ритуалы в общественных местах. Особенно её привлекал Центральный Парк и расположенный там фонтан Поппа. Сначала она приходила к этому фонтану одна и подолгу медитировала там. Окружённый низкой стеной, фонтан представлял собой идеальный круг, а пустой ночной парк вокруг давал возможность беспрепятственно проводить шабашу свои ритуалы в течении многих лет. После урагана фонтан был в плохом состоянии, но с определенным очарованием запустения. Сейчас же его облагородили и часто играют около него свадьбы.

В 1975 Онейда опубликовала свою первую и единственную книгу под названием «Magick, High and Low», в которой были собраны все её наработки в различных направления эзотерики и оккультизма.
Онейда умерла в 1981г. От рака желудка. Где похоронены её останки, до сих пор остаётся тайной. Одни считают, что её похоронили на родине – в штате Миссисипи, другие, что в Новом Орлеане. © Jitana Palo monte
Были разговоры, что прах остался у последователей белой королевы. Если верить цитатам Мари, то она сама хотела упокоиться на Сен-Луи №1. Вот и городские легенды говорят, что встретить призрак ведьмы можно именно там.

St. Louis Cathedral

На этом месте это уже третий собор. Первый храм был разрушен ураганом в 1722 году, второй согрел в пожаре 1788. Нынешнее здание было построено в 1794 г., а окончательный облик обрел к 1851 году.
В мартовском пожаре 1788 года погибло много людей. И именно они стали первыми призрачными обитателями будущего кафедрального собора.

Призрак отца Антуана.

Отец Антуан (в миру Антонио де Седелла) был фигурой противоречивой. После его смерти 18 января 1829 года весь Новый Орлеан погрузился в траур и считал, что Антуан был современным святым. Но были и те, кто помнил фанатизм монаха. Так первые годы свои на луизианской земле он отчаянно боролся за создание местного отдела инквизиции.
Отец Антуан жил на улице Дофин в деревянной хижине, которую сам построил. Около домика были высажены финиковые пальмы, под которыми Антуан любил сидеть на табурете, выслушивая исповеди от посетителей. Каждый день он посещал больных, невзирая на погоду и вероисповедание страждущего. Стали появляться легенды о том, что в одну из эпидемий желтой лихорадки отец Антуан не спал несколько недель, проводя отпевания и хороня умерших.
Именно этот святой отец крестил Мари Лаво и многих ее детей. А еще был духовником ЛаЛори.
Когда Антуан умер, то от его хижины не осталось и следа - даже маленькая щепка стала считаться священной реликвией. Что стало с финиковыми деревьями история (как и городские легенды) умалчивает.
Человек был настолько деятельным, что и после смерти не смог отправиться на покой и до сих пор его призрачную фигуру можно встретить на утренних улицах Французского квартала. Местные жители даже считают, что его всегда можно позвать на помощь.
Одна женщина очень спешила по делам. День был дождливым, а она была на высоких каблуках. Естественно она споткнулась и начала падать. Ее подхватил человек в черной мантии. Когда женщина повернулась поблагодарить мужчину, то никого не обнаружила. По ее мнению, это был отец Антуан.
Его часто можно увидеть на мессах в соборе. Он будет сидеть в укромном уголке.
Портрет святого отца висит в вестибюле собора.

-Легендарный святой отец Дагобер-

Отец Дагобер был полной противоположностью Антуана по характеру. Веселый мужчина, любящий хорошо поесть и выпить. Но его вклад в жизнь города и прихожан огромен. Более того, святой отец был человеком очень смелым.
В 1764 году Новый Орлеан был передан Испании, что вызвало огромное негодование и несогласие среди французских вельмож. Французская монархия своих колонистов не поддержала. Тогда уважаемые люди из знатных семей решили организовать восстание. Отпор был настолько продуктивным, что первый испанский губернатор (ненавидящий новоорлеанцев) сбежал в Гавану в 1766 году. В ответ Испания направила флот из 24 судов для подавления волнений. Численный перевес был очевидным. 24 октября 1769 года пять главарей восстания были казнены. Не помогли обращения граждан и заступничество церковных лидеров. Командир испанского флота Александр О'Рейли (ирландец по национальности) отказал семьям казненных в погребении тел. Дагобер дважды просил выдать ему останки, но получил отказ. В последний приход О'Рейли заявил, что пристрелит священника, если он еще раз заявится с такой просьбой.
Дальше случилось то, что можно считать легендой. Либо историей, подробности которой нам уже никогда не будут известны.
Отец Дагобер приходит с визитом в дома убитых бунтарей и зовет их горюющих родственников в собор Сен-Луи. Когда они приезжают на место, то обнаруживают мертвые тела своих родных. Дагобер отслужил похоронную мессу и сопроводил тела до кладбища св. Петра (иногда упоминается Сен-Луи 1), где они были тайно похоронены в безымянных могилах.
Когда О'Рейли узнал о случившимся, то сам пошел допрашивать охранников. Они рассказали, что ночь была тихой. Но вдруг стал появляться густой туман. Спустя какое-то время они увидели отца Дагобера, который стал петь Kyrie. Стражники ничего подозрительного в этом не углядели. Просто священник пришел прочесть хоть какую-то молитву над останками. Когда же он ушел, то к ужасу охраны, обнаружилось, что тела преступников исчезли.
По легендам отец Дагобер в ночные часы до сих пор поет Kyrie перед алтарем собора святого Людовика. Иногда ночью в окнах пустой церкви видно огонек, как будто кто-то совершает обход коридоров.
Говорят, что привидение священника редко появляется в одиночестве. Обычно с ним можно различить еще несколько призрачных фигур... Тех самых убитых мужчин, чьим физическим оболочкам Дагобер когда-то помог.
К слову, именно Антуан занял место Дагобера на службе приходу.
Оба священника скорее всего похоронены под алтарем собора. На нижеприведенной схеме им места не нашлось, но зато видно, где в помещении располагаются могилы:

-Призрак на колокольне-

Бенджамин Генри Латроб - американский архитектор и инженер; родился в Фулнеке (Великобритания) 1 мая 1764. Учился в Силезии и Саксонии, а в 1786 возвратился в Англию и приступил к архитектурной практике. В 1795, после смерти жены, Латроб уехал в США. В числе его друзей были самые знаменитые люди того времени, в том числе президент Т.Джефферсон, который в 1803 назначил его инспектором общественных зданий в Вашингтоне и поручил завершить перестройку сожженного англичанами в 1814 здания конгресса США - Капитолия. Латроб спроектировал также церковь Сент Джонс, Дикейтер-Хаус на Лафайет-сквер и ряд других построек в Вашингтоне.
Среди его творений стоит выделить и собор в Балтиморе, который стал первым римско-католическим собором в США.
В 1819 году Латробу поступает заказ на строительство церковной башни-колокольни Сен-Луи. Одновременно с этим городской совет Нового Орлеана поручает часовщику Жану Делашо подобрать для башни часы. Он отправляется в Париж, где покупает красивый бронзовый колокол (отлитый на заводе, который поставляет колокола самому Нотр-Даму).
Дома отец Антуан освещает колокол, нарекая его женским именем Виктория.

Латроб не доживает до конца строительства, умирая от желтой лихорадки 3 сентября 1820 года. Именно на его похоронах "Виктория" звучит первый раз.
Почти сразу после смерти архитектора стали появляться сообщения о странных звуках и необъяснимых явлениях на колокольне. Строители отказывались работать по одиночке. За их спинами перемещались с одного места на другое ведра с красками и лестницы. Были рассказы, что в безветренные дни тихо звонит колокол, словно оплакивая кончину человека, который не смог в полной мере насладиться перезвоном "Виктории".
Даже Делашо, которому часто приходилось бывать на колокольне, признавался в странной атмосфере места. Он не сомневался, что именно призрак мертвого архитектора стоит за мистическими явлениями в башне.
Хотя сам часовщик умер мирно и много лет спустя, есть рассказы о призрачной фигуре человека (одетого по моде начала XIX века), который появляется при бое курантов. Он стоит в нефе собора, держа в руке карманные часы, и, как будто, сверяет их ход. Как только куранты замолкают, призрак убирает часы и исчезает в воздухе.

В соборе есть группа приходящих призраков. Например, Мари Лаво (которая утром кается, а по ночам резвится на Сен-Луи) или мадам Лалори, пытающаяся получить прощение за свою жестокость и садистские замашки. По словам очевидцев, ее часто можно увидеть на скамье в третьем ряду. Иногда она с несчастным видом блуждает у исповедален в надежде встретить священника, который отпустил бы ее грехи.

-Призрак несчастной органистки-

Самым же несчастным и печальным призраком кафедрального собора можно назвать Эйми Брюсли. Ее излюбленное место - балкон церковного органа.

Призрачная женская фигура одета в струящееся темное платье середины 1800-ых годов. Она либо зло смотрит с балкона, либо находится в расстроенных чувствах и еле-еле сдерживает слезы. Иногда ее и вовсе не видно, но можно услышать тихий плач, который скорбным эхом разносится под сводами собора.
Отец Эйми держал очень популярную в городе пекарню, которая изготавливала мучные изделия и для знати, и для горожан с небольшим достатком.
Дела шли так хорошо, что семейству открылись все дороги в высший свет. Эйми была одной из главных городских красавиц и завидной невестой: набожна, образована, обучена игре на музыкальных инструментах. Духовником семьи был тот самый отец Антуан, и девушка была его любимицей. Какое же его постигло огорчение, когда он узнал, что из всех своих претендентов на руку и сердце, Эйми выбрала человека другого вероисповедания - еврея. Эдвард Готшалк родился в Лондоне в семье раввина Лазаря Готшалка. На американской земле Готшалк вместе со своими братьями не потерялся и стал богатым купцом. Жених был старше отца Антуана на 13 лет. Не сохранилось документов, что Эдвард перешел в католичество, но все его дети и потомки были крещеными и строго воспитывались в католической вере. О венчании в соборе не могло быть и речи, поэтому обряд совершили в ризнице, что стало первым ударом по гордости красавицы.
Счастье было недолгим. К смертям детей от желтой лихорадки добавилась новость о наличии у мужа постоянной любовницы, которой он снял дом в несколько кварталах от семейного гнезда. Эйми искала отдушину, чтобы забыться. То ли в память об отце Антуане (который умер к этому времени), то ли просто из жалости к судьбе несчастной, ей разрешили приходить и играть на органе. Она могла пропадать там все время, пока не шли службы и за ней не приходил ее первый сын - Луи Моро. Побыть матерью ей не дали: в возрасте 8 лет отец отправил мальчика учиться в Европу. В будущем он станет известным американским пианистом и композитором. И многие считают, что своим талантом он пошел в мать.
Вот и после своей смерти Эйми Брюсли-Готшалк выбрала местом обитания тот уголок, что приносил ее страдающей душе покой и утешение.

-Особняк с привидениями-

В одном из кладбищенских районов Нового Орлеана (так можно назвать место, где соседствуют друг с другом несколько некрополей) располагается Дом с привидениями. Этот симпатичный особняк с колоннами был построен в 1872 году для Мэри Слеттери и ее детей. Дом поменял своих хозяев в 1905 году, но новые владельцы не особо прониклись жилищем, и в 1923 году он передается в распоряжение нотариуса Говарда Маккалеба, который пристраивает его в хорошие руки. И вот в 1930 году по городу стал распространяться буклет об открытии нового похоронного бюро.
Под крышей особняка расположился и морг, и прощальный зал, и магазинчик погребальных принадлежностей и небольшой крематорий.
За всю свою историю похоронное бюро организовало 20 000 похорон.

В 1985 PJ McMahon and Sons были поглощены более крупной корпорацией, которая еще через десять лет его перепродала, но поддерживать ветшавший 130-летний особняк и обновлять его коммуникации до современного уровня было дорого и не выгодно. Его вновь продали компании, занимающейся спа. Та капитально взялась за ремонт дома, отодрав даже половицы и шпаклевку со стен. От былого остался лишь каркас стен да фасад. Но директор компании внезапно скончался при "загадочных обстоятельствах", а потом случилась Катрина. Особняк выкупил Jeff Borne, чтобы сделать из него хэллоуинский аттракцион. За долгую историю существования дома накопилось много рассказов о странных происшествиях, призраках и прочем, и к Джеффу обратились исследователи паранормальных явлений из Лос-Анжелеса, которые хотели посмотреть, если ли там призраки. Исследования дали положительный результат, в дом потянулись другие "охотники за привидениями", понаставил там камер, в т.ч. ночного видения, всяких датчиков для замерения колебаний температуры и электро-магнитного поля и так далее, и теперь это своеобразный полигон для охотников на привидений, которые пытаются доказать, что призраки существуют.
Так появились легенды о призраках детей, на которых можно наткнуться в коридорах, а в подвале когда-то обитал мрачный бальзамировщик, придумавший состав для превращения трупа в вампира.

-Персонажи местного фольклора-

Ругару с болот Луизианы

Ругару, ругару (франц. Loup-garou (оборотень), варианты: Rougarou, Roux-Ga-Roux, Rugaroo, Rugaru) — разновидность фольклорных оборотней, представляющая собой человека с волчьей головой или «гибриды» человека с собаками, свиньями, коровами или даже цыплятами (обычно белыми).
Ругару является частью фольклора франкофонных поселенцев в Луизиане. Среди вариантов этой легенды наиболее распространёнными являются такие:
Ругару становятся те, кто продал душу дьяволу.
Ругару преследует непослушных детей. Либо католиков, нарушивших пост (по одной из версий, человек, семь лет подряд не соблюдавший пост, становится ругару).
Ругару проклят на 101 день. По истечении этого срока проклятие перемещается на человека, чью кровь ругару испил. При этом днём существо выглядит как человек и, хотя ведёт себя странновато, пытается скрыть своё состояние.
Чтобы убить ругару, достаточно заколоть его ножом, пристрелить или сжечь. Но есть способ спасти человека от этого проклятия — в некоторых версиях легенды, ругару превращается обратно в человека, если пролить его кровь. Правда, в более мрачном варианте этой легенды, проливший кровь ругару, через год умирает.
По легенде, это существо бродит среди болот и лесов, что раскинулись между Акадианой и Новым Орлеаном. Чаще всего его описывают как человека с волчьей или собачьей головой. Ругару перевоплощаются не как оборотни — тело не трансформируется, а как бы выворачивается наизнанку, быстро, без каких-либо физических неудобств и боли. Прежде чем полностью превратиться, ругару выглядят как обычные люди. Но превратившись, приобретают невероятную силу, их кости меняются, и они становятся монстрами. В человеческом обличье Ругару хранит в себе звериную сущность, то есть легко поддаётся вспышкам гнева и держится на расстоянии от людей, хотя многое зависит от характера. Когда Ругару в зверином обличье, внутри него остаётся человек, он сохраняет человеческий разум и может контролировать животные желания, в итоге не «теряет голову», как оборотень. Ругару не преобразится, если не дать ему попробовать человеческой крови. Также ругару — наследственный ген, который передается от отца к ребенку. Ругару можно убить, если сжечь его. Некоторые исследователи связывают ругару с другим мифическим людоедом — вендиго, однако писатель Питер Меттисен утверждает, что эти легенды имеют не так уж много сходства. Если вендиго просто боялись, то ругару в некоторых местах поклонялись, связывая его с Матерью-Землей.
*
В некоторых историях ругару перекидывается в волка не целиком и полностью — меняется только его голова. Именно она становится волчьей. Или собачьей. Или даже свиной, или коровьей. А то бывает и цыпленка, но, что характерно, голова должна быть сугубо от белого цыпленка! При этом тело не трансформируется, а как бы "выворачивается на изнанку, быстро, без каких-либо физических неудобств и боли". Во-вторых, ругару не зависят от фаз луны, так как оборотнями они становятся большей частью из-за происков ведьм: либо сами ведьмы принимают такой облик, либо насылают проклятье на простого человека. В таком случае есть шанс, что стоит ругару пролить кровь другого человека и проклятье перейдет уже на него, а прежний проклятый "освободится". По другой легенде, ругару находится под заклятием 101 день. По истечении этого срока проклятие само переходит к другому человеку, укушенному ругару. Но на такой упрощенный вариант на самом деле надежды мало...
Другие рассказывают, что ругару могут полностью перекидываться в животных. Один из самых распространённых способов вернуть ругару в его человеческое обличье — это пролить его кровь. Подобные легенды характерны для франкофонного населения вообще и встречаются не только в Луизиане, но и в канадском Квебеке. Следующая история луизианского происхождения:
Один раз женщина мыла свиную требуху около байу и к ней подошла странная собака. И она говорит "Пошла вон! Пошла вон!", потому что она боялась собаки. Но собака её не послушала. Она отошла чуть подальше, но затем учуяла запах требухи и подошла вновь. А она ей вновь: "А ну пошла вон!". Собака опять чуть отошла, но затем вернулась.
И женщина воскликнула "Чёртов пёс!" и кинула в него нож и нож порезал собаке нос и вылилось несколько капель крови. И собака превратилась в человека.
Когда он стал человеком, он сказал: "Спасибо вам большое, мадам, вы освободили меня от проклятия (gri-gri)".
"От проклятия?" — спросила она?
"Да", — сказал он. "Я выпил кровь чёрного цыплёнка в полночь на перекрёстке, чтобы иметь возможность обратиться в того, кого хочу. Но как же я устал от этого! И теперь, когда была пролита моя кровь, я освобождён от необходимости оставаться в изменённой форме. Спасибо вам большое!"
Странный пёс / The Strange Dog (746: p.159-160)
Насколько всё смешалось в фольклоре каджунов эта история демонстрирует очень ярко. В ней есть схожие с европейскими история про вервольфов черты, но в то же время очевидно влияние вуду. Распитие крови чёрного цыплёнка в полночь на перекрёстке очень характерно для вуду, а само слово для обозначения проклятие "gri-gri" прямиком взято из креольских поверий и тоже относится к вуду.
Еще один значимый момент — пребывая в измененном обличье, ругару сохраняет свой человеческий интеллект в полной мере. Он не "теряет голову" как многие другие оборотни, что делает его весьма опасным монстром. Вместе с тем оказывается, что и в человеческом модусе звериная составляющая (так называемый "ферей") не засыпает полностью, время от времени проявляя себя вспышками гнева и слабо контролируемого раздражения.
По легенде, ругару предпочитают бродить по безлюдным местам типа полей и болот, которых так много в южной Луизиане. Особую опасность они представляют для непослушных детей (по крайней мере, так им говорят их родители) и для католиков (особенно для тех, кто не соблюдает пост; по одной из версий, человек, семь лет подряд не соблюдавший пост, сам становится ругару). ©

Дровосек из Нового Орлеана

Дровосек из Нового Орлеана, (англ. The Axeman of New Orleans) — серийный убийца, действовавший в Новом Орлеане, штат Луизиана, а также в окрестных городах с мая 1918 до октября 1919 года. Вероятно, также он совершал преступления и раньше — в 1912 году. Убийца нападал на своих жертв с топором. Иногда с помощью этого же инструмента он выламывал двери, чтобы проникнуть в дом. Преступления прекратились так же неожиданно, как и начались. Полиция так и не смогла поймать Дровосека. Его личность до сих пор не установлена, хотя есть несколько предположений.
Письма в газеты
Не все жертвы Дровосека погибали. Но дикость его нападений держала в страхе огромное количество людей. Первыми жертвами были люди итальянского происхождения. Газеты писали, что возможно эти убийства организованы мафией. Однако эта версия отпала после дальнейших преступлений. Среди жертв Дровосека были и беременная женщина, и малолетний ребенок, зарубленный прямо на руках у матери. Дровосек, казалось, был вдохновлен преступлениями Джека Потрошителя. Он писал ядовитые письма в городские газеты, в которых намекал на будущие убийства и утверждал, что он не человек, а демон из ада.
Джаз Дровосека
Наиболее известно его письмо от 13 марта 1919 года, которое было опубликовано в газетах. Дровосек писал, что следующее убийство состоится 19 марта через 15 минут после наступления полуночи. Он обещал не трогать только тех людей, которые в это время будут слушать джаз. 19 марта все развлекательные заведения были переполнены, а профессионалы и любители играли джаз прямо на улице. Никаких убийств этой ночью не произошло. Впрочем, не все горожане тогда были напуганы Дровосеком. Некоторые написали ответные письма в газеты, в которых приглашали убийцу посетить их дома и посмотреть, кто кого убьет. Один из жителей вежливо попросил Дровосека не выламывать парадную дверь и даже пообещал оставить открытыми окна. © wikipedia.org
Дьявол
Суеверия в Новом Орлеане не были редкостью. Все знали легенды о «Человеке-игле», который приводил женщин в бессознательное состояние при помощи инъекции, а затем истязал их. Или о «Черном человеке», который работал в больнице, где травил пациентов, а потом продавал их тела студентам-медикам. Еще более таинственной и популярной фольклорной историей была легенда о «Человеке в мантии» — призрачном джентльмене, носившем длинное черное одеяние и передвигавшемуся по городу на черном автомобиле. Все девушки, которые воспользовались его предложением подвезти их, исчезли навсегда.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что многие жители Нового Орлеана начали говорить о Дровосеке, как о дьявольском существе. Особенно, когда появилось его описание — высокий и худой, одетый во все черное, с лицом скрытым тенью широкополой шляпы. Подходящая внешность для фантома.
Историк и автор книги «Путешествие во Тьму: привидения и вампиры в Новом Орлеане» Калила Смит была заинтригована заявлениями очевидцев о том, что Дровосек беспрепятственно «будто на крыльях» исчезал с мест преступлений, его письмами и тем, что его никто так и не смог разглядеть и запомнить. Она задалась вопросом, а был ли он человеком на самом деле?
Смит рассказывает, что с конца 1800-х годов в Новом Орлеане процветал культ вуду. Люди убивали друг друга, полагая, что кто-то околдовал их. Она предполагает, что убийства могли носить мистическое, религиозное значение и быть совершены сверхчеловеком или, во всяком случае, тем, кто считал себя таковым. История подробно

Продолжение следует...

Вспомнить другие рассказы о Новом Орлеане:
Вампиры Нового Орлеана

Все посты о кладбищах Нового Орлеана

@темы: исчезнувшие кладбища, Самые мистические кладбища США, американские некрополи, Louisiana, загадки и мистика некрополей, Haunted

---

Антология "Мертвый гость"

[The Highgate Vampire]

Что ожидает нас на исходе бытия? Откуда являются призраки, двойники, приведения? Есть ли доказательства загробного существования? Многие века тревожат род человеческий подобные вопросы.
Одно из самых загадочных явлений в мире таинственного - призраки. О встречах с ними - замечательные рассказы немецких, австрийских и швейцарских писателей, вошедшие в эту книгу.

Читать или скачать

Иоганн Август Апель "Пляска мертвецов"
Рассказ скорее всего является обработкой старой германской легенды 16 в. Сюжет произведения полностью идентичен рассказу Фрэнсиса Лэтома «Пляска смерти», 1810 г.

Как повествует старая хроника, в городишко Найсе, что лежит на берегу одноименной реки в Силезии, когда-то давно приехал один старый музыкант со своей волынкой. Кое-как перебиваясь, он играл сначала только для себя, но вскоре нашел благодарных слушателей, которые собирались тихими ночами под его окном, чтобы послушать его игру, и так он обзавелся знакомствами среди стариков и молодежи и завоевал их расположение, так что стало хватать не только на хлеб, но и на вино. Юные щеголи, которые поначалу лишь сидели под его окном, вели его теперь под окна своих возлюбленных и просили исполнять нежные серенады, что он и делал под аккомпанемент их вздохов и галантностей. Отцы семейств звали его на свои пирушки, и редкая свадьба в городке обходилась без того, чтобы мастер Виллибальд не выдал по этому поводу весь свадебный репертуар. Именно для таких случаев им была найдена настолько глубокая и проникновенная манера игры, в которой, словно в прелюдии к супружеской жизни, сменяли друг друга и чередовались серьезное и смешное, радостное и грустное, так что от старинного, дедовского немецкого танца, без которого немыслима была любая свадьба, не осталось и следа. Когда он начинал играть таким образом, ни одна самая чопорная красотка не могла устоять на месте, и у самой почтенной матроны ноги сами пускались в пляс, а седовласые старики кружились в танце со своими цветущими внучками, поэтому и стали называть этот танец, за то что он возвращал старикам молодость, сначала в шутку, а потом и по привычке «дедушкиным».
У мастера Виллибальда жил один молодой человек, художник, которого все считали настоящим или приемным сыном старого волынщика. Но на него веселое искусство старика никак не действовало. Он был невесел даже во время самой веселой музыки, а на пирушках, куда его часто приглашали, почти никогда не танцевал и чаще забивался в угол и неотрывно смотрел оттуда на самую привлекательную танцовщицу, не решаясь, однако, ни заговорить с ней, ни пригласить на танец, так как городской фогт, ее отец, был суровым и упрямым человеком, который счел бы униженным свое достоинство, если бы простой художник посватался к его дочери. Однако юная прекрасная Эмма думала по этому поводу совсем не так, как ее отец: ей нравился молодой художник, и, к его удовольствию, ее легкомысленная головка часто застывала в неподвижности, когда она замечала, как Видо втайне любуется чертами её лица. Правда, когда она угадывала в его взгляде немую благодарность, она краснела и отворачивалась, но краска румянца на ее щеках разжигала еще больше огонь любви и надежды в сердце художника Видо.
Волынщик Виллибальд давно пообещал свою помощь больному от любви юноше. То он хотел, как второй Оберон из Папагена, довести фогта своей танцевальной музыкой до такого изнеможения, что тот пообещал бы ему самое дорогое, а именно дочь в жены Видо. То предлагал он, как новый Орфей, вывести силой своей музыки невесту из преисподней отцовского надзора; но Видо всегда возражал, что не хочет причинять горя отцу своей любимой и что он полагается в большей степени на свое терпение и обходительность с ним:
«Ты простофиля, — сказал тогда Виллибальд, — если надеешься привлечь внимание богатого чванливого дурака настоящим человеческим чувством, каким является твоя любовь; он не пойдет на это, вот увидишь, без кое-каких „египетских испытаний“. [12]Как только невеста будет в твоих руках, а он не сможет ничего изменить, ты увидишь, как он сменит гнев на милость. Я был глупцом, пообещав тебе ничего не делать против твоей воли, но смерть перечеркивает любые обещания, и я тебе еще помогу так, как сумею».
Тем временем художник Видо был не единственный человек в городке, которому фогт был как бельмо на глазу. Все бюргерство не питало особой симпатии к своему главе и неоднократно, в шутку или всерьез, пыталось подстроить ему какую-нибудь каверзу, потому что он часто беспощадно наказывал горожан по малейшему подозрению, если они не могли откупиться большим штрафом, и после ежегодной винной ярмарки в Йеннере им приходилось обычно относить за кратковременное удовольствие всю выручку в ратушу или фогту.
Однажды, когда найсский деспот подвергнул терпение горожан слишком суровому испытанию, они не выдержали. Горожане собрались вместе, напугав тем самым своего мучителя, так как угрожали ему ни многим ни малым, а поджогом его дома, чтобы фогт сгорел там со всем нечестно им нажитым.
Тут к мастеру Виллибальду пришел Видо и сказал: «Теперь, мой старый друг, настал, наконец, час, когда искусство может помочь мне, как вы мне это часто обещали. Если звуки вашей музыки в самом деле так удивительны, как вы утверждаете, то попробуйте освободить фогта и укротить всеобщий гнев. Он наверняка пообещает вам в награду все, что вы пожелаете. Тогда вы, в свою очередь, замолвите словечко за меня и мою любовь и потребуете Эмму в награду за свою помощь».
Волынщик посмеялся над его речью и ответил: «Нужно исполнять желания детей, чтобы они не кричали». Он взял свою волынку и пошел на рынок, где народ, вооружившись пиками и жердями, факелами и банками со смолой, шумел и штурмовал двери дома.
И вот мастер Виллибальд остановился у одной из колонн и весело завёл своего «Дедушку»; и едва до горожан донесся знакомый мотив, как прояснились ожесточившиеся лица, распрямились нахмуренные брови, пики и смоляные факелы выпали из яростно сжатых пальцев, и неистовая толпа, осаждавшая дом, сменила свой бег на плавные шаги менуэта. B пляс пустились все, и шумный рынок сразу превратился в весёлую танцплощадку. A волынщик пошел себе дальше по улицам города со своей чудесной волынкой, и вся процессия следовала за ним, и каждый горожанин возвращался в свой дом, который он еще совсем недавно покидал с совсем другими намерениями.
Словам благодарности спасенного фогта мастеру Виллибальду, казалось, не будет конца; в качестве вознаграждения он готов был пообещать ему все что угодно, вплоть до половины своего состояния. Волынщик в ответ засмеялся и сказал, что так высоко он не метит и что ему лично не нужно ничего из суетных благ, но если строгий господин дал ему слово и ему угодно, чтобы он попросил его о чем-нибудь, то он просит руки его прекрасной Эммы для своего Видо.
Это пришлось сильно не по нутру городскому фогту. Он всячески изворачивался и уклонялся, но когда мастер напомнил ему об обещании, фогт поступил так, как обычно всегда поступали сильные мира сего в те далекие времена: он счёл себя оскорбленным в своем достоинстве и объявил мастера нарушителем спокойствия и врагом гражданского порядка и посадил его на время в карцер, для того чтобы тот забыл обещания, данные ему городским головой. При этом он обвинил его в колдовстве и возбудил против него отвратительный процесс, утверждая, что тот является не кем иным, как небезызвестным хаммельнским волынщиком и крысоловом, который однажды заставлял танцевать детей, а теперь то же самое проделывает и со взрослыми.
Благодаря этой фальсификации фогту удалось отвратить сердца всех сочувствовавших от заключенного. Страх перед колдовством и пример с детьми из Хаммельна подействовали так сильно, что судебные заседатели и писцы день и ночь работали не покладая рук, а городской казначей уже составил смету на сооружение костра для сожжения; звонарь попросил новую веревку на колокол для похоронного звона, плотники сколачивали доски под возвышения для зрителей будущей экзекуции, а члены суда уже составляли вчерне акт уголовного суда о смертной казни. Однако мастер Виллибальд опередил поспешные шаги юристов, поскольку он, от души посмеявшись над всей обстоятельностью приготовлений к его смерти, лег на свою соломенную постель и умер.
Незадолго до своей смерти он обратился к Видо: «Юноша, если судить по тому, как ты смотришь на вещи и на людей, помочь тебе невозможно. С меня довольно трюков, которые мне пришлось вытворять из-за твоей глупости. Ты достаточно взрослый для того, чтобы понять, что нельзя, по крайней мере, в собственных делах чересчур полагаться на человеческую доброту, даже если ты сам слишком добр для того, чтобы вообще утратить веру в других людей. Я не стал бы рассчитывать даже на выполнение тобой моего последнего желания, если бы тебя не побуждала к этому твоя собственная выгода. Когда я умру, позаботься, чтобы со мной похоронили мою старую волынку. Тебе она не пригодится, если останется с тобой, но принесет тебе счастье, если последует со мной в землю».
Видо пообещал выполнить последнюю волю своего старого друга и закрыл ему глаза.
Едва только распространился в городе слух об этой неожиданной смерти, как все: и стар и млад — сбежались, чтобы убедиться в его правдивости. Больше всего был рад такому исходу фогт, так как хладнокровие, с которым преступник отнесся к перспективе быть сожженным, посеяло в нем подозрения в том, что тот благодаря волшебству сделается в тюрьме невидимым или вместо своей персоны подсунет соломенное чучело и поднимет на смех юстицию города. Поэтому было решено, поскольку в окончательном приговоре отсутствовал пункт о сожжении тела, как можно быстрее избавиться от покойника и зарыть его в самом отдалённом месте возле кладбищенской стены.
Тюремщик, являющийся, согласно предписанию, наследником покойного, спросил во время составления описи его имущества, как поступить с волынкой — вещественным доказательством, — и Видо хотел уже было подать свое ходатайство, как тут в порыве служебного рвения фогт издал резолюцию, согласно которой эту дурную, ненужную безделушку надлежало зарыть вместе с трупом, чтобы воспрепятствовать всяческим злоупотреблениям. Таким образом, ее положили в гроб к мертвому, и рано утром волынщик и его волынка были тихо вынесены на кладбище и похоронены.
Но уже на следующую ночь стали происходить удивительные события. Сторожа на башнях привычно наблюдали за тем, не случился ли где-нибудь пожар. И тут около полуночи при свете луны они увидели, как мастер Виллибальд вышел из своей могилы у кладбищенской стены. Держа в руках свою волынку, он прислонился к высокому надгробному камню, так что его лицо ярко освещала луна, и начал играть, перебирая при этом пальцами на своем инструменте точь-в-точь так, как при жизни. B то время, пока сторожа в оцепенении смотрели на него, на кладбище стали открываться другие могилы, и их окостеневшие обитатели высунули наружу свои голые черепа и, оглядываясь по сторонам, стали кивать в такт музыке, а затем и вовсе вылезли из могил и задвигали своими гремящими суставами в резвом танце. Из склепов и подпорных арок пялились на бугристую танцевальную площадку пустые глазницы, высохшие руки с грохотом трясли железные ограды, пока замки и задвижки не соскочили с них, открыв веселящимся скелетам дорогу к балу мертвецов. Хрупкие танцоры деревянной походкой зашагали по могильным холмам и надгробиям и начали кружиться в веселом хороводе, так что белые одежды, в которые были облачены их высохшие конечности, развевались на ветру, когда вдруг колокол на церковной башне пробил полночь. B тот же миг танцоры и танцовщицы возвратились в свои тесные жилища, а музыкант взял волынку под мышку и тоже ушел на покой.
Еще на рассвете сторожевые подняли с постели фогта и дрожащими голосами сообщили ему о таинственной пляске мертвецов. Он строго запретил разглашать увиденное и пообещал им, что в следующую ночь сам разделит с ними вахту, однако слух об этом облетел вскоре весь город, и к вечеру уже все двери и крыши в окрестности кладбища были заняты кандидатами в духовидцы, которые уже заранее спорили по поводу возможности или невозможности того, что они, может быть, увидят в полночь.
Музыкант не заставил себя долго ждать. B одиннадцать часов, по первому удару колокола, он, не торопясь, встал и, прислонившись к надгробию, заиграл. Участники бала, казалось, уже давно дожидались музыки, потому что при первых же ее звуках из могил и склепов, из могильных холмов и из-под тяжелых надгробных камней выкарабкались трупы и скелеты, одетые и голые, большие и маленькие, перепрыгивая друг через друга, приплясывая и кружась, весело вальсировали вокруг музыканта, быстро или медленно, в зависимости от мелодии, которую он наигрывал, пока башенные часы не пробили полночь, и танцоры вместе с волынщиком не ушли на покой.
Живые же зрители на башнях и крышах признавались себе в том, что есть вещи, которые здравый рассудок отказывается понимать. Тем временем фогт еще той же ночью приказал схватить художника Видо и выведать у него, пусть даже под пыткой, как избавиться от бесчинств его мертвого приемного отца.
Видо не преминул напомнить фогту о ею неблагодарности по отношению к Виллибальду и заявил, что покойник будоражит город и крадет покой у мертвецов и сон у живых только потому, что он вместо обещанного за спасение фогта вознаграждения получил отказ и, более того, незаслуженное заключение в тюрьму и унизительные похороны. Эта речь произвела такое впечатление, что решением магистрата тело волынщика надлежало перезахоронить в более приличном месте кладбища. Могильщик должен был, завершая дело, вынуть волынку из гроба и повесить ее у себя за печью, чтобы музыкант-призрак, если он не хочет бросить свое ремесло даже в могиле, по крайней мере не смог бы играть плясовую.
Но когда часы на башне пробили одиннадцать раз, в дверь к могильщику отчетливо постучали, и когда он, подозревая солидный заказ, открыл дверь, перед ним стоял похороненный волынщик собственной персоной.
«Моя волынка!» — как ни в чем не бывало сказал он, прошел мимо дрожащего могильщика и снял свой инструмент со стены из-за печи. Потом он прислонился к надгробному камню и заиграл. Участники бала явились, как и в прошлые ночи, и приготовились к полуночному танцу на кладбище, но на сей раз музыкант заиграл марш, вышел вместе с длинной процессией за ворота погоста в город и провел участников своего парада по всем улицам, а когда колокол пробил двенадцать, они снова вернулись в, свои усыпальницы.
Вскоре жители стали бояться, как бы не нагрянули ночные гости в их собственные дома, и кое-кто из старейшин ратуши стал упрашивать фогта, чтобы он выполнил данное волынщику обещание. Но фогт оставался глух к их просьбам, считая, что Видо, который подозревается в причастности к колдовству старого волынщика, уместнее было бы объявить кандидатом на сожжение на костре, чем на руку прекрасной и богатой невесты.
Но следующей ночью хоровод мертвецов снова появился в городе, и, хоть музыка была не слышна, по движениям танцоров угадывался мотив «дедовского» танца. На сей раз они стали вытворять вещи пострашнее, чем прошлой ночью. Они останавливались перед домами, в которых была девушка на выданье или невеста, и начинали кружиться в танце, и в их окружении отчетливо видели призрачный образ, похожий на ту девушку, для которой они выводили свои ночные свадебные хороводы.
На следующее утро город напоминал большую мертвецкую, потому что все девушки, которые узнали себя в пляшущем призрачном силуэте, внезапно умерли. Все это повторилось и в следующую ночь. Танцующие скелеты кружились перед домами, и там, где они танцевали, на следующее утро лежала мёртвая невеста или взрослая девушка.
Горожане больше не хотели подвергать своих дочерей и невест ночью такой опасности. Они стали угрожать фогту, что силой отнимут у него дочь и приведут ее к Видо, если он не захочет сейчас же разрешить им обручиться и еще до наступления ночи сыграть свадьбу. И на то, и на другое в равной степени фогту тяжело было давать согласие, и так как он, таким образом, оказался в той редкой ситуации, когда человек может осуществить абсолютно свободный выбор, то он показал себя свободным существом и сам отдал свою Эмму в жены художнику Видо.
Еще до наступления полночи все сидели за свадебным столом. Глухо прозвучал первый удар колокола, и тут же раздались первые звуки знакомого свадебного танца. B ужасе от того, что ночные кошмары продолжаются, гости поспешили к окнам и увидели волынщика во главе длинной вереницы призраков и белых погребальных одеяниях, приближающихся к дому, где справляли свадьбу. Сам он остался стоять у ворот и продолжал играть, а процессия медленно поднималась в свадебный зал. Здесь незваные бледные гости стали тереть себе глаза и удивленно осматривались по сторонам, как проснувшиеся сомнамбулы. Настоящие гости спрятались за стульями и столами, а щеки прибывших вскоре стали наливаться румянцем, их бледные губы расцветали, как свежие бутоны роз и цветы граната, и они приветствовали друг друга знакомыми голосами и именами. Узнавание было обоюдным, потому что мертвенно-бледные, а теперь румяные и цветущие лица принадлежали преждевременно умершим найсским девушкам, которые были пробуждены от своего колдовского сна и в погребальных одеждах приведены в свадебный зал волшебной музыкой мастера Виллибальда. Маг наиграл им на прощание еще одну весёлую штучку и исчез.
«Я почти начинаю верить, — сказал Видо, — в то, что волынщик есть не кто иной как дух гор Силезии. Я познакомился с ним в горах и, сам не знаю чем, завоевал его благосклонность. Он обещал мне поддержку в моей любви и честно сдержал слово, хоть и несколько своеобразным, чудным способом, за который его, впрочем, нельзя упрекать».
Дух гор покровительствовал Видо до конца его жизни. С каждым днем умножалось его состояние, его жена каждый год дарила ему детей, а его картины покупали в далеких Индии и Англии; «Пляски мертвецов», которыми гордились не только Базель, Дрезден и Любек, но и многие другие немецкие города, являются не чем иным, как копиями с оригинала Видо, который он написал в память о действительной пляске мертвых в Найсе, но который, к сожалению, пока не смог найти и изучить с целью обогащения истории искусств ни один коллекционер картин или знаток искусств.

@темы: Пляска смерти, Ваши пальцы пахнут ладаном (поэзия, отрывки из романов, рассказы)

---

Арбат и его переулки: легенды и призраки

[The Highgate Vampire]

Тихим октябрьским вечером хочется вам поведать истории о шумной пешеходной улице, которую многие из вас знают, - старом Арбате (и его окрестностях). Если быть честным, то вашему покорному слуге это место не всегда было по душе: уж слишком утомляли и толпы гуляк и полчища художников/музыкантов и прочих субъектов искусства. Но одним поздним вечером удалось взглянуть на эту улицу в другом обличье.
Было это ближе к полуночи 31 октября на экскурсии "Мистический Арбат". По теме гид говорил мало и все спрыгивал на своих любимых масонов. Но в воздухе уже разливалось ощущение праздника, ибо под сенью мрачного готического замка "Дома Актера" улица и соседствующие переулки периодически заполнялись ряжеными с тыквами в руках.
Истории, которые будут тут рассказаны, не записывались со слов экскурсовода. Запоминались только конкретные дома, по котором уже дома искалась и перепроверялась информация. А что-то было известно до прогулки и ждало своего момента.
Начать следует с дома №14, на месте которого до сих пор пустырь (тот, что за забегаловкой "Синий трамвай").

©

На Арбате был такой дом под номером 14, который в один прекрасный день приобрел дурную славу и был прозван «домом с привидениями» и «местом, которое все живое в землю утягивает».
Есть две версии по поводу того, кто построил этот дом. Из одних источников следует, что его возводил князь Халиков, а из других, что князь Оболенский. Однако одно время владельцем особняка на Арбате был Н.Н. Оболенский, который продал фамильный дом некому купцу Гоберману, который, в свою очередь, не успел пожить в купленном владении, т.к. оно успело перейти к новым хозяевам.
Но кто бы то ни были хозяевами дома, они там не жили, а, испугавшись ходившего о доме мнения, сдавали его в аренду. Первыми там поселились некий полковник с женой, молодой и красивой. Но она ушла от него к артисту, а он, не выдержав такого удара, удавился. Затем здесь попробовал пожить чиновник с семьей, однако и их постигла злая участь. Спустя всего лишь месяц жену чиновника и их пятерых детей обнаружили удавленными. После таких происшествий жить в этом злополучном доме никто не решался, и он долго стоял пустой. Только лишь в советские времена помещения в доме занимали под склады и различные учреждения.
В период войны Арбат предназначался Наркомату обороны. Бомбардировками был разрушен театр Вахтангова, расположенный на Арбате, однако его восстановили, а вот дом номер 14, располагавшийся на противоположной стороне, увы, был стерт с лица земли навсегда. Он был очень красив внешне, имел шестиколонный балкон и десять высоких окон, его частенько использовали для фотографий на открытки. Даже на картине «Арбат» художника М. Гермашеза 1912 – 1914 годов, на которой изображен городской пейзаж с уже многоэтажными зданиями узких переулков, трамвайной колеей, одинокой лошадью под фонарем, дом №14 находится в самом центре. Именно в те времена дом и получил прозвище «дом с привидениями», который мирные люди по ночам обходили стороной. Теперь то место, наверное, не многие узнают, дома стали еще выше, а фонарей больше.
Собирателем ходивших о доме на Арбате слухов, был некий Е. З. Баранов, торговавший книгами прямо на ступеньках любопытного объекта обсуждений. Этот человек очень любил и ценил фольклор. Он сумел догадаться начать записывать все, что говорят о доме и авторов этих высказываний, даже если это был какой-нибудь обыкновенный извозчик или даже водопроводчик. Плюс ко всему Баранов сделал доклад на эту тему в научном обществе «Старая Москва», в котором состояли такие люди великий художник А. Васнецов и историк П. Миллер. Именно благодаря этому докладу и общему решению членов общества в 1928 году была выпущена отдельная книга, в которой были опубликованы все собранные Барановым легенды, рассказы и слухи, даже самые фантастические и невероятные. Книга вышла под названием «Московские легенды». Послесловие к книге было написано П. Миллером. Он считался знатоком улиц Москвы и установил, кто и в какой период владел этим домом. Согласно его исследованиям, в конце XVIII века владельцами дома были князья Шаховские, с середины XIX – Оболенские. Один из Оболенских, кстати, в этом доме покончил с жизнью. После некоторое время дом оставался пустым. Поводом для появления легенд послужили люди, тайно поселившиеся в опустевшим доме и скрывавшиеся от полиции. А прохожие и извозчики, по всей видимости, принимали их за нечисть и призраков, поэтому перед домом переходили на другую сторону дороги.
В книге У.З. Баранова владение было описано как большой каменный одноэтажный дом с подвалом и довольно обширным двором. Особо привлекательно Баранов описал фасад дома, балкон, окна, а так же бронзового льва, который стоял на входе в дом, расположенный со стороны двора (помимо него был и основной вход, парадный). А на самом деле дом был похож на остальные, стоящие на Арбате: деревянный и оштукатуренный.
Этот дом снимали железнодорожный магнат В. Фон Мекк и князь Лев Голицын, которые спокойно жили в нем и им не мешали никакие призраки.
Место, улица, земля, где находился «дом с привидениями» примечательны еще и тем, что на их территории находился дом, в котором жили родители нашего великого, непобедимого полководца Александра Васильевича Суворова. Сейчас на тех местах зеленый сквер.
Этот дом нуждается в восстановлении с исторической точки зрения. Обращая внимание на то, как можно качественно и достаточно быстро восстановить стены, разрушенные войной и бомбардировками, напрашивается вывод, что «дом с привидениями», имевший прекрасный фасад с шестиколонным балконом, высокими окнами и бронзовым львом со двора, вполне подлежит восстановлению. Колокольню тоже необходимо вернуть в жизнь с целью создания в тех местах музея, посвященного Александру Суворову. Хотя начать, наверное, стоит с установки на этом месте памятника, который смог бы доступно пояснить каждому проходящему мимо человеку, что он идет по земле, на территории которой родился Суворов.

По рассказам гида: прохожих очень пугали жуткие звуки, доносившиеся из подвала дома, и белые тени, мелькающие в окнах. Когда же по наводке в пустующий дом ворвались стражи порядка, то они обнаружили бандитскую малину, которая пользовалась дурной славой дома и обосновалась на нижнем этаже. Более того, они сами ее поддерживали: в подвале стояли инструменты, которые периодически издавали не очень приятные звуки, а напротив около окон на веревках висело то ли белое покрывало, то ли ночная рубашка, которая тоже шла в ход.
Наш проводник рассказал и эту часть легенды:
В те времена в доме жил большой любитель старинных книг князь Хилков. Жемчужиной его коллекции была книга Якова Брюса – сторонника Петра Первого. О Якове Брюсе ходили различные слухи мистического толка. Его считали колдуном, чернокнижником и алхимиком, якобы умеющим превращать свинец в золото. Как раз последним и заинтересовался один из слуг князя.
Он выкрал книгу из хранилища, но никаких сведений о превращении металлов в золото в этом труде не было. Вернуть книгу в хранилище лакей не успел и спрятал ее в комнате князя. А спустя некоторое время барина обнаружили в его кабинете повешенным на собственном ремне. Ходили разговоры, что Хилкова подтолкнула к этому поступку спрятанная книга, сохранившая негативную энергию своего автора. Что касается лакея, укравшего фолиант, то в течение года после своего поступка он спился и умер.
Фантазия некоторых авторов доходит до того, что книгой Брюса был самый настоящий Некрономикон безумного араба Альхазреда.
-

-Баранов "Московские легенды: Проклятый дом"-

Дом этот — проклятый, нечистое место. В нем черти водятся... Ну, как водятся? Не распложаются же, как цыплята из-под курицы, а беснуются. Соберутся, один на гармонике жарит, другой — в тулумбас... бум... бум... Прочие-то хвосты задерут и пошли отхватывать... Народ так сказывает, а верно ли — не знаю. Будто с двенадцати часов ночи начинается. И такого трепака разделывают! Уж они на это мастера... На хорошее-то их не толкнешь, а вот плясать да матерно ругаться — это самое разлюбезное ихнее дело. Очень на то горазды...
И будто в этом доме мать с сыном в блуде жила. Сын взял да и зарезал мать, а после того сам удавился. И вот с этого времени черти и облюбовали этот дом. Пошло по ночам беспокойство. Люди и не хотят в нем жить. Толкуют вот так в народе. А может, это и не так. Какой наш народ? Как примется плести... Особенно бабы, сороки эти. Они тебе настрекочут, только слушай. И откуда что берется! Сорочья порода. Только бы языки чесать...
Ну и не живет никто в этом дому. Да и какая неволя? Деньги заплати, да и не спи по ночам, чертовскую музыку слушай. Да сгори он! Черти балы устраивают, а я деньги плати? Дураков нет, это оставьте. Ну, да ведь и то сказать: только разговор такой идет, а правда ли, нет ли — кто знает?!
Записано мною в Москве от ломового извозчика, старика Кадушкина. Настоящая фамилия его — Ларин, а прозвище Кадушкин он получил за то, что в конце восьмидесятых годов занимался доставкой воды в Дорогомилове, где в то время водопровода не было, причем воду он возил не в бочке, а в огромной кадке, укрепленной на дрогах. Человек он был (умер в 1924 г., 79 лет) во многом оригинальный и интересный рассказчик. За чаем в харчевне он просиживал, когда не было работы, часа три и, угрюмо насупив густые брови, выдувал пять-шесть чайников чаю, т. е. 30—35 стаканов, и уже после такой порции принимался за щи. После щей, выпив объемистую кружку холодной воды, отправлялся на биржу.
Он много нюхал табаку, в который подмешивал для крепости золу. Нос у него был короткий, но очень толстый, и он, собираясь нюхать, стучал по нему двумя пальцами, приговаривал:
— Ну-ка, Господи благослови... понюхать табачку на доброе здоровьеце!
Набив табачком обе ноздри, он принимался громко кряхтеть, а потом чихать. Чихал он оглушительно и долго, задрав голову кверху и держа в руке красный грязный платок.
Это и кряхтенье, и чиханье выводило из себя жену харчевника, женщину очень нервную и раздражительную. Она принималась выталкивать Кадушкина из харчевни, а тот, упираясь, продолжал чихать по-прежнему. И не раз он доводил ее до слез, до истерики. Она ненавидела его всей душой, один вид его приводил ее в содрогание. Получив известие о его смерти, она вздохнула с облегчением и, перекрестясь, произнесла с чувством глубокой благодарности:
— Слава Тебе, Господи, слава Тебе! — и потом говорила каждому из постоянных посетителей харчевни: — Слыхали хорошую новость? Кадушкин подох! Убрался-таки наконец. Да уж и пора: черти давно в аду с фонарями искали его. Окачурился, старый мерин.
Рассказывали, что за несколько дней до смерти Кадушкин пожелал исповедаться и во время исповеди сделал выговор священнику за то, что тот исповедовал его «не по правилам».
— Нетто это исповедь? — говорил он с пренебрежением. — Ты должен сперва изругать меня самыми подлыми, самыми паскудными словами, а потом уже спрашивать о грехах. Тебе деньги платят, а не щепки.
Нюхать табак он перестал только за три часа до смерти.
— Не могу, — проговорил он, выпуская из коснею щей руки тавлинку. — Видно, Кадушкину каюк... нанюхался...
Ты об этом доме меня спроси, я тебе все расскажу и разъясню, как и с чего это дело началось и чем кончилось.
А это, будто в нем черти пляшут, балы устраивают — ты этому не верь, это только белой кобылы сон и больше ничего. Все это пустое. А что действительно в доме ночью и стуковень, и громовень идет — так это верно.
Ты вот слушай, я тебе всю историю расскажу, кто этот дом построил, кто жил в нем и как на него нашло проклятье. Все это не зря, а дело серьезное.
Построен он давно, сто лет с лишком будет. Это сейчас же после того, как Наполеон из Москвы ушел. А строил князь Оболенский. Тогда вся Москва обгорелая была. Нарошно поджигали, чтобы французов выкурить. Всю Москву огню предали. Ну, и допекли Наполеона, он и убежал.
Так вот князь Оболенский и построил на Арбате дом. И раньше его же дом был на этом месте, да он сжег его. Ну, а жил он в новом доме или не жил — не знаю. Одно знаю, что князь Хилков снимал в аренду этот дом, квартировал в нем, и в нем же свою кончину нашел. А князь этот был не простой, ученый человек. Раньше он за границей жил и учился. Все экзамены хорошо сдал, да мало ему этого было. У него, видишь ли, такая зацепка была в голове: хотел вторым Брюсом сделаться. Вот, видишь, какой он рейс взял. Вот какой полет захотел сделать человек!
И была у него старинная книга — Брюсово сочинение. Большие деньги он отдал за него, тысячу или полторы. Ну, понятно, человек хотел наукой навеки прославиться, вот и не пожалел на книги деньги. А все же напрасно он так возмечтал — не сделался бы вторым Брюсом. Может, чем другим и прославился бы, только до Брюса не дошел бы. Это оставьте ваше попечение. И раньше многие добивались попасть в Брюсы, и теперь сколько профессоров и докторов добиваются, да не выходит ихняя затея. Вот и Хилков тоже возмечтал и принялся по Брюсовой книге учиться.
А жил скромно: пиров, балов не задавал и в карты не играл, не позволял себе этой мошеннической операции, ведь тут только шулерам да жуликам везет, а честный человек всегда в проигрыше. Самое мошенническое занятие, и тот, кто его выдумал, обязательно был аферист на все руки, жулябия первого сорта.
Ну, а Хилков держал себя в стороне от этих картежников, да и голова у него была не тем забита. Жил потихонечку и прислуги немного держал: лакея да повара. А вот эта прислуга и погубила его. Повар-то, правда, не при чем — лакей постарался, он отправил князя на тот свет горшки обжигать.
И подлая же тварь был этот лакей! Забрал он в свою дурацкую башку такую вещь: волшебником захотел сделаться. Ну скажи, пожалуйста, ему ли об этом помышлять? Лакейское ли дело заниматься волшебством? Ведь при месте был человек, и жрал вволю, и жалование хорошее шло, и всегда одет чисто, обут, и работа легкая. Какого еще чорта не хватало?!
Так мало этого — захотел еще в волшебники попасть! Разумеется от сытого житья: закопался у подлеца жир. Понятно, от барина перешло к нему это. Может, барин когда и показывал ему эту книгу Брюсову, может, хвастал, что вот, мол, через эту книгу того-то и того-то можно добиться.
Вот лакей и замыслил украсть у князя книгу. Думал — раскроет ее и сразу волшебством просветится. Хорошо заприметил, какая из себя есть эта книга, и как раз князь пошел на прогулку, он ее и попер. Ну, царапнул он ее великолепно, а не знает, что с ней делать. Раскрыл — и глаза вылупил, ничего не понимает, ни одного слова. Видит — не про него писана эта грамота. Бился-бился, ничего не выходит.
А тут, как на грех, барин скоро с прогулки вернулся. Что тут делать? Испугался, закрутился, заметался, как бес от ладана, и не знает, как с книгой быть. Метался-метался, помчался на кухню да и сунул книгу под плиту. А повар свое дело делает, ему невдомек.
И вот слышит лакей — подает барин звонки, зовет его. Ну, летит. А князь сам не свой: хватился книги, а книги нету.
— Где, спрашивает, книга? Ну, что сказать на это лакею?
— Не могу, говорит, знать, ваше сиятельство. Может, куда завалилась?
— Поищи, — говорит князь.
Вот лакей и принялся искать. Сюда заглянул, туда заглянул — нет нигде. Дурака такого валяет, морочит князя. Тут и князь стал помогать ему. Вдвоем принялись они передвигать столы, диваны, шкафы — на весь дом возню подняли. Ну, понятно, не нашли книги, давно уже истлела, дымом пошла.
А князь весь потемнел. Стоял, думал, думал... Выгнал лакея. Вышел лакей, стоит под дверью, думает, вот-вот барин позовет. Только не зовет его барин. Вот он набрался храбрости, заглянул в кабинет, смотрит — висит в петле: гвоздь в стену вколотил и на шнурке повесился...
Тут лакей и заорал, гвалту наделал на целый дом. Сбежался народ, пришла полиция... Принялся пристав за лакея, за повара. А лакей говорит:
— Ничего не могу знать, ваше благородие. Все книги читал, а какая причина — не знаю.
Ну, понятно, погубил, чортова сволочь, человека, да и «не знаю». А повар и на самом деле ничего не знает. Он на отлете, его дело — кухня.
А как тут правды добьешься, да и кому надо? Повесился и повесился. Значит, смерть такая пришла.
Ну, похоронили князя. После сродственники приехали, забрали имущество, освободили дом. Только недолго стоял этот дом порожняком: снял его один господин семейный. Снял и переехал. Вот живет сутки, живет другие, а на третьи — бежать.
— Пускай, говорит, чорт в этом дому живет, а не я, православный христианин.
— Что такое? — спрашивают.
— Да в нем, говорит, жить нет никакой моготы. Как полночь, так тут и пошла по всему дому возня: и столы, и шкафы, и диваны передвигают, и кровати, и кушетки, и стульями гремят. Такой стуковень поднимут — волосы дыбом становятся. А засветишь огонь — нет никого и все в порядке, все на своем месте. Потушишь огонь — опять пошла возня.
Не поверили ему, думали — колокола льет. Нет, однако, и другие квартиранты больше трех суток не выживали, такое беспокойство. Вот и не стал никто в нем жить. Да будь он проклят, чтобы за свои деньги житья не иметь! А от какой причины эта возня — никто объяснить не мог. Потом-то уж лакеишка этот разъяснил.
А ему плохо пришлось, так плохо, что хуже и некуда: совсем спился, не за грош пропал. Не прошло ему злодейство его. Затосковал, стал пить. И на местах служил, не без дела был, а вот замучила тоска, он и принялся пить. Ну, как запил, его в шею: кому нужен пьяный лакей? А тут он давай пить и пить. Пропился догола. Оборвался, обтрепался, в опорках — хитрованец настоящий. Все шлялся по кабакам, стрелял. Вот тут он и делал разъяснение насчет этого шума, возни этой.
— Это, говорит, покойный барин, князь Хилков, Брюсову книгу ищет. Это он возню поднимает. — А сам плачет. — Я, говорит, всему причина, я погубил барина через свою собственную дурость.
И рассказал, как он жил у князя Хилкова, как задумал сделаться волшебником, как книгу Брюсову украл и сжег и как через это князь повесился.
— Тут, говорит, во всем виновата моя глупость, несоображение. Князь хотел на Брюса экзамен сдать, так он ведь для этого учился, науку проходил. А я, говорит, без всякого учения хотел постичь волшебство. Вот, говорит, в чем моя ошибка была! — И все плачет...
Ну, подносили, кто рюмку, кто шкалик... Тоже ведь жаль человека, да уж и стар был, седой весь... Так он и околачивался по кабакам. Что это за житье? Хуже собачь- его! И подумаешь, ему ли не житье было? Все готовое, жалованье хорошее... Живи себе, не тужи. А вот по глупости сунулся не в свое дело и человека погубил, и сам на мучение пошел... дошатался, на улице и помер. Кто же виноват, как не сам?
Записано от картузника [1] Семена Кондаршева, лет пятидесяти.
Говорят, будто целая семья, семь душ, повесилась в этом доме. Будто жил один человек с женой и пятеро детей было. И вот этот человек фальшивые деньга делал, а дети и проболтались — все малютки были. Полиция и дозналась. Пришла арестовывать. Двери заперты извнутри. Сколько ни стучались — не отворяют. Взломали дверь Смотрят — висят муж, жена и пятеро детей. Будто в газетах писали об этом.
Рассказывал в харчевне неизвестный мне рабочий.
-
Про этот дом рассказывают на разные лады, вот будто по ночам кто-то ходит по комнатам, стонет. Говорят, муж жену зарезал, а сам застрелился. А за что — не знаю. И вот после этого никто не хочет жить в этом доме.
Рассказывал укладчик дров на дровяном складе, Андрей Яковлев.
-
Слышал еще до войны, будто привидение по ночам ходило в дому. Все в белом, а мужчина или женщина — разобрать нельзя. И был приказ, чтобы полиция подкараулила. Вот стали караулить. Смотрят — идет. Тут давай палить в него из револьверов. Зажгли огонь. Никого нет, а пули на полу лежат. Ну, может, было что другое, а на привидение повернули. Да мне это ни к чему. Люди говорят — слушаешь, не заткнешь уши.
Рассказывал водопроводчик С. Менков.
-
Давно знаю этот домина, лет тридцать — все пустует, все порожняком стоит. Никто жить в нем не хочет от беспокойства... Покою нет.
Слышал — такое тут дело: будто, как полночь — музыка и заиграет похоронный марш... настоящая взаправдашняя музыка. Ну, играет вовсю... А как дадут свет — нет никого, ни единой души... Погас свет — опять началась музыка... Ну вот, это беспокойство и есть, а прочее все спокойно, никакого скандалу нету. Конечно, какой сон при музыка? Ну вот, по такой оказии и нет квартирантов. Да и кто пойдет в квартиру такую с музыкой? На беса она сдалась?
А музыка эта вот откуда — тут происшествие. Кровь человеческая тут пролилась. Один граф ли, князь ли смерти себя предал. Из полковников был, и жил в этом доме. А жена у него — красавица на всю Москву. Вот через нее и пошло: с офицером драгунским сбежала. А полковнику от этого срамота. День, другой сумрачный ходит, все молчит... После того созвал офицеров, пир устроил. Вот и сидят эти господа, пьют, едят, и музыка тут играет... Ну, одним словом, бал. А на дворе ночь. Вот полковник говорит:
— Вы на часы смотрите. Как будет двенадцать часов, скажете мне.
Ну, они не знают, к чему это, а все же давай смотреть на часы. Ну, хорошо... Вот смотрят на стрелку. И вот стрелка как раз на двенадцати остановилась... Они и говорят:
— Ровно двенадцать, минута в минуту. Тут он шинпанского стакан выпил.
— Я, говорит, через срамоту пропадаю, жена осрамила меня кругом. Я через эту срамоту и глаза никуда показать не могу. — И после этого приказывает солдатам-музыкантам: — Музыка, играй похоронный марш!
И как музыка заиграла, он и бабахнул себе в висок. И тут ему конец. Ну, сам себя убил — его дело. Чего уж тут? Конечно, нехорошо, грешно...
Он вот виноватит жену: срамоту напустила на него. Да ведь как тут по совести рассудить? Ну, убежала, не она первая, не она последняя. Мало ли таких канареек? — сколько угодно. И что же — все в висок себе стрелять за такую пустяковину? Конечно, ему срамота: полковник, а жена беглянка. Ну, не стерпел и сгинул человек через эту канарейку самую. Только нехорошо и грех большой...
Ну так вот, с той поры в этом дому музыка играет. Ну, какой квартирант станет жить? Жуть возьмет такая и скажешь: «И даром не надо мне этого дома».
И давно толкуют про это самое. Ну, которые и говорят — «неправда». Ну, ежели неправда, с чего же никто не нанимает его? Квартиранта и арканом в него не затянешь. Стало быть, правды-то есть сколько-нибудь. Вот и хозяин, сказывают, давно откачнулся от него. Продавал все... Расхваливал — хороший домик. Только, видно, дураков еще не нашлось, чтобы этакие дома покупать. Вот он и стоит без квартирантов, с одной этой музыкой.

Записано от старика нищего, Алексея Голубева, крестьянина Тверской губернии. В Москве он живет, по его словам, лет сорок. В молодости работал на земляных работах, был копачом, был носильщиком, носил кирпичи на постройку. Живал в дворниках, но ужиться не мог из-за пьянства. Пить начал смолоду, не переставал и в старости. Пьянство и довело его до нищеты. Познакомился с ним в 1921 г., в харчевне, встречался с ним несколько раз, потом потерял из вида.
Этот дом, бывший особняк, стоит на Арбате под номером 14 и представляет собой большое старинное одноэтажное каменное здание с подвальным помещением и довольно обширным двором, в глубине которого видно одноэтажное строение, вероятно, когда-то служившее кухней и людской. Обращает на себя внимание фасад главного дома с огромным шестиколонным балконом и десятью высокими окнами. Парадный подъезд очень незатейлив: это обыкновенное крыльцо из тесаного камня со ступеньками с трех сторон. Над ним покоится на двух железных столбиках тоже незатейливый зонтик. Ворота железные и, кажется, не очень давнего происхождения. Со двора, недалеко от ворот, имеется другой подъезд — высокое открытое каменное крылечко, украшенное одним стоящим бронзовым львом. Говорят, был и другой, но он куда-то исчез.
Произвести более или менее детальный осмотр дома со двора и познакомиться с расположением его комнат мне не представилось возможности. Точно так же не удалось установить, кем и когда он был построен.
Среди старожилов Арбата он известен, помимо названия «проклятого», еще как дом князя Оболенского. Одна из записанных мною легенд строителем его называет также князя Оболенского, а время постройки относит приблизительно к 1813 г. — сейчас же после того, как Наполеон из Москвы ушел. Одна из моих знакомых, живущая более двадцати лет на Арбате, говорит, что владельцем дома называли князя Хилкова...
Мое знакомство с домом началось с июня 1919 г., когда я по май 1921 г. торговал книгами на его подъезде. В 1919 г. он был необитаем, затем в нем поместилась Государственная закройная, мастерская, на которую однажды летом бандиты сделали налет: связали сторожа, забрали несколько сот катушек швейных ниток и благополучно скрылись. Вскоре мастерская была переведена в другое место. Около этого времени во дворе вспыхнул пожар: загорелся небольшой сарай, который быстро и сгорел до тла.
Затем в доме находился главный склад спичек — «Главспичка», после него — какая-то канцелярия, потом — контора винной торговли «Винторг», которая находится в нем сейчас.
О том, что дом носит название «проклятого», я узнал от некоторых из моих покупателей. Мои расспросы относительно происхождения этого названия дали такие результаты: о том, что он пользуется худой славой, известно многим, но очень немногие из них знакомы с обстоятельствами, при наличности которых создалась такая печальная известность. Те же, кто был осведомлен об этих обстоятельствах, не могли, за малым исключением, изложить их в более или менее законченной форме рассказа, легенды, а передавали их в виде скомканных отрывков, снабжая выражениями «говорят», «будто», «правда ли, нет ли», что говорит о не вполне доверчивом отношении их к описываемым событиям. Со своими расспросами я обращался к рабочим, ремесленникам, уличным и базарным торговцам, а также к некоторым из интеллигентных людей, главным образом, к тем, которые сравнительно давно живут на Арбате. В последнем случае я узнал немногое. Оказалось, что многие из них даже и не подозревали о существовании «проклятого» дома на Арбате, и только в одном случае жена профессора рассказала, что в начале девяностых годов распространился слух о привидениях и ночных плясках духов в этом доме. Затем полицейское расследование выяснило, что в подвальном помещении дома собирались воры, жулики и устраивали свои оргии. По изгнании этих непрошенных квартирантов прекратились в доме ночные пляски духов, но название «проклятого дома» утвердилось за ним на том основании, что в нем когда-то произошло выдающаяся по своей обстановке кровавая драма. Произошла ли эта драма в действительности — рассказчица не знает. ... [2]
*

Примечание

1. Картузник — мастер, делавший картузы, фуражки и т. п. головные уборы.
2. К публикации данного сюжета в сборнике «Московские легенды» (М., 1928) имелось следующее примечание П. И. Миллера:
«В 1793 году владение принадлежало губернскому прокурору князю Петру Шаховскому; в 1818 г. его дочерям Елизавете и Анне Петровнам Шаховским; в 1826 г. княжне Анне Петровне Шаховской, в 1842 г. надворной советнице Александре Оболенской. Далее дом продолжает оставаться за Оболенскими до революции. Владение, по всем вероятиям, не меняло своих размеров, одной стороной выходя на Арбат, другой в Кривоникольский переулок и заключая в себе 1105 кв. сажен. За домом, выходящим на Арбат, по бокам двора тянутся службы, одноэтажные каменные скучные постройки, однако гораздо более древние, чем самый дом (деревянный), постройку которого надо отнести не раньше как к 30—40-м годам XIX века.
Многие из присутствовавших на заседании (общества «Старая Москва», на котором зачитывались легенды, записанные Барановым В. В.) подтвердили недобрую славу этого дома, а также привели несколько фактов, объясняющих присутствие в легенде некоторых имен и некоторых событий....
Н. П. Чулков привел чрезвычайно важную справку, что в этом доме действительно повесился сын князя М. А. Оболенского. В 70 и 80-х гг. прошлого века дом был не жилой. В конце XIX века Н. П. сам неоднократно бывал в этом доме.
А. М. Васнецов вспоминает, что в 90-х годах прошлого века в этом доме жил В. В. фон Мек, у которого он неоднократно бывал и который на чертей не жаловался, т. к. виновников, создателей легенд, в это время из дома удалили — их рассчитали.
Мне тоже пришлось на заседании привести справку. Как раз после того, как в доме повесился сын М. А. Оболенского и дом стоял пустой, его брат А. А. Оболенский перевез в 80-х годах огромную коллекцию всевозможных предметов, собранных незадолго перед тем умершим его родственником князем Хилковым. Сперва он вместе с вдовой Хилкова А. М. Хилковой жил в этом доме, но здесь оказалось им тесно и неудобно, т. к. комнаты были переполнены всевозможными вещами, почему они и переехали в свой дом на Сивцевом Вражке и дом опять оказался необитаемым, кроме нескольких слуг, приставленных для охраны. Началась распродажа вещей. Прийти покупать мог всякий, но не всякому Оболенский продавал вещи; у него были свои капризы. Покупали вещи и московские коллекционеры, как Остроухое, Щукины и др. Среди предметов было множество картин и гравюр, последние имели опись, состоявшую из огромной стопы бумаги. Именно к этому времени — к средоточию множества ценных вещей в доме, началу их распродажи и выезду самого Оболенского из дому — и относится возникновение легенд о привидениях, летающих чертях, музыке после 12-ти часов ночи и тому подобных вещах, якобы совершающихся в доме. Имущество, несомненно, расхищалось, может быть при помощи «охраны», может быть при содействии уволенного за пьянство лакея. Покушаясь на кражу прекрасной фарфоровой люстры, воры не смогли ее снять с цепи, сильно порезали себе руки, так что следы крови были очень заметны. Это могло послужить основанием для того, чтобы пошли слухи, что в доме кого-то зарезали и т. п. Одно время, уже в двадцатом веке, этот дом снимал и жил в нем известный оригинал, крупный винодел и владелец имения в Крыму «Новый свет» князь Лев Сергеевич Голицын.
Дочь последнего владельца «Проклятого дома» Н. Н. Оболенского замужем за ныне здравствующим академиком А. Е. Ферсманом.
Е. С. Петрова на том же заседании 31 марта рассказывала, что она, живя в 1911 г. в этом районе, неоднократно слышала рассказы про дом Оболенских. В этих рассказах дом назывался проклятым и определенно говорилось, что там живут черти, которые по ночам бросаются вещами и посудой. Насколько эти легенды и слухи были общеизвестны и внушали к себе ужас, можно видеть из того, что ночью пешеходы, проходя около этого дома, или извозчики, проезжая по Арбату, определенно держались противоположной стороны улицы, а некоторые суеверные даже творили крестное знамение.
Это впечатление и это отношение к дому могу полностью подтвердить и я, как непосредственный свидетель того же самого».
Дом, о котором идет речь в легенде, не сохранился.

Многие любители "Мастера и Маргариты" точно читали гипотезу, что на истинный образ Коровьева Михаила Афанасьевича вдохновил рыцарь с дома Филатовой. Дом был построен в 1912г. в рекордно короткие сроки — за пол года — и предназначался для самой состоятельной публики. Для начала XX столетия дом выглядел небоскребом. Архитектором был Дубовской. Но мы не будем останавливаться на этой популярной легенде, а расскажем другую.
Существует красивая городская легенда, согласно которой для охраны Москвы с разных сторон света на фасадах домов было установлено семь рыцарей в полный рост: четыре на самом опасном, западном направлении, а также по одному на северном, южном и восточном. Дома эти были построены примерно в одно и то же время архитекторами Валентином Дубовским и Василием Волокотиным. Случайное ли это совпадение или заказ – не известно. ©

-Рыцари-

Доходный дом Эпштейна в Гусятниковом пер., д.11, 1912 г., арх. В.Е. Дубовской.


Доходный дом Демента на ул. Б.Полянка, д.54, 1912 г., арх. В.Е. Дубовской.


Доходный дом Филатовой на Арбате, д.35, 1913 г., арх. В.Е. Дубовской при участии Н.А. Архипова.


Доходный дом Шугаевой на Садовой-Самотечной ул., д.4, 1913 г., арх. В.Н. Волокитин.
Говорят, что в этом доме обитают привидения.

Напротив псевдоготического творения Дубовского, рядом с театром Вахтангова, находим милый розовый домик №28. По словам гида именно здесь Маргарита, пролетая невидимкой, встряла в разговор двух ругающихся женщин. Если честно, то по моему скромному мнению, это случилось дальше по переулку, так как зданию не хватает этажа. Но все равно стоит приглядеться к фасаду, ибо на нем притаились морды то ли чертей, то панов. Поэтому особняк иногда называют "домом с демонами".

-Дом Пороховщикова-

Следующим пунктом нашего маршрута станет уникальный деревянный дом, который имеет очень молодую мифологию. Здание располагается в Староконюшенном переулке (д. 36), но его прекрасно видно и с Арбата.

Дом Пороховщико́ва построен в 1871—1872 годах для российского предпринимателя и мецената А. А. Пороховщикова. Здание, построенное на древнем фундаменте из дерева, удачно синтезировало приёмы национальной архитектурной традиции. Сложенный из толстых брёвен, украшенный резными наличниками, карнизами и подзорами, особняк сочетает крупные объёмы и не лишённый живописности облик. Проект дома в 1873 году получил премию на Всемирной выставке в Вене.
В 1995 году дом был передан в долгосрочную аренду (сроком на 49 лет) актёру А. Ш. Пороховщикову, правнуку А. А. Пороховщикова.
Еще при жизни актер Пороховщиков любил рассказывать истории про привидение маленькой девочки, которые он и его прислуга видели в доме.
Нет никаких более ранних историй про призрачных жильцов дома, поэтому многие москвоведы и историки считают, что мужчина фантазировал. Есть, правда, И. Сергиевская, которая упоминается в некоторых статьях как историк, но стоит ли доверять человеку, который частенько участвует в "Битве экстрасенсов" и собирает современную мифологию (в книге "Москва Таинственная", например, она на полном серьезе вставила кусок рассказа одного пользователя с древнего форума).
Но если верить, что души самоубийц становятся узниками того места, где расстались с жизнью, то дом все-таки стал прибежищем для одного такого призрака. В 2012 году в доме покончила с собой жена последнего Пороховщикова. Женщина довольно странная, так как на балконе особняка организовала два мемориала - своей матери и любимой собаке - из кладбищенской земли, венков и свечек.
Сейчас особняк заброшен. Дальнейшая судьба неизвестна, а внутрь часто забираются бомжи.
Кое-что интересное есть на правой стороне дома - сграффито булгаковского Ивана Грозного. Хочешь - не хочешь, а Арбат все равно приведет тебя к персонажам булгаковских произведений. Если вы любите этих героев, то вам обязательно надо пройти квест "Найди все сграффито по Булгакову". Правда, Воланда довольно быстро закрасили (почему-то кажется, что инициатива жильцов дома, которые не хотели дьявольский образ на своем жилище). Во многих блогах написано, что мест 9 (с еще живым Воландом), но на самом деле их изначально было 10. Только вот Аннушку быстро облили какой-то гадостью, и она сразу выпала из списка, но все же найти ее можно.

-Осенний Булгаковский квест-

Список изображений

Конечно же, нельзя забыть граффити самого писателя.
Бол. Афанасьевский пер, д. 33

Азазелло
Вознесенский пер, д. 16/4

Маргарита
Вознесенский, 16/4 (с другой стороны дома, в арке, Елисеевский пер.)

Кот Бегемот
Спиридоновка, д. 17 (забор готического дома Морозовой)

Воланд (закрасили)
Мерзляковский пер, д. 5/1

Два Шарика
Стена на Арбате у дома 16

Иван Грозный
Староконюшенный пер, д. 36

Профессор Преображенский
Кривоарбатский пер, 3-2 (стена)

Швондер
Кривоарбатский пер, д. 19

Фагот
Арбат, д. 40

Аннушка
Сивцев Вражек, д. 12

-Переулки-

Если мы уйдем от Арбата в сторону Пречистенки, то можем дойти до Пречистенского переулка. Интересно его старое название.
Изначально переулок назывался Мёртвый. Существуют разные версии происхождения этого названия. Так, полагали, что оно дано по фамилии домовладелицы начала XVIII века Ф. Б. Мертваго. По другой версии имя переулка напоминало о смерти обитавших здесь жителей в результате эпидемии холеры в начале XIX века. Но установлено, что название существовало, как минимум, уже в 1782 году. Довольно убедительна версия о том, что первоначально название было терминологичным: мёртвыми назывались переулки (и таких в Москве было известно несколько), которые по каким-то причинам становились тупиковыми, непроезжими (пусть и временно). Но сравните с названием соседнего Большого Могильцевского переулка*, названного по местности Могильцы. Оно могло отражать как характер местности (могилистые места — неровные места), так и былое наличие там могилы — языческого курганного захоронения. Современное название получил в XIX веке по близлежащей улице Пречистенка.

* Большой и Малый Могильцевский переулки названы в 1922 году по названию местности Могильцы "небольшие холмы, кочки", "неровные, всхолмленные кочковатые урочища". Высказывалось предположение, что местность Могильцы (Могилицы) получила название по кладбищу при церкви. Но до эпидемии чумы 1771 года кладбища существовали практически при каждой приходской церкви. Поэтому данный признак вряд ли мог лечь в основу названия местности. Прежнее название переулков — Большой и Малый Успенские — было дано по церкви Успения Пресвятой Богородицы "что на Могильцах" (известна с 1560 года, перестроена в 1799—1806 годах; закрыта в 1932 году и частично разрушена).
Надо заметить, что церковь Успения очень красива и немного необычна для Москвы.

"Жил я в Москве, у Успения - на - Могильцах, в доме чиновника Трупова, стало быть, в одной из самых глухих местностей Арбата." А.П.Чехов «Страшная ночь»

А есть еще Чертольский переулок, который в древние времена именовался Божедомским по приделу мученицы Параскевы Пятницы Божедомской при церкви Спаса нерукотворного образа «что на Убогом дому». А мы помним, что такое божедомка - место для погребения умерших внезапной («невольной») смертью (без покаяния и причастия) - «невольных», или «заложных», покойников (удавленников, утопленников, замерзших, самоубийц, странников и др.). Поэтому уже давно здесь ходят легенды о толпах призраков в этом маленьком переулке.

-Сивцев Вражек-

Гораздо больше сведений сохранилось о прихожанах храма свтт. Афанасия и Кирилла в Сивцевом Вражке. Правда, это сведения архивные, а не с кладбищенских надгробий. Здесь на приходском погосте были похоронены: дьячок Михаил Акимов, банный водолив Тимофей Дмитриев, подключник Т. М. Исаков, отставной стрелец Яким Карпов, стряпчий Хлебного двора Г. С. Лавров, просвирница Меланья Кузьмина, сытник А. П. Пашков, недоросль Никита Поскотин, стольник М. П. Сомов, советник Соляной конторы К. Л. Чичерин, государев иконник Тимофей Яковлев. Современный храм свтт. Афанасия и Кирилла относительно новый. Он был построен в 1856 году. Но до него на этом месте стояли поочередно несколько деревянных церквей, начиная с первой половины XVI века. Почему этот приход и считается сейчас одним из старейших в Москве.
В писцовую книгу 1689 года какой-то дьячок трудолюбивый, может быть, и сам Михаил Акимов, вписал, между прочим, сведения о размерах приходского кладбища: «По нынешней мере под церковью земли и кладбища в длину 17 сажень, поперек 12 сажень». В переводе на метрическую систему получается, что погост, вместе с находящейся на нем церковью, занимал участок в 36 на 25 метров. Это немного. Но для Сивцева Вражка не так уж и мало. Это место испокон считалось престижным: там даже и в XVII веке было тесно. Не случайно впоследствии московскую Пречистенскую часть стали сравнивать с фешенебельным парижским Сент-Жерменским предместьем.
Такого же приблизительно размера или немногим больше были все московские приходские кладбища. В «строительной книге» 1657 года, между прочим, есть такая запись: «Церковь деревянная Николы Чудотворца, что в Кузнецкой слободе. Под церковью земли и кладбище вдоль 24 саженей, поперек 18 саженей, и то кладбище тесно…» Верно недовольный теснотой Николо-Кузнецкого кладбища царствующий в то время Алексей Михайлович распорядился прирезать к нему дополнительные площади. В «строительной книге» об этом говорится: «…И по государеву указу из церкви Николы Чудотворца, что в Кузнецкой слободе, взято вновь под кладбище позади олтарей церковных порожних земель 4 сажени, подле того взято из попова Поликарпова двора поперек 3 сажени. И по государеву указу около той церкви старое кладбище огорожено забором наглухо…» Сейчас «позади олтарей» церкви Николая Чудотворца стоит новый корпус Свято-Тихоновского православного университета — студенческая трапезная с конференц-залом.
В 1972 году возле храма свтт. Афанасия и Кирилла рыли траншею и обнаружили большое захоронение… одних черепов. По мнению ученых, здесь, на одном из московских приходских погостов, были захоронены головы казненных по воле Ивана Грозного. Тела же их, вероятно, закопали еще на каком-нибудь погосте — на другом конце Москвы. Вот тоже деталь, свидетельствующая о прежних нравах: головы казненных могли похоронить отдельно от тел. Это, наверное, тогда считалось дополнительным наказанием. © Рябинин "Мистика московских кладбищ"
По другой версии: Это были погребенные головы московских стрельцов, казненных царем Петром: один из черепов даже держал в зубах иконку. Возможно, были связаны руки. Так или иначе, но считают, что были найдены следы древних казней. А стрелецкие полки и в допетровское и в петровское время стояли в этой местности в большом количестве.

На этой же улице есть еще одна интересная церковь - Храм священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе

Московская действующая церковь во имя священномученика Власия, одна из стариннейших в Москве, находится между Пречистенкой и Арбатом, на углу Гагаринского переулка и Большого Власьевского, названного по этой церкви. В середине XVII века, было выстроено новое каменное здание слободской Власьевской церкви, дожившее до наших дней.
Единственная в столице церковь, освященная во имя этого святого, она стояла здесь еще с незапамятных времен и появилась, по мнению ученых, в XVI веке и даже ранее. В одном старинном документе 1625 года она значилась как церковь св. Власия, "что на Козьем болоте". Возможно, это была простая ошибка. Ведь тогда "Козьим болотом" именовалась совсем другая, очень обширная местность - в районе современной Спиридоновки.
Но не исключено, что эти две местности старой Москвы, отдаленные друг от друга довольно большим расстоянием, были произвольно территориально объединены в этом документе в одну область и по тому принципу, что в них обеих размещались старинные дворцовые слободы.
В приходе Власьевской церкви, в частности, находилась Старая Конюшенная слобода, оставшаяся в памяти Москвы в названии одного из переулков между Пречистенкой и Арбатом.
В середине XVII века, было выстроено новое каменное здание слободской Власьевской церкви, дожившее до наших дней. Слободской, потому что издревле святой Власий, как и свв. Флор и Лавр, почитался покровителем домашнего скота, животных и лошадей. Обряды, ежегодно проводившиеся около этих церквей, были очень схожи, и потому постройку красивой приходской церкви связывают именно с Конюшенной слободой.
Как к Фроловской церкви водили на храмовый праздник лошадей, так и к Власию на Пречистенку ямщики, извозчики и конюхи на день памяти этого святого по обычаю приводили своих "принаряженных" лошадей, празднично украшенных лентами и цветами, вплетенными в расчесанные гривы. Лошадей трижды обводили вокруг храма и после молебна окропляли святой водой.
Скромная Власьевская церковь окончательно обрела свой нынешний вид на исходе XVII века и была восстановлена после нашествия Наполеона. Главный ее престол был освящен во имя Преображения Господня, а, кроме Власьевского придела, в ней находились еще Казанский, Никольский и Серафима Саровского. Примечательно, что в ее иконостасах были серебряные Царские Врата.
После революции храм не сразу закрыли, и в 1921 году здесь приключилась одна из самых знаменитых в Москве историй. Осенью 1921 года приехавшая в Россию по приглашению Луначарского американская балерина Айседора Дункан познакомилась с Сергеем Есениным. Их первая встреча произошла в пресловутом доме Пигита на Большой Садовой, 10, на вечере в квартире у художника Г. Якулова.
Они никогда не видели раньше друг друга и даже не могли объясняться на каком-то одном языке: Есенин говорил только по-русски, а Айседора, владевшая несколькими языками, могла начать фразу по-французски, продолжить ее по-английски, а закончить по-немецки, но до встречи с Есениным не знала ни одного русского слова. Тем не менее, уже через несколько минут после знакомства Есенин стоял перед Дункан на коленях и читал ей свои стихи, а она гладила его по голове, восторженно приговаривая: "За-ла-та-я га-ла-ва!".
Глубокой ночью повез их извозчик на Пречистенку, где жила тогда Айседора. Путь был долгим - через Садовые, Смоленскую, Арбат... Лошадь медленно брела по темным пустынным переулкам, и уставший извозчик нечаянно заснул. Есенин с Дункан оживленно беседовали и не обращали внимания на дорогу. И только переводчик балерины Илья Шнейдер вдруг заметил, что лошадь заблудилась и ходит вокруг церкви св. Власия в Гагаринском переулке. Видимо, лошадь вспомнила эту церковь, к которой ее приводили каждый год, и в точности повторяла обряд.
Шнейдер потряс извозчика за плечо: "Эй, отец, ты что, венчаешь нас?! Вокруг церкви, как вокруг аналоя, третий раз едешь!" Есенин, услышав, расхохотался: "Повенчал! Повенчал!" А когда перевели Айседоре, она обрадовалась и заулыбалась: "Mariage!"("Свадьба!")
Забавное происшествие в действительности оказалось предзнаменованием. Уже весной 1922 года Есенин и Дункан поженились. ©
Стоит напомнить, что за образом святого Власия возможно стоит славянский бог Волос (Велес) - «скотий бог».

@темы: исчезнувшие кладбища, московские кладбища, Haunted

---

Мрачные баллады

[The Highgate Vampire]

Сюжеты про привидений очень популярны как в английской литературе, так и в фольклоре. Не остались в стороне и баллады, которые часто описывают визиты призраков в мир живых. Интересно, что призрак в балладах напоминает скорее румынского вампира или скандинавского драуга, чем полупрозрачную субстанцию в саване. Он приходит непосредственно из могилы и туда же возвращается. Судя по всему, в могиле он и живет. Хотя рай и ад тоже упоминаются в балладах этого типа, они отодвинуты на задний план, а на переднем маячит все та же могилка. Компанию призраку составляют черви. Причем в одном из вариантов баллады 77, призрак объясняет отсутствие рук тем, что черви их ему отъели - это еще раз указывает на материальность балладного призрака. Таким образом, несмотря на обманчивое название, призрак в балладах это не бестелесный дух, а скорее оживший труп.
Собственно, и сам визит зачастую связан с дискомфортом в могиле, вызванным чрезмерной скорбью живых. Что-то вроде "Эй, нельзя ли плакать поменьше? Из-за ваших слез у меня потолок протекает." Другими причинами для визита может стать желание отомстить за свою смерть, преподнести живым урок, предупредить их о грядущей смерти, забрать их с собой в иной мир, разорвать помолвку, позаботиться об оставшихся сиротами детях (как в скандинавских балладах, где мать возвращается к детям) или утешить мать.
Давайте рассмотрим несколько баллад, где встречается этот мотив. Очень трогательная история приводится в балладе "The Wife of Usher's Well" ("Мать из Эшерз Уэлл," номер 79 в сборнике Чайлда). У богатой крестьянки было трое сыновей, которые отправились попытать счастье в море. Совсем скоро до нее донеслись вести, что все трое погибли. Тогда мать пожелала, чтобы ветер над морем дул до тех пор, пока ее сыновья не вернутся к ней в плоти и крови. Столь сильным было ее желание, что в день Св. Мартина все трое вернулись домой. На сыновьях были шляпы из березовой коры. Те березы произрастали не на земле, а у райских врат. Всю ночь сыновья пировали со своей матерью, а на рассвете, когда прокричал петух, им нужно было уходить. Пускай они и покинули ее навсегда, но, по крайней мере, зашли попрощаться напоследок.
Не менее интересна и баллада "Proud Lady Margaret" ("Гордая Леди Маргарет", номер 47, вариант А). Поздно вечером леди Маргарет стояла на бастионе замка и осматривала свои владения. К воротам подъехал рыцарь. Придирчиво оглядев гостя, гордячка пришла к выводу, что это не джентльмен. Должно быть, какой-то заезжий охотник. Но рыцарь заявил, что приехал просить ее руки. Если Маргарет не станет его женой, он умрет от разбитого сердца. "Тю," сказала леди Маргарет, "тоже мне, напугал. Между прочим, из-за меня погибли и более достойные рыцари. Их могилы уже зеленеют. Так что умирай, если хочешь, я за тебя не пойду." Подумав, она добавила- "Если, конечно, не разгадаешь мою загадку." Затем следует загадка, которую рыцарь с легкостью угадывает. Дама восхищена его интеллектом и готова выйти за него замуж, но не тут-то было! Оказывается, что рыцарь - это ее родной брат Уильям. Из-за ее гордыни погибло множество достойных мужчин, и Уильяму захотелось ее унизить. Леди Маргарет раскаивается. Она очень рада видеть брата и готова последовать за ним куда угодно. Но туда, откуда пришел Уильям, ей пока что нет дороги. Выясняется, что Уильям давно уже мертв. Тем не менее, он не поленился вернуться с того света, чтобы преподать сестрице урок.
Еще чаще в роли сверхъестественного гостя выступает погибший жених. Так, в "Sweet William's Ghost" ("Призрак Милого Уильяма", номер 77), призрак приходит в дом своей невесты Маргарет, стонет и скребется в дверь ее спаленки. Не слишком догадливая девица спрашивает, кто там пришел -- может ее отец или брат, или же Уилли наконец вернулся из Шотландии? Но хотя это и правда Уилли из Шотландии вернулся, пожениться у них не получится. Призрак просит вернуть его клятву - настоящий джентльмен, лично пришел сообщить о своей смерти. К сожалению, до Маргарет сей скорбный факт доходит не сразу. Расторгнуть помолвку? Еще чего! Она требует, чтобы он тотчас же пришел в ее комнату и поцеловал ее в губы. Деликатный призрак сообщает, что если он и правда поцелует ее в губы, то жить ей останется недолго. В некоторых версиях он добавляет, что его губы холодны, а дыхание пахнет сырой землей. Помимо этих намеков, присутствуют и другие: например, в версии С на вопрос Маргарет, принес ли он ей шелка в подарок, Уильям сдержанно отвечает, что хотя шелка он не принес, зато может предложить ей отличный саван. Мол, догадайся, дорогая, а вот что со мной произошло.
Намеков Маргарет не понимает. Она снова требует, чтобы Уильям на ней женился. Тогда Уильям сообщает в лоб - "Мои кости зарыты на кладбище, а сейчас с тобой общается мой дух." Так-то вот. Не будет свадебки. Маргарет возвращает ему клятву - иногда сразу, иногда после долгих расспросов. В зависимости от варианта, она спрашивает, что происходит с женщинами, умершими при родах, куда деваются души некрещеных детей, отправляются ли самоубийцы в ад, на что похож рай и т.д. Это ведь так интересно! Когда еще появится возможность с призраком пообщаться?
На все эти вопросы Уильям, истинный джентльмен, терпеливо отвечает. В конце концов, Маргарет возвращает ему клятву, но следует за ним на кладбище. Там она спрашивает, найдется ли ей место в его могиле. Иногда Уильям отвечает "да," иногда - "нет," хотя и добавляет что дни Маргарет все равно сочтены. Интересен вариант С, где у могилы Уильяма Маргарет встречает еще толпу призраков. Три из них - девицы, на которых Уильям тоже обещал жениться. Они умерли, не дождавшись свадьбы. Еще три - их дети, которых они, вероятно, убили. Оставшиеся три - адские псы, который сторожат душу Уильяма. Поглядев на эту развеселую компанию, Маргарет бьет Уильяма кулаком в грудь и возвращает ему клятву. Такой женишок, живой или мертвый, уж точно никому не нужен.
Похожую ситуацию, когда жених возвращается к невесте, можно встретить и в других балладах. "The Suffolck Miracle" ("Чудо в Саффолке", номер 272) отчасти напоминает стихотворение Бюргера "Ленора," переведенное на русский Жуковским. Впрочем, трагическая развязка в балладе отсутствует. Молодой человек был влюблен в дочку фермера, но отец отослал ее погостить у дяди, за 40 миль от их деревушки. Пока девица там гостила, юноша успел скончаться. Но однажды темной-претемной ночью он прискакал за ней и повез домой. Пока они скакали, юноша пожаловался на головную боль. Девица повязала ему голову носовым платком, ощутив при этом, что его кожа была ледяной. Когда юноша привез возлюбленную домой, то отлучился на минутку, но больше его уже никто не видел. А девица узнала от своего остолбеневшего отца, что ее любимый умер месяц назад. Такая вот история. Фрэнсиса Чайлда эта баллада ужасно возмутила, он ругает ее на все корки. Зачем призрак встал из могилы? Зачем прискакал к девице? Почему они так и не объяснились? Почему призрак просто бросил ее и исчез? Бессмыслица какая!
Иное дело - баллада "James Harris" (The Daemon Lover)" ("Джеймс Харрис -- Любовник-Демон", номер 243). Здесь романтика очень органично переплетается с готическими мотивами. Многие красавцы сватались к Джейн Рейнольдс, но свое сердце она отдала Джеймсу Харрису. Увы, Джеймса насильно завербовали в моряки. Прождав его три года, Джейн узнала, что он погиб. Долго она скорбела по любимому, но жизнь берет свое, и Джейн вышла замуж за плотника, проживавшего по соседству.
В браке у нее родилось трое славных деток, жизнь казалась уютной и размеренной. Но однажды мужу потребовалось отлучиться на три дня. В ту же ночь к ее окну подошел призрак. "Я Джеймс Харрис," сказал он, "И все эти семь лет я плыл к тебе." Затем он позвал ее за собой. Джейн начала отнекиваться - разве она может бросить мужа и маленьких детей? На это Джемс жестко заявил, что он мог бы жениться на королевской дочери, а выбрал именно Джейн. На фоне его жертвы, бросить мужа с детьми - это сущий пустяк. Будучи особой практичной, Джейн поинтересовалась, как он намеревается ее содержать. Но, как оказалось, Джеймс привез с собой 7 кораблей, груженных товаром, так что Джейн ни в чем не будет нуждаться. Сама она поплывет на корабле с мачтами из чистого золота и с шелковыми парусами. Он увезет ее в Италию, где она увидит лилии, растущие по берегам. Соблазнившись, Джейн решилась на эту эскападу. Поскольку призрак один-в-один был похож на человека, ничего дурного она не заподозрила. Когда плотник вернулся домой и не нашел жену, он сошел с ума от горя и повесился. Дети остались сиротами.
Но что же произошло с Джейн? Уже на корабле, всего-то через день, она затосковала по дому. Но еще хуже ей стало, когда она узнала об истинной причине возвращения Джеймса. Разумеется, никакие лилии он ей показывать не собирался. Вместо цветов, он покажет ей, как рыбы плывут на дне морском. Джеймс действительно погиб, а его призрак вернулся, чтобы наказать Джейн за то, что она нарушила свою клятву, пусть и после его смерти. С этими словами он затопил корабль и оба сгинули в морской пучине.
Столь же печально встреча с призраком закончилась и в "Willie's Fatal Visit" ("Трагичный Визит Уилли," номер 255). Причем тут герой никак не был связан с призраком, просто попал под раздачу. Уилли приходит навестить свою подружку Мэгги -- ночью, как водится, ибо темнота друг молодежи. Девушка просит петуха прокричать лишь утром. Но беспринципная птица решила прокричать на час раньше, еще до восхода. Молодые люди не сообразили, сколько на самом деле времени, и Мэгги выгнала дружка из дома. В отличном настроении он возвращался к себе, как вдруг на холме ему повстречалось привидение - такое жуткое, что нагнало бы страху и на 10 тысяч мужчин. А уж одному Уилли впечатлений хватило с лихвой. Привидение казалось печальным и бледным, но, увидев Уилли, оно улыбнулось. По-доброму так улыбнулось. Предвкушающе. Слишком часто Уилли ходил этой дорожкой к своей любовнице, а о душе совсем не думал. В связи с этим обстоятельством, привидение разорвало его на кусочки. Причем кусочки аккуратно разложило по скамьям в близлежащей церкви. А Мэгги заботливое привидение принесло его голову с золотыми волосами. Хорошо хоть не какой-нибудь иной, более лакомый кусочек.
Иногда люди не видят призраков, просто слышат их голоса. В "The Unquiet Grave" ("Беспокойная Могила", номер 78), безутешная девушка плачет на могиле любимого 12 месяцев и один день. Наконец из могилы раздается голос. "Кто мешает мне спать?" спрашивает призрак. Девушка умоляет его об одном-единственном поцелуе, но поцелуй призрака означал бы для нее смерть. Вальтер Скотт упоминал, что согласно шотландским суевериям, чрезмерная скорбь живых мешает мертвым обрести покой в загробном мире. Более того, из-за слез, пролитых над могилой, у мертвеца мокнет саван. А спать в мокром белье кому же понравится?
The Unquiet grave - английская народная баллада начала 15 века, записанная фольклористом Фрэнсисом Чайлдом в 1868 году.

Download The Unquiet Grave for free from pleer.com

-Перевод-

"Неспокойная могила"
Гуляет только тихий дождь
И ветер средь могил.
Лежит в сырой лесной земле
Одна, кого любил
К могиле милой припаду
Я, как немая тень.
И буду тосковать по ней
Двенадцать месяцев и день
Двенадцать месяцев прошли
И дух заговорил:
"Зачем ты не даёшь мне спать
Рыдая средь могил?"
-"Любимая, я у тебя
Прошу лишь одного:
Чтоб с поцелуем мне уйти
От гроба твоего"
-"Земли холодной холодней
Дыханье у меня.
Коснувшись глины моих губ,
Не проживешь и дня
Ступай в пустыню за водой,
Из камня кровь пролей,
И принеси мне молока
От девичьих грудей"
В садах у Купидона,
Где мы бродили с ней
Прекраснейший из всех цветов
Завял и почернел
Поник засохший стебелек
И не вернуть цветка.
С тех пор, как потерял ее,
Судьба моя горька
"Когда увижу я тебя,
когда увижу вновь?"
-"Когда опавшая листва
Зазеленеет вновь."
перевод: Игорь Лазарев

Баллада про беспокойную могилу вдохновила нескольких поэтов 19го века. Подобный сюжет обыгран в стихотворении Томаса Гарди "Ah, Are You Digging On My Grave?" ("Кто роет землю надо мной?"). Правда, вместо скорбящего влюбленного покой героини нарушает ее собака, которая ищет зарытую косточку. В таком же ехидном тоне этот сюжет преподнесен в стихотворении Томаса Гуда "Mary's Ghost" ("Призрак Мэри"). Там призрак девушки приходит сообщить жениху, что до ее могилы добрались похитители трупов. Теперь ее тело разрезано на кусочки и распродано по местным врачам, так что даже плакать над могилой бесполезно - от нее самой там не осталось ни атома. Никак не может улежаться в могиле и призрак мисс Бейли из одноименной баллады Колмана. Девица покончила с собой после того, как ее соблазнил лихой капитан из Галифакса. А поскольку самоубийц не хоронят в освященной земле, ее призрак пришел к соблазнителю и начал возмущаться. Покоя после смерти мисс Бейли не обрести. Но капитан оказался не промах и сунул десять фунтов кладбищенскому сторожу, чтобы тот тайком похоронил тело мисс Бейли. Обрадованный призрак удалился, рассыпаясь в благодарностях.

Источники информации
"The English and Scottish Popular Ballads," Ed. Francis Child
Wimberly, Lowry Charles. Folklore in the English and Scottish Ballads. Chicago: University of Chicago Press, 1928.
Wurzbach, Natascha. "Tradition and Innovation: The Influence of Child Ballads on the Anglo American Literary Ballad." The Ballad and Oral Literature. Ed. Joseph Harris. Cambridge, London: Harvard University Press, 1991.

-Баллады о детоубийстве-

В английских и шотландских балладах, маленьким детям приходится несладко. В этой статье я рассматриваю несколько баллад, повествующих об их тяжкой доле. Так, в балладе Cruel Mother ("Жестокая Мать," номер 20 в сборнике Чайлда) девица внезапно узнает о беременности. Чтобы скрыть позор, она уходит в лес и садится под деревом, прислоняясь к нему спиной. В зависимости от варианта, это может быть и просто дерево, и дуб, но чаще всего упоминается боярышник или терн. Из-за своих колючих шипов, они символизируют с муки и, в частности, терновый венец Христа. Опираться на колючий куст по время родовых схваток наверняка ужасно больно! Под влиянием фольклора, колючие кустарники стали ассоциироваться детоубийством как таковым. Об этом свидетельствует стихотворение Уильяма Вордсворта "Терн" (The Thorn): возле дряхлого куста находится холмик, напоминающий детскую могилку.
Но вернемся к героине баллады. Под деревом она рожает двойню и убивает младенцев -- закалывает их перочинным ножом или, связав лентой по рукам и ногам, хоронит живьем. Затем, как ни в чем не бывало, она возвращается в отцовский замок. Через некоторое время на глаза ей попадаются прелестные детишки, которые играют в мяч. Умилившись, она восклицает: "Милые дети, если бы вы были моими, я бы одела вас в шелка!" На это дети отвечают: "Когда мы были твоими, то не видели от тебя добра". Возможно, маленькие призраки -- это порождение ее нечистой совести, знак того, что она раскаивается в своем злодеянии. В одной из версий преступница спрашивает, какое наказание ее ожидает. Дети злорадно отвечают, что семь лет она будет летать птицей в лесах, еще семь -- плавать рыбой в море, еще семь -- болтаться колоколом на колокольне, и последние семь -- служить привратником в аду. Жестокая мать готова принять любые кары, но перспектива оказаться в аду ее ужасает.
Следующая баллада о детоубийстве называется The Maid and the Palmer (Девица и Пилигрим, номер 21). Красавица-девица приходит стирать к колодцу. Там она встречает пилигрима, который просит у нее воды. Но у девушки нет с собой чаши, чтобы зачерпнуть воду, о чем она и сообщает паломнику. Мол, ступай себе отсюда. Настырный пилигрим заявляет, что для своего любовника она бы чашу точно отыскала. Любовник? У нее? Девица уязвлена и клянется всеми святыми, что у нее отродясь не было любовника. "Ты лжешь, девушка", спокойно продолжает странник. "У тебя было девять детей". Он перечисляет, где зарыты убитые дети -- кто у изголовья кровати, кто на лугу. В сумме как раз и выходит девять. В ирландском варианте баллады The Well Below the Valley лживая девица не только умертвила своих детей, но еще и зачала их от родственников -- от дяди, брата и отца. (С этой баллады начинается фильм "Сестры Магдалины"). Раскаявшаяся грешница спрашивает о своем наказании. Ее ожидают похожие кары, что и жестокую мать из предыдущей баллады. Вытерпев эти муки, она сможет вновь вернуться домой.
Очевидно, что эти баллады перекликается с рассказом о встрече Иисуса и самарянки из Евангелия от Иоанна 4: 6-29. Женщина удивлена, когда Иисус просит у нее воды, ведь иудеи избегают самарян. Кроме того, ей нечем зачерпнуть воды из колодца. На это Иисус обещает напоить ее живой водой, навеки избавляющей от духовной жажды. Рано или поздно их беседа затрагивает личную жизнь самарянки: "Иисус говорит ей: пойди, позови мужа твоего и приди сюда. Женщина сказала в ответ: у меня нет мужа. Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе; это справедливо ты сказала." Пять мужей и любовник -- уже солидное число. Однако сочинителям баллады этого показалось недостаточно, так что вместе многочисленных мужей пилигрим (читай -- Иисус) упоминает убитых младенцев. Так гораздо страшнее, а значит и завлекательнее.
В средневековой традиции образ безымянной самарянки слился с образом Марии Магдалены. Именно Магдалена упоминается в скандинавских балладах подобного типа. В одной из них, после ее традиционного отказа за неимением чаши, Иисус говорит Магдалене, что будь она невинной девушкой, он выпил бы из ее рук. Магдалена, конечно же, оскорблена. Тогда Иисус сообщает, что она не только распутница, но даже родила и убила троих детей -- от родного отца, от брата и от священника. В качестве епитимьи, она должна удалиться в лес, жить среди свирепых зверей, спать на земле и питаться листвой. После семилетнего покаяния, ей уготовано место в раю. Еще более красочные версии попадаются в Чехии и Словакии. В одной версии, за грешницей тянется кровавый след, к ней приходят безголовые призраки девяти убитых детей, а когда она, чтобы доказать свою невинность, приходит в церковь и преклоняет колени у алтаря, то проваливается под землю. Только золотые волосы и остались!
Баллада Mary Hamilton (Child 173, вариант B) начинается она с того, что Мэри Гамильтон отправляют поучиться премудрости при королевском дворе. Вскоре девушка беременеет от короля и тайком избавляется от ребенка -- сажает его в бочку и бросает в море со словами "Плыви или утони, но домой не возвращайся." Тем не менее, остальные фрейлины успевают услышать детский плач, так что доносят о происшествии королеве, которая подступается к девушке с вопросами. Узнав правду, королева приглашает Мэри поехать вместе с ней в Эдинбург (или Глазго), якобы на свадьбу. Мэри догадывается, что это всего лишь предлог, но тем не менее надевает свои золотые украшения вместо траурного платья. Сверкая ими, она едет по улицам города. Когда женщины начинают ее оплакивать, она просит их не скорбеть по ней, потому что она заслужила смерть за убийство ребенка. Мэри поднимает кубок и пьет за здоровье своих друзей и родителей. После говорит, что еще вчера у королевы было четыре Мэри, теперь же осталось только три, что вчера она омывала королеве ноги и готовила ей постель, а сегодня получила петлю в качестве награды. На этом некоторые варианты и заканчиваются, но в данном варианте еще больше драмы. Когда Мэри уже стоит на виселице, появляется отец ее ребенка -- король. И не просто появляется, а с помилованием. Но в ответ Мэри заявляет, что если бы ему и в правду хотелось спасти ее жизнь, он бы ее так не позорил. Разумеется, девушка будет повешена.
Некоторые исследовали, в том числе и коллекционер баллад Фрэнсис Чайлд, считают, что эта баллада основана на реальных событиях. В частности, ее связывают с королевой Марией Стюарт, которая отправилась во Францию с четырьмя фрейлинами по имени Мэри. Другое дело, что фамилии у них были Сетон, Битон, Флеминг и Ливингстон. Первые две Мэри действительно упоминаются в балладе, но Мэри Гамильтон среди камеристок не значится. Более того, слово "Мэри" (иногда пишется со строчной буквы - mary) обозначало камеристку вообще.

Еще оригинальнее версия, которая называет прототипом героини Марию Гамильтон, любовницу Петра Первого. Она действительно была фрейлиной Екатерины и, забеременев от царского денщика Ивана Орлова, утопила ребенка, за что и была казнена. В предисловии к балладе, Чайлд всерьез рассматривает эту версию, полагая, что история о казненной царской любовнице могла попасть в Шотландию, где ей придали национальный колорит (в балладе Мэри вешают, а не отрубают ей голову, как Марии Гамильтон). Но опять же, саму балладу датируют 16м веком, так что вряд ли трагедия, произошедшая с Марией, действительно на нее повлияла. Тем не менее, совпадение очень интересное.
В отличие от традиционных английских и шотландских баллад с их ограниченным набором сюжетов, так называемые broadside ballads (т.е. баллады, отпечатанные на одной стороне листа) живописали недавние события (например, пресловутое убийство в Красном Амбаре). Эти вирши были написаны корявым слогом и изобиловали клише, но эстетика мало кого волновала. Их покупали на улицах, чтобы всласть поужасаться. Так что сюжеты были как на подбор жуткими, хотя и с налетом сентиментальности: за описанием ужасных преступлений следовало возмездие, а убийца, уже с петлей на шее, завещал читателям не повторять его злодеяний. Одной из популярных баллад, вошедшей в антологии народной поэзии, была "Мэри Арнольд, Женщина-Монстр." История Мэри ужасает в первую очередь своей обыденностью. В 19м веке, как и теперь, нищие калечили малышей в надежде заработать на их увечье побольше денег. Убогонькому лучше подают. О попытке Мэри изувечить свое дитя и о результате ее жестокости рассказывается в балладе.
Мэри Арнольд родилась в 1809 году, в семье небогатых фермеров. Она была младшей из семерых детей, причем все дети в этой семейке росли отчаянными сорванцами. Обоих ее братьев выслали в колонии, одного за браконьерство, другого за кражу со взломом. Сестры были им под стать и с малых лет пустились во все тяжкие. Когда Мэри исполнилось 16, ее мать скончалась от разбитого сердца, не в силах более сносить беспутства своих отпрысков. По крайней мере, так утверждает некий Пол, автор памфлета о злодейке. Сама Мэри была развита не по годам и в 14 выглядела на все 18. Ею увлекся сын местного помещика Джаспер Эуэлл. Молодой повеса соблазнил селянку, она забеременела, но внебрачный ребенок прожил недолго. Вдоволь натешившись с красоткой, Джаспер бросил ее. В довершение всех бед, отец Мэри успел скончаться, так что девушка осталась без средств к существованию. Как часто бывает в таких случаях, она подалась в проститутки и прожила так около пяти лет. Неизвестно в точности, кто был отцом ее второго ребенка. Более того, в балладе и комментариях 19го века не уточняется даже, был ли это мальчик или девочка. Однако после рождения малыша, Мэри впала в такую нищету, что решила просить милостыню. После стольких лет на дне общества она уже не годилась для проституции и не могла завлечь клиентов. К тридцати годам она успела превратиться в старуху.
Чтобы разжалобить прохожих, Мэри решила пойти на уловку и ослепить свое дитя. Ее план был настолько чудовищным, что ужаснул даже видавших виды современников Диккенса. Мэри взяла две половинки ореховой скорлупы, засунула в каждую по плотоядному жуку, после чего крепко привязала скорлупки к глазам младенца. Каков был ее расчет, объяснять не требуется. Непонятно, как долго продолжалась эта пытка, но крики младенца услышала проходившая мимо женщина. Заподозрив неладное, она позвала полицейского. Ребенка отняли у матери, сняли с его глаз повязку, но непоправимый урон зрению уже был нанесен. Искалеченное дитя отправили в приют для слепых, а злодейку-мать ожидал суд. Ее приговорили к 12ти месяцам тюремного заключения, причем каждый месяц она должна была неделю проводить в одиночной камере. По истечении этого срока, Мэри Арнолд выслали в Австралию на 10 лет. Там она, по всей вероятности, и скончалась. А ее ужасный поступок лег в основу баллады.
Последняя баллада, на которую хоть и за уши, но тоже можно притянуть к этой категории, живописует как детоубийство, так и жестокое обращение с детьми. Рассчитана баллада на религиозных людей с безмерным запасом чувства юмора. Вообще, английские баллады нередко сообщают пикантные подробности из семейной жизни Марии и Иосифа. Но здесь добрались и до маленького Иисуса.

Макс Эрнст

В начале баллады, маленький Иисус просится на улицу поиграть в мячик. Судя по всему, сорванец он еще тот, поэтому Мария сразу предупреждает его: "Играть-то играй, но смотри, чтобы на тебя не жаловались." На этот раз - никаких безобразий. На улице мальчик встречает трех маленьких иорданцев и зовет их поиграть. Но богатые сверстники насмехаются на сыном плотника - "Ведь мы сыновья лордов и леди, и рождены в роскошных покоях." Не знают они, с кем связались. "Ну так я докажу вам, что я выше вас всех!" - затаил обиду мальчик. Он строит мост из солнечных лучей и поднимается по нему, а когда богатенькие сынки следуют за ним, то падают в реку и тонут. Так что без приключений и на этот раз не обошлось. Родители усопших бегут жаловаться Марии и требуют, чтобы она наказала своего сына. Не долго думая, Мария кладет его себе на колени и три раза хлещет ивовыми розгами. Один раз за каждый труп - все по честному. Разобиженный мальчишка тут же проклинает иву. С тех самых пор, это дерево гниет с сердцевины. Такая вот веселая песенка.
Истории о маленьком трикстере напоминают апокрифическое Евангелие о Детстве Иисуса от Фомы. Там маленький Иисус, среди всего прочего, оживляет сушеную рыбу и растягивает слишком короткое полено, чтобы Иосиф закончил мастерить кровать. Время от времени он тоже кого-нибудь убивает - например, мальчишку, который ударил его по руке. Более того, в апокрифе присутствует эпизод, когда разгневанный Иосиф хватает пасынка за ухо, а тот отвечает - мол, не злите меня, папаша, я ведь прежде вас на свет появился. Там же учитель бьет мальчика-Иисуса по голове, после чего Иисус обрушивает на него такой поток знаний, что учитель униженно просит прощения (вот тебе аттестат зрелости, мальчик мой, а теперь иди отсюда подальше!) Вполне возможно, что история с ивой возникла на основе этих рассказов.

Пишет b_a_n_s_h_e_e
Баллада Lamkin столь же жуткая, сколь поучительная. Ее посыл, в принципе, очень правильный — раз уж нанял работника, так изволь ему заплатить, а если кинул фрилансера, он и отомстить может. Причем отомстить страшно. На основе различных версий, вырисовывается примерно такая история: лорд нанял каменщика построить ему замок, но по завершению работ отказался платить. Каменщик Ламкин затаил обиду. Впоследствии лорду понадобилось уехать за море по делам и он строго-настрого наказал своей леди запереть все засовы и остерегаться Ламкина. Другое дело, что в замке у Ламкина оказалась сообщница — нянька, нанятая присматривать за маленьким сыном лорда. Именно она и впустила свирепого каменщика в дома. Дальше начинается действо, которое лично мне напоминает дуэты кровожадного цирюльника и миссис Ловетт из мюзикла «Суинни Тодд.» Узнав, что в данный момент леди пребывает в своих покоях, эта парочка решила выманить ее оттуда. Почему бы им не убить ее прямо в будуаре — сие в балладе не упоминается, возможно, они не хотели гобелены кровью заляпать. В качестве приманки выбрали несчастного младенца.
Слабонервным дальше лучше не читать.
Ламкин пырнул младенца ножом (в других версиях, сделать это ему посоветовала добрая нянюшка). В еще более жестоком варианте нянька сунула младенцу в нос серебряный винт, покуда не начала течь кровь. После младенец остался лежать в колыбели, которая начала медленно переполняться кровью — Ламкин раскачивал ее, нянька пела колыбельную. Услышав крики ребенка, раздраженная мать позвала из своей комнаты: «В чем дело, отчего мой малыш плачет?» Но как она ни уговаривала няньку утихомирить младенца, та неизменно отвечала, что успокоить его может только мать. В одной из версий нежелание леди спуститься к ребенку объясняется тем, что на дворе зимняя ночь, а у нее нет свечи, на что нянька отвечает, что ее золотые кольца настолько яркие, что не понадобится другой источник света (судя по всему, к кольцам нянька давно уже присматривалась).
Как только леди спускается вниз, она натыкается на Ламкина. Осознав, что происходит, леди умоляет сохранить ей жизнь. Ламкин переадресует этот вопрос няньке — убить ли ему леди или пощадить? «О, убей ее, убей ее, Ламкин,» заявляет нянька, «Она всегда ко мне плохо относилась.» Но Ламкин желает не просто поквитаться с женой неплатежеспособного клиента, а собрать ее кровь в чашу. Эта чаша фигурирует почти во всех версиях. В одной из них, он приказывает няньки начистить ее до блеска, потому что в нее будет стекать кровь благородной дамы. Но нянька, одерживая классовой ненавистью, отказывается наотрез — пускать кровь леди течет прямо на пол, чем она лучше крови бедняков? В других версиях появляется дочь леди, которую та готова отдать Ламкину в обмен на свою жизнь. Именно дочери он приказывает держать чашу, в которую побежит кровь ее матери.
Когда лорд возвращается в родные края, он узнает о чудовищном преступлении. В версии B, по приезду в замок он находит сначала труп своего сына, а на лестнице — труп жены. Взбешенный лорд приказывает казнить обоих убийц — Ламкина вешает на воротах, а няньку сжигает на костре (или наоборот — его сжигает, ее вешает). Самая оригинальная казнь приведена в версии D — там Ламкина варят заживо в котле с раскаленным свинцом.

How durst I go down in
The dead of the night?
Where there's no fire a-kindled
No candle to light.

Эта баллада тот редкий случай, когда реальные события и лица вспоминаются чаще. А ведь в других версиях фигурирует и дьявол и бугимен.

"I Am Stretched on Your Grave"


Download I am stretched on your grave for free from pleer.com

"I Am Stretched on Your Grave" - англоязычная версия ирландской баллады 17 века "Táim sínte ar do thuama". Автор перевода - ирландский писатель Фрэнк О'Коннор, автор многочисленных рассказов (в его честь была так же учреждена премия Frank O'Connor International Short Story Award). Музыка написана Филипом Кингом из графства Корк в 1979 году, исполнена им же.
Широкое распространение песня получила после исполнения Шинейд О'Коннор в 1990. После этого была спета многими музыкантами.


Download I Am Stretched on Your Grave for free from pleer.com

Перевод

Я растянулась на твоей могиле
И буду лежать здесь вечно.
Если бы твои руки были в моих,
Я была бы уверена, что мы неразлучны.
Моя яблоня, мой свет,
Это время, когда мы были вместе,
Чтобы я чувствовала запах земли.
Я одета по погоде.
Когда моя семья думает,
Что я в безопасности в своей постели
С ночи до утра,
Я улеглась у твоего изголовья.
Кричу в пустоту
С горячими и дикими слезами
Моей скорби к девочке,
Которую любила словно дочь.
Помнишь ли ты
Ночь, когда мы потерялись,
В тени терна,
И холодный озноб.
Спасибо Иисусу,
Мы поступили верно
И твоя юная голова –
Все еще лучик света.
Священники и монахи
В благоговейном страхе приближаются ко мне,
Потому что я все еще люблю тебя.
Моя любовь и твоя смерть.
Я все еще могла бы быть твоим убежищем
Сквозь дожди и шторма,
И с тобой в твоей холодной могиле
Я не могу крепко уснуть,
Я растянулась на твоей могиле
И буду лежать здесь вечно.
Если бы твои руки были в моих,
Я была бы уверена, что мы неразлучны.
Моя яблоня, мой свет,
Это время, когда мы были вместе,
Чтобы я чувствовала запах земли.
Я одета по погоде.
Copyright: lyrsense.com ©

И другая версия

-Mistletoe Bough/баллада "Ветка омелы"-

С омелой связана одна легенда, которой посвящены картины, но она совсем не веселая, а скорей даже трагическая. Существует поверье, что иногда в рождественские праздники, особенно в старинных английских домах в Хэмпшире, Корнуолле, Беркшире, Оксфордшире, Норфолке и т.д. может появляться призрак девушки с веткой омелы.
По легенде, невеста, вернее, уже молодая жена лорда Ловела в свою первую брачную ночь (вместо того, чтобы исполнять свои супружеские обязанности!) решила поиграть с мужем в прятки. В результате она спряталась в большом дубовом сундуке аж на чердаке замка, но при закрытии крышки сундука сработала пружина замка, и девушка не смогла выбраться наружу, оказавшись в темной ловушке. Ее крики и призывы о помощи никто не услышал (чердак все же!), и в результате молодая жена задохнулась. Ее скелет был обнаружен в запертом сундуке много лет спустя.
То ли дело происходило в рождественские праздники, и у девушки была в руках ветка омелы (и она играла в прятки-догонялки: мол, поймаешь или найдешь, тогда и поцелуешь!), то ли с омелой связали ее саму, запертую в дубовом сундуке, хотя известно, что омела - растение-паразит, но "любит приживаться" именно на дубовых ветках. Версии или объяснения я не нашел, но точно известно, что эта трагически-нелепая история стала сюжетом сначала стихотворения Самуэля Роджерса (1823), затем песни-баллады Томаса Бейли и Генри Бишопа под названием «Ветвь омелы» (1830-е), а еще рассказов Чарльза Сомерсета, Сьюзен Уоллес, Генри Джеймса и др.
Сэмюэль Роджерс, например, придал этой истории "итальянский акцент", стихотворение было напечатано в поэтическом сборнике "Италия". Невесту автор назвал Женеврой, и она была единственным ребенком в семье Орсини. А молодого супруга звали Франческо Дориа. Молодые люди знали друг друга с детства, и полюбили друг в друга тоже в юном возрасте. Сундук, в котором девушка была заживо похоронена в свадебном платье (оказывается, всё это случилось в день свадьбы!), был семейной реликвией семьи Дориа, доставшейся ей от древних предков и привезенной из Венеции. После исчезновения дочери отец Орсини сошел с ума, и целыми днями "блуждал в поисках того, что он не мог найти". Франческо после неутешительных поисков (а может она просто сбежала, или ее украли?!) покинул город и через некоторое время погиб в бою с турками. Сам сундук и скелет Женевры в нем были обнаружены при перестройке замка пятьдесят лет спустя... © Парашутов

@настроение: http://samlib.ru/k/kouti_k/ballad_ghosts.shtml

@темы: нотки вечности (музыкальные полотна), Ваши пальцы пахнут ладаном (поэзия, отрывки из романов, рассказы), Haunted

---

"Венецианские тайны" Альберто Тозо Феи

[The Highgate Vampire]

Череп и его страшная месть

С церковью Сан-Грегорио, точнее говоря, с небольшим кладбищем перед ней, связана одна короткая, но яркая легенда. Действие ее приурочено к XIV веку.
Как-то вечером одна парочка, прогуливаясь, оказалась перед маленьким кладбищем. Помимо надгробий здесь были разбросаны ничейные кости - в том числе и целый череп. Желая показать удаль перед своей ненаглядной, парень пнул его так, что тот покатился и плюхнулся в канал. Девушка же просто беззаботно рассмеялась, любуясь лихостью своего мужчин. Никто из них не задумался, какое кощунство они совершили и быстро об этом забыли.

Через несколько месяцев они подобрали себе домик недалеко от этого самого места и поженились. В первую же брачную ночь в дверь кто-то постучал. Молодой муж пошел открывать и увидел, что на пороге стоит прекрасная девушка. "Кто ты?" - удивился он. "Я та, кого ты пинком выкинул в канал". Парень не нашелся что ответить, а просто захлопнул перед ней дверь и помчался на верхний этаж, к жене. Но на пороге комнаты побледнел и пошатнулся: лицо женщины, глядевшей на него в испуге, было совершенно обезображено, а все ее прекрасные белые зубы валялись на кровати.

-Еще немного легенд-

Святой Марк

Венеция, как и любой древний город, начинается со своего святого покровителя, чьё имя, благодаря растиражированной площади Сан-Марко, стало чуть ли не синонимом Венеции. История обретения венецианцами своего святого достаточно занятна.
На самом деле первым патроном Венеции был святой Теодор. Но то ли он оказался чересчур зависимым от Византии святым (а Венеция тогда как раз начала утверждать свою независимость), то ли спор о божьем даре и яичнице практичные венецианцы решили в пользу хлеба и зрелищ. В общем, в 828 году ему на смену пришёл святой Марк, и два венецианских купца перетащили его останки из Александрии в Венецию.
Говорят, местонахождение его могилы они пытками выбивали из местных хранителей, хотя официальная легенда гласит, что священники сами обратились к ним с просьбой охранить её от мусульман, и купцы сокрыли саркофаг под свиными обрезками. К сюжету похищения (освобождения) мощей святого Марка обращались все кому не лень, в том числе и Тинторетто:
Копты продолжают верить, что голова Марка осталась в Египте, ну а сами венецианцы в 1063 году, когда строился новый собор, останки Марка найти не смогли. Чтобы сохранить лицо, миру сообщили, что в 1094 году святой сам указал, где они находятся. Им поверили: недаром в июне 1968 года Кирилл VI Александрийский отправил официальную делегацию в Рим, чтобы получить от папы Павла VI частичку мощей святого Марка — знамо дело, из Венеции.
Венецианцы — настоящие купцы! — согласились вернуть лишь осколок кости (верней, это папа вернул осколок кости, который римскому папе вручил кардинал Джованни Урбани, патриарх Венеции). Урбани — от латинского urbs — город, а святой Марк и его останки — в прямом смысле слова его umbilicus urbis («пуп города»), что до сих пор подтверждается количеством голубей и туристов на площади святого Марка.

Ка’ Дарио

Святому Марку достался странный город: центр торговли и политики, родина интриг и карнавала. Разумеется, такой город, как Венеция, словно природой создан специально для аккумуляции сказаний и преданий. Едва ли не каждый второй палаццо может похвастать долгой и интересной легендой: чтобы узнать их все, не хватит и полной жизни. Мастера переписывать хроники, венецианцы снабдили каждое здание в городе великолепным провенансом. Но и среди них выделяют ряд мест, ставших поистине культовыми.
Палаццо Дарио (Ка’ Дарио) на Гранд-канале в Дорсодуро перепутать трудно: экзотическая мозаика, необычный ренессансный фасад, каминные трубы — палаццо как-то не вписывается в ряд строений вокруг.
Построенное в 1487 году для Джованни Дарио здание оставалось в собственности его потомков вплоть до XIX века. Никаких страшных историй постройку палаццо не сопровождало, но неприятности начались сразу после того, как законный хозяин переступил порог дома. События вокруг дворца даже легли в основу одноимённого романа Петры Реске.
Дочь Джованни Дарио покончила с собой, чуть позже был убит сын Джованни Винченцо. В ХХ веке палаццо владели разные люди, и каждого нового хозяина преследовали неприятности: автокатастрофа тенора Марио Дель Монако в 1964-м, убийство графа дель Ланце в 70-х, странная смерть менеджера группы The Who Кристофера Ламберта (он покончил с собой, свернув шею на лестнице), список можно продолжать долго.
Где: Dorsoduro 352

Девочка, которую не похоронили

Эта история произошла 29 ноября 1904 года в водах венецианской лагуны, неподалёку от кладбища Сан-Микеле. Франческо Квинтавалле, капитан судна «Пеллестрина», идущего от Фондамента Нове к Бурано, принял решение продолжить плавание, несмотря на нулевую видимость. Лагуну окутал густой туман, спустились сумерки, но команда, уставшая после тяжёлого дня, хотела во что бы то ни стало добраться до Бурано. Через десять минут после «Пеллестрины» в том же направлении отплыли две лодки, возвращавшиеся из Венеции.
Дальше, согласно отчётам, произошло следующее. Отдалившись от кладбища, Квинтавалле решил изменить курс и отдал приказ медленно сдавать назад. Гондолы шли прямо за судном, и заметили их слишком поздно. «Пеллестрина» расколола лодку гондольера Антонио «Красный оползень» надвое: несколько человек смогли уцепиться за обломки и взобраться на борт «Пеллестрины», но пятеро пассажиров, все женщины, исчезли в течение нескольких секунд. Поиски начались сразу же и продолжались всю ночь, несмотря на туман. Через несколько часов одна из поисковых лодок наткнулась на тело Тозо Марии Булл, которая умерла от переохлаждения через несколько минут после обнаружения. Утром были найдены тела других пассажирок: Леи Тозо Бореллы и Амалии Падован Вистози, тем не менее тела двух девочек, Терезы Сандон и Жозефины Габриэль Кармело, в прямом смысле слова канули в воду.
Десять месяцев спустя, в сентября 1905-го, Терезу Сандон увидела во сне её сестра. Призрак просил помолиться за неё, «так как её тело осталась пленником на дне канала, но молитва должна была освободить её душу». Проснувшаяся сестра немедленно отправилась в церковь; и что же, ровно через десять дней в канале Бисса, напротив острова Виньоле, два рыбака обнаружили изуродованное долгим пребыванием в воде тело Сандон.
Жозефине Габриэль Кармело повезло меньше, её так и не нашли: кости девочки покоятся на дне лагуны, но её душа, как утверждают гондольеры и водители венецианских вапоретто, нашла упокоение в небольшом гробике, плывущем по лагуне туманными ночами. По словам самих моряков, гроб освещён четырьмя свечами, так, чтобы его было заметно с проходящего мимо судна.
Где: Лагуна, вероятнее всего, неподалёку от Сан-Микеле

Остров Повелья

Если ни одной по-настоящему туманной ночи на ваше посещение Венеции не выпало, не расстраивайтесь. Венецианская лагуна — это отдельная вселенная и отдельный город. Среди множества маленьких, незаметных на карте островков и частных владений скрываются и вовсе удивительные уголки. Один из них — Повелья, клочок земли, закрытый для посещения публики (вапоретто туда не ходят). Тем не менее островок остаётся весьма популярен среди туристов со всего мира, хотя путеводители о нём и не сообщают.
Остров невелик и состоит как бы из двух частей: основной корпус зданий расположен на юге и отделён небольшим каналом от маленького островка в форме восьмиугольника — вот и вся нехитрая география.
Когда в Европе бушевала чума, на островок свозили трупы, а заодно и живых, но уже обречённых людей. Специальный врач осматривал больных на предмет симптомов и всех заболевших (если они, конечно, не принадлежали к высшим кругам общества) отправляли умирать на Повелью.
Как будто этого было мало, в 1922 году на острове построили психиатрическую больницу, впрочем, по назначению она почти не использовалась: обычно под видом психопатов в неё отправляли политических противников режима Муссолини. К пыткам и проводимым над пациентами экспериментам добавлялись ночные появления призраков жертв чумной эпидемии. Работавшие в лечебнице «доктора» решили исследовать это явление и принялись за эксперименты над несчастными заключёнными. Однажды не выдержавший мучений пациент набросился врача и выбросил его из окна, самое интересное, что тот остался жив.
Режим Муссолини, как известно, пал, и остров собирались отдать под заселение, но жители в ужасе бежали оттуда всего через несколько дней. Крики и стоны около ста шестидесяти тысяч людей, нашедших на острове мученическую смерть, превратили островок в наименее желанное для проживания место во всей Венеции, которая на избыток земли не жалуется.
Сейчас на Повелье находятся лишь несколько виноградников, но остров охраняется полицией, и единственный способ сюда попасть — договориться с владельцами. Однако у властей есть планы организовать на острове образовательный центр, занимающийся историей Венеции, будем надеяться, что на сей раз всё пойдёт удачнее.
Чумные места Венеции

Сердце матери

Удалось ли вам попасть на Повелью или нет, в самой Венеции тоже ещё есть на что посмотреть. Отправимся на восток города, в район Оспедале. Здесь, близ Скуолы ди Сан-Марко (ныне общественный госпиталь), разыгралась трагическая, но по-своему очень красивая история, о которой рассказывает автор единственного в своём роде венецианского путеводителя по загадочной истории города Альберто Тозо Фей.
Когда же венецианская империя пала — что, по сути, лишь подтвердило торжество капитализма, смещение мира со средиземноморской оси на североатлантическую, — Венеция стала продавать себя. Истинная куртизанка. Язык торговцев — код (например, артиллерию в нём называют зеркалами). Шпионство и предательство, ящики для доносов — так называемые bocca di leone — повсюду. Да, Павлика Морозова тоже изобрели в Венеции, по крайней мере такое ощущение создаётся по Акройду.
Скуола ди Сан-Марко, одна из шести «великих венецианских школ», была основана ещё в 1260 году. В 1485 здание школы пережило страшный пожар и было почти полностью разрушено. Реконструкция под руководством Мауро Кодусси длилась почти десять лет.
В реставрации участвовал Ческо Пиццигани — один из самых талантливых каменщиков венецианской эпохи, именно ему принадлежит украшающий Скуолу великолепный фриз, поражавший умы современников. Через несколько лет после завершения реставрации из-за внезапной болезни скончалась его молодая жена Фиориндо.
Пиццигани бесконечно любил её и очень тяжело переживал утрату: он продал свой магазин, бросил всё, чтобы ничего не напоминало ему о прежней счастливой жизни. В конце концов Пиццигани, ставший бродягой и попрошайкой, поселился на паперти Скуолы, которую ещё не так давно он сам строил. Иногда, когда его никто не видел, он ногтем выцарапывал на дверях изображения судов, ежедневно выгружающих товары в лагуне.
Неподалёку от Скуолы жила женщина, у которой был ребёнок от левантийского купца. Левант принадлежал Турции, и левантиец, пользуясь привилегиями купцов, с комфортом обосновался на Джудекке. С ним же жил и его сын. Тем не менее он периодически навещал мать и обычно избивал её, мучаясь собственной природой полувенецианца-полулевантийца, отвергаемого обоими обществами. Женщина покорно терпела его вспышки насилия: она принимала сына таким, какой он есть.
Но однажды вечером всё изменилось. В припадке гнева, какого с ним не случалось прежде, юноша заколол свою мать и буквально вырвал сердце из её груди. Ослеплённый яростью и ужасом перед содеянным, он бросился бежать, словно одержимый, сжимая в руке сердце матери. Добежав до моста перед Скуолой, он споткнулся и выронил сердце. Сердце упало на землю и вдруг обратилось к нему голосом матери: «Сын мой, что-то не так?»
В отчаянии юноша, внезапно осознавший, что же он натворил, подбежал к заливу напротив кладбища и бросился вместе с сердцем матери в ледяные воды. Работники госпиталя поговаривают, что холодными зимними ночами вы до сих пор можете услышать его плач, когда душа юноши ищет сердце матери, тоскуя по теплу любви.
Позвольте, но при чём тут Ческо? Ческо в этот момент по своему обыкновению спал под крыльцом Скуолы. Разбуженный воплями юноши, он стал свидетелем драмы и решил увековечить её, выцарапав изображение на мраморе. И сегодня на портике Скуолы наряду с рисунками судов всё ещё можно увидеть фигуру человека в тюрбане, держащего в руке человеческое сердце. Сердце матери.
Где: площадь San Giovanni e Paolo, Ospedale Civile di Venezia

Еврейское кладбище на острове Лидо

+Альбом+

В исторической заметке, которая следует ниже, сказано, что это старейшей кладбище в Европе, но все же по датам на это звание больше претендует еврейское кладбище в немецком Вормсе
Многие из евреев вынуждены были переехать в Венецию, гонимые из других частей Италии. Здесь, в Венеции, а точнее на острове Лидо, входящим в состав Венеции, располагается древнейшее еврейское кладбище Европы.
Территория пустыря начала использоваться под кладбище только в 1386г., когда Республика Венеция предоставила эту территорию неподалеку от монастыря Святого Николая представителям еврейской общины.
Если верить исторической справке, самое древнее надгробие датируется 1389г. (5150г. в соответствии с еврейским календарем) и принадлежит некому Шмуелю Бен Шимсону. Нам, к сожалению, найти его не представилось возможным, поскольку чтобы попасть на территорию кладбища, нужно получить специальное разрешение заранее. Мы не стали этого делать и просто обошли его вокруг.
Создание еврейского кладбища стало первым сигналом для Венецианцев об укреплении еврейской общины на территории Венеции. Гораздо позднее, в 1516г., создание еврейского гетто приведет к гораздо более серьезным противоречиям и столкновениям между жителями Венеции и представителями еврейского гетто.
Фактически, еврейское кладбище на территории Венеции является старейшим в Европе, однако менее знаменито, чем еврейское кладбище в Праге, основание которого датируется 1478г.
Расширение форта Лидо привело к постепенному уменьшению размера кладбища вплоть до того, что в 1736г. Еврейской общине пришлось отдать большую часть земли вдоль лагуны и выкупить часть земли вглубь острова.
Это кладбище является одной из важнейших достопримечательностей Венеции, касающихся еврейской истории. Однако только в 1999г. благодаря Комитету при Центре Еврейской Истории Венеции удалось произвести реставрационные работы и создать каталог всех надгробий, которых на данном кладбище более 1000. Среди многих покоящихся здесь евреев, одним из наиболее известных является еврейский писатель Бет-Хаим. (с)

С еврейским кладбищем связана легенда, которая очень напоминает аналогичную пражскую. Только раввина звали Якубом Стеркелем, и события связаны с чумой 1575 года, когда в гетто умирали только дети. Причина необычной чумы тоже крылась в детоубийстве.

-Вампиры в Венеции-

При раскопках массового захоронения на островке вблизи Венеции, где были похоронены жертвы чумы XVI века, итальянский антрополог обнаружил скелет первого в мире вампира. Уже тогда, в 2009 году, коллеги ополчились на ученого и признали провозглашенную им сенсацию несостоятельной. Изменилось ли что-нибудь в отношении к находке за минувшие три года? Критики гипотезы о вампире утверждают, что кирпич мог попасть в рот совершенно случайно. Так, антрополог Симона Миноцци (Simona Minozzi) из Пизанского университета, не скрывая своего удивления перед корреспондентами сайта LiveScience, задавалась риторическим вопросом, как могли в столь солидном журнале дать добро на публикацию подобного материала.
При раскопках братской могилы на венецианском острове Нуово Лаццаретто (Nuovo Lazzaretto), где захоронены жертвы чумы, поразившей город в XVI веке, Маттео Боррини (Matteo Borrini) из Флорентийского университета и его коллеги обнаружили в 2009 году женский скелет, чей череп держал во рту… кирпич. Тогда Боррини сделал сенсационное открытие, заявив, что это наиболее раннее археологическое свидетельство ритуала убийства вампира.
Ученый предположил, что распространению суеверной веры в вампиров способствовали "черная смерть", едва не уничтожившая европейцев, и неправильные представления о том, что происходит с телом после смерти. Мертвец мог показаться живым, поскольку казалось, что у трупа растут волосы и ногти — а это является естественным следствием высыхания и сморщивания кожи.
Останки женщины были, очевидно, завернуты в саван (о чем свидетельствует расположение ключицы), который истлел, но могильщикам могло померещиться, что вампир сжевал его. Почему вампир? В Средневековье бытовало поверье, что упыри в могилах могут жевать собственный саван или руку.
В Венеции в 1576 году от чумы погибло более 50 тысяч человек. Вымерла почти треть города, включая знаменитого художника эпохи Возрождения Тициана. Могильщики, которые наткнулись на этот труп, возможно, решили, что это вампир, и захотели воспрепятствовать ему продолжать убивать венецианцев.
Боррини и его коллега Эмилио Нуццолезе (Emilio Nuzzolese) выступили со статьей об этой находке в журнале по судебной медицине Journal of Forensic Sciences в 2010 году. С тех пор "вампира" довольно часто обсуждали по итальянскому национальному телевидению и в документальном фильме, показанном по каналу National Geographic.
Критики гипотезы о вампире утверждают, что кирпич мог попасть в рот совершенно случайно. Так, антрополог Симона Миноцци (Simona Minozzi) из Пизанского университета, не скрывая своего удивления перед корреспондентами сайта LiveScience, задавалась риторическим вопросом, как могли в столь солидном журнале дать добро на публикацию подобного материала.
Начать с того, что, судя по фотографиям, прах предполагаемого вампира покоился среди руин из камней, битого кирпича и плитки. Челюсти у трупов зачастую оказываются раскрытыми, и туда может угодить все, что угодно. В качестве примера Миноцци привела случай со скелетом, найденным на другом венецианском кладбище Vecchio Lazzaretto. Челюсти черепа сжимали бедренную кость.
По словам критиков "вампирской версии", положение ключицы трупа можно объяснить теснотой гроба, а не пеленанием в саван. Что касается легенд о "пожирателях савана" и так называемых Nachzehrer, то они были распространены на территории Восточной Германии, но не Италии.
"К сожалению, в последние годы это стало обычной практикой в Италии, — подытожила синьора Миноцци. — Вероятно, из-за сильного сокращения дотаций на исследования ученые стремятся привлечь к себе внимание за счет сенсационных открытий, которые часто имеют мало общего с наукой".
Боррини и его коллеги пока успешно отражают наскоки. "Относительно критики моих итальянских коллег я должен признать, что это довольно неприятная ситуация, — сказал Боррини. — Кажется, что главная причина интереса к моему исследованию — его успех в средствах массовой информации. Мне хотелось бы ясно сказать по этому поводу — я никогда не искал рекламы в масс-медиа".
Кроме того, Боррини и его единомышленники утверждают, что легенды о Nachzehrer вполне могли быть распространены и за пределами германских земель. Сколько немецких королей Священной римской империи германской нации со своей челядью, чадами и домочадцами жили не на своей исторической родине, а в Италии? Ласковый средиземноморский климат им был, видимо, милей сырых лесных дебрей и болот. Так неужели они не могли привнести за Альпы свои легенды и сказания?
В немецких народных поверьях есть упоминание о Nachzehrer (происходит от многозначного глагола, означающего угасание, гибель, истощение или изнурение человека), которое использовалось для обозначения живых мертвецов или другой нежити. Нахцереры своими основными качествами напоминают вампиров, но имеют ряд отличий.
Среди этнографов долгое время господствовала точка зрения, что область распространения легенд об упырях-нахцерерах ограничивается востоком и северо-востоком Германии, населенными по преимуществу славянским населением. Однако впоследствии ученые выяснили, что эти верования были распространены также на западе -вплоть до Рейнской области (Rheinland). При ликвидации старых кладбищ в северо-западной части Рейнских Сланцевых гор (Eifel) были обнаружены скелеты, которые лежали лицом вниз — однозначное свидетельство погребения трупов, которые сочли опасными для живых. Представления о подобном упыре встречаются также в Румынии и Сербии — на родине классического вампира.
Сказания и устные предания описывают нахцерера не совсем так, как вампира. Вампир покидает свою могилу, чтобы сосать кровушку; нахцерер тоже лежит или сидит под землей, но живет тем, что выкачивает жизненную силу из своих близких родственников или односельчан. Ему не нужно высасывать кровь, а достаточно установить со своей жертвой телепатическую связь, чтобы, пользуясь ее слабостью, "удушить". Зов нахцерера мог идти из его раскрытого рта, также он мог и сглазить.
Зачастую этот упырь из германских поверий жевал свой саван или даже собственную руку до тех пор, пока их совсем не обгладывал. Пока он продолжал жевать, люди умирали либо от истощения, либо от эпидемий. Однако умершие по вине нахцерера сами не становились нежитью, зомби или вампирами.
Иногда высказываются предположения, что легенды о нахцерере возникли только в конце Средневековья в связи с эпидемиями чумы. Однако с тем же основанием можно предположить, что в XIV и XV веках — в период наибольшего распространения чумы в Европе — появилось больше сообщений об открытых могилах и "казнях" подозрительных покойников, которые якобы вредят живым.
©

@темы: древние захоронения, еврейские кладбища, загадки и мистика некрополей, Vampires, итальянские кладбища, Библиотека Вампира с Хайгейта, клипы/ролики/передачи, Haunted

---

Pumpkinrot: мрачный творец Хэллоуина

[The Highgate Vampire]

Как-то мы рассказывали про семью Дэвис, которая каждый год под Хэллоуин мастерит на заднем дворе декоративное кладбище.
Вот и таинственный американец под псевдонимом Pumpkinrot одержим этим праздником. С помощью веток, коряг, тряпья и прочего подручного материала он создает потрясающие макабрические декорации, которые могут украсить любой фильм ужасов (некоторые творения можно увидеть в картине "Mr. Jones").

+Наша подборка+

Сайт Pumpkinrot

Блог Pumpkinrot

@темы: творчество на тему, история скульптуры

---

Призраки и легенды кладбища Сан Мигель (Малага, Испания)

[The Highgate Vampire]

В любом городе мира, а тем более — в древнем городе, - существуют священные места, овеянные тайнами и легендами. В Малаге большинство городских мифов связаны со знаменитым и очень красивым кладбищем Сан Мигель - Cementerio de San Miguel, считающимся одной из достопримечательностей Андалусии.
Кладбище Сан Мигель в Малаге было открыто в 1810 году. Оно является одним из немногих некрополей девятнадцатого века, которые дошли до нас практически в первозданном виде: портал — главные ворота кладбища, часовня, большая часть пантеонов, залы соболезнований и ночных бдений, - хоть они и были сильно повреждены за двухсотлетнюю историю, но все же дождались реставрации и теперь выглядят, как новенькие. Кладбище уже больше тридцати лет закрыто для похорон, но здесь всегда много народу. При входе на кладбище есть небольшая часовня, где находится старинная картина, представляющая «Черные Души» - то есть души нераскаявшихся грешников, пребывающих в Чистилище в ожидании прощения от Господа. Их также называют в народе «Благословенные» или «Белые Души»... Если живые за них молятся и поминают их, то рано или поздно Господь прощает эти души и Ангелы забирают их на Небеса. Картина эта всегда окружена десятками горящих свечей и букетами свежих цветов... Жители Малаги верят, что здесь происходят чудеса! Что помолившись за души грешников, пребывающих в Чистилище, заказав за них Поминальную Мессу или принеся какой-нибудь особый обет, - их желание будет немедленно исполнено. По мнению малагеньос, действует это так: отмоленные ими «Благословенные Души», попав в Рай, сразу передадут их просьбу Господу и помогут в ее исполнении. В местных газетах часто печатают такие объявления: «Благодарность Благословенным Душам». Малага, такого-то числа... «Я пообещал принести эту молитву за те благословенные души, которые в ней нуждаются, и надеюсь, она поможет некоторым из вас, как она помогла мне.» Далее приводиться молитва 13 Благословенным Душам, пребывающим в Чистилище в ожидании прощения их грехов: "О, мои тринадцать Благословенных Души, прошу вас, ради любви Господа, услышьте мою молитву, мои тринадцать Благословенных Души, мудрые и понимающие, прошу вас, ради крови, которую Иисус пролил, чтобы моя просьба была услышана. Пусть Господь мой Иисус Христос, хранящий вас, закроет меня вашими руками и следит за мной вашими глазами. О, милосердный Боже, Ты мой защитник в жизни и в смерти, прошу Тебя, избавь меня от бед и страданий. О, мои тринадцать Благословенных Души, мудрые и понимающие, если моя просьба (здесь должна быть собственно просьба молящегося — прим. автора) будет исполнена, то я обещаю опубликовать эту молитву и читать «Отче Наш» и «Богородице Дево радуйся» в течение тринадцати дней. Благодарная такая-то...»
Помимо объявлений в газетах и молитв, верующие ставят в различных пантеонах и на могилах Сан Мигеля свечки, жгут благовония, приносят цветы и другие традиционные подношения, такие как оливковое масло, например. Говорят, у многих поклонников этого почти языческого культа желания сбываются. Ну, а те, кто не дождался исполнения просьб, возвращаются к могилам, чтобы высказать свое недовольство: кто — словесно, а кто — оскверняя последнее пристанище мертвых. С древним кладбищем Сан Мигель связано много легенд: утверждают, что здесь встречаются призраки и привидения. Невеста Каролина Р.Г. была юной девушкой, умершей в 1928 году, как говорили в те времена - «от любви». Жених бросил ее у алтаря: от горя и стыда она долго болела и, в конце концов, скончалась. В ту же неделю ее бывший жених погиб от несчастного случая. Говорят, Каролина отомстила... Оба они похоронены на Сан Мигеле. Охранники старого кладбища рассказывают, что часто по ночам видят женщину, одетую в белое свадебное платье, бредущую в черной пустоте между крестами заросших могил. Видимо, несчастная Каролина так и не нашла успокоения в смерти. Еще один бестелесный житель Сан Мигеля — мальчик Антоньито. Впервые о нем стало известно от местного священника — монаха брата Пепито, вот уже 30 лет ухаживающего за кладбищем. Как то раз, много лет назад, брат Пепито пошел на ночную молитву в один из многочисленных пантеонов некрополя, где в узких и длинных нишах покоятся бренные останки давно умерших людей.

Что-то влекло его туда... Войдя в пантеон, он услышал, как бы издалека, приглушенный детский голосок, зовущий маму... Сначала брат Пепито решил, что это кошачье мяуканье: на кладбище было полно котов, частенько издающих звуки, похожие на плач младенца или детский голосок. «... но, подходя все ближе к одной из ниш, я понял, что это действительно плачет ребенок, голос которого идет изнутри этой ниши...»,- рассказывает старый монах. - «Тогда я остановился напротив его могилы и молился до тех пор, пока голос не затих. Так продолжалось несколько ночей подряд. Я проконсультировался у одной ясновидящей и она мне сказала" - продолжает брат Пепито,- "что ребенку нужно много карамелек, чтобы усладить его душу, много страдавшую за свою недолгую жизнь. Малышу Антоньито ведь было всего четырнадцать месяцев, когда он умер от лейкемии». Брат Пепито говорит, что маленькие дети, умерев, не проходят через Чистилище, а сразу становятся ангелами. Но некоторые из них, которые в жизни намучались, частенько спускаются на Землю за сладостями, чтобы сделать слаще свое пребывание на Небесах. Надо сказать, - нетрадиционная для католика точка зрения... Но она прижилась среди верующих жителей Малаги. Теперь сюда приходят молиться за своих больных или умерших детей, в надежде на заступничество маленького ангела Антоньито. К нише, где покоится его тело, надеющиеся на чудо люди приносят детскую одежду, молоко и всяческие сладости, игрушки и карамельки. Рассказывают, что оставленные приношения по душе Антоньито: молоко из пакетов исчезает, а конфеты оказываются надкушенными... Неизвестно — что происходит с одеждой и игрушками — об этом легенда умалчивает. Но известно, что после сделанных за больных детей приношений, они выздоравливают или, по крайней мере, состояние их улучшается. Многие посетители Сан Мигеля свидетельствуют, что видели светящуюся фигурку ребенка, бегущую по аллеям кладбища или заходящую в Часовню, чтобы повидаться со старым братом Пепито, этим странноватым монахом, всегда говорящим о маленьком Антоньито с нежностью и улыбкой.

Древний некрополь в Малаге служит пристанищем для многих городских легенд и чудесных призраков: для маленькой Марии Марты, умершей в детстве и теперь помогающей в семейных делах; для старого хранителя кладбища Дона Элисео, запомнившегося своим сварливым нравом и нелюдимостью. Он многие годы служил в церкви Сан Мигеля и умер в 1946 году. С тех пор многие посетители и служащие кладбища видели вдалеке его согбенную фигуру, идущую мимо старых могил и пантеонов. Некоторые принимали его за живого, не зная, что вот уже более 30 лет в церкви Сан Мигель есть только один живой монах — это брат Пепито. Видимо, Дон Элисео решил и после смерти оставаться хранителем этого старого погоста.

Есть и еще один знаменитый призрак на Сан Мигеле: дух американской писательницы Джейн Боулс, ежегодно в день своей смерти появляющийся у собственной могилы. Она стоит в толпе живых, незаметная, одетая в черное, с опущенной головой. С тех пор, как она умерла в 1973 году, ее призрак видели многие ее друзья и почитатели таланта, а также местный священник, уже знакомый нам брат Пепито, кладбищенские охранники и некоторые посетители. При жизни — это была умная и талантливая, веселая и весьма экстравагантная женщина, оставившая после себя множество друзей и поклонников... ©

+Галерея+

@темы: испанские кладбища, загадки и мистика некрополей